Побежденный. Барселона, 1714

– Идиот! – сказал я солдату. – У тебя только что украли кошелек. И ты это заслужил сторицей.

Я бросился вдогонку за Наном и Анфаном и, естественно, их не догнал.

После того как была начата вторая параллель, мортиры и пушки осажденных и осаждавших обстреливали друг друга двадцать четыре часа в сутки. Со стен Тортосы пытались помешать продолжению строительства и уничтожить наши орудия, а мы из траншеи старались ликвидировать их артиллерию и пробить бреши в стенах. Ружейный огонь, который вели из крепости, не прекращался ни на минуту, и шум пуль, отскакивавших от габионов, напоминал стук града. Некоторые пули ударялись о верхний край корзин и упруго отскакивали в нашу сторону.

По какой-то непонятной причине летняя жара на юге Каталонии может быть удушливее, чем на юге Андалусии. Если к этому прибавить дюжины трупов неосторожных солдат на земле около траншеи, которые никто не осмеливался хоронить даже по ночам, вы можете представить себе, какие тучи отвратительных насекомых вились над нашими головами. Какое замечательное изобретение – язык знаков! В нашем отряде инженеров мы пользовались только им. Почему? Да потому, что если ты произносил слово длиннее, чем oui [59] , в рот тебе немедленно залетали две дюжины мух.

59

Да (фр.).

Что же касается Нана и Анфана, я преследовал их два дня и две ночи, но безуспешно. Они от меня все время ускользали, точно шестиногие ящерки, и всегда умели найти развилку в траншее, чтобы скрыться из виду.

Мне оставалось только пойти с ними на переговоры. Однажды мы встретились в очень длинном и прямом окопе: когда они появились в одном его конце, я как раз стоял на противоположной стороне и закричал им, что не собираюсь за ними гоняться, а потом положил на землю записку, сложенную треугольником. Я объяснил им, что бумага – пропуск, по которому они могут прийти в мою палатку, за что в награду получат по шоколадке, и ушел, чтобы они смогли взять записку, ничем не рискуя.

Ничего из этого не получилось. Может быть, парочка мне не доверяла, но, скорее всего, их натура победила соблазн. У них на роду было написано быть окопными крысами, воровать и убегать.

Однако несколько дней спустя они наконец мне попались. На мое счастье, мы столкнулись на одном из острых углов траншеи, и им не удалось смыться. Карлик рыбкой выскользнул у меня из рук, но Анфана я крепко схватил и зажал под мышкой, хотя он брыкался и истошно орал.

– Заткнись! – сказал ему я. – Я позабочусь о том, чтобы духу вашего здесь больше не было.

Но тут он каким-то образом сумел вырваться и пустился наутек, а Суви-Длинноног за ним. Одним прыжком я настиг его, схватил за щиколотку, и мы покатились по земляному полу второй параллели.

Мы катались по земле, сцепившись, точно двое мальчишек, когда появился какой-то высоченный тип. К этому моменту я почти справился с Анфаном, и мне было не до него.

– Эй, вы! – рявкнул он на меня громовым голосом. – В этой армии военные уже разучились приветствовать генералов?

Тут он показал мне пальцем на кушак, который носил на поясе в качестве знака отличия. Великану было лет около пятидесяти. Черты его лица показались мне жесткими и крупными. Я лежал на земле, как червяк, и поэтому он затмевал мне солнце. Мне пришлось подняться и встать навытяжку. Если бы в эту минуту я знал, какую важную роль предстояло сыграть этому человеку в моей жизни, уверяю вас, я нашел бы для своего ответа какие-нибудь более подходящие слова.

– Простите, генерал, я вас не заметил. Если вы мне позволите, я продолжу наводить порядок в окопах.

В армии в то время я общался почти исключительно с французами и, должен признаться, перенял от них большинство их предрассудков. Они ни во что не ставили своих испанских союзников и считали их войском попрошаек, плохо организованным и скверно направляемым бездарными командирами. И не ошибались. Этому генералу очень не понравилось мое непочтительное поведение. Сказать по правде, будь генерал французом, я бы не позволил себе такого тона, и от него это не ускользнуло.

Когда я собирался продолжить свой путь, держа за шкирку Анфана, генералище остановил меня, положив мне руку на грудь. Он застал нас на земле в пылу борьбы, ребенок в это время скулил, отбивался и старался вырваться. Что он мог подумать? Я посмотрел ему в глаза и все понял. Великан схватил меня за рубаху и прижал к стене окопа. Потом, не разжимая пальцев, он надвинулся на меня лицом:

– Я хорошо знаю таких мерзавцев! Тебе нравится насиловать сирот, которые живут в окопах?

– Это вы мне?! – закричал я, не в состоянии вырваться из его лап. – Да я, наверное, единственный человек во всей этой армии, который пытается бороться с такими злоупотреблениями!

Тут Анфан заплакал навзрыд и еще больше обострил ситуацию. По правде говоря, притворялся он отлично, так здорово, что в других обстоятельствах я бы и сам растрогался и поверил. Мальчишка говорил на смеси каталанского и французского, добавляя некоторые испанские слова, но знать все эти языки было необязательно, чтобы понять смысл его слов: из его речи получалось, будто я исчадье ада, сатир, который вынуждает мальчиков сосать его письку, и все в таком же духе. В конце своей душераздирающей речи мальчуган встал на колени и возвел глаза к небу, прося Всевышнего положить конец его жизни, полной несчастий. При этом крупные слезы прокладывали себе путь по его перепачканным землей щекам. Даже пряди его белокурых волос взывали к жалости. Даже сам Марти Сувирия в шестилетнем возрасте не был таким законченным бесстыдником. Я, естественно, все отрицал, но испанский генерал стискивал мою шею с бычьей яростью.

– Молчите, негодяй! И как земля носит таких подлецов, которые испытывают наслаждение, оскорбляя святую невинность? – закричал он и сделал жест, означавший окончательный приговор. – Не стоит продолжать. Все уже сказано.

Фигура его была такой мощной и высокой, что в узкой траншее за ним не было видно сопровождавшей его свиты адъютантов-испанцев. Минуту спустя они все набросились на меня и арестовали.

– До захода солнца вас вздернут на какой-нибудь сук, – проворчал он, грозя мне пальцем.

Он говорил совершенно серьезно, и протестовать или оправдываться не имело никакого смысла. Только заступничество французского командования перед союзниками могло спасти мне жизнь, но нетрудно было догадаться, что этот испанский генералище не питал нежности к французам. Такой поворот событий очень развеселил Анфана. Когда трое каких-то типов уводили меня из окопа, он сопровождал нас, прыгая вокруг меня и моих конвоиров, и показывал мне нос, растопыривая пальцы обеих рук:

– Вот как весело все получилось! – Потом он перешел на каталанский, чтобы мои конвоиры его не поняли: – Ты ведь хотел, чтобы я вышел из окопов? Так и быть, на этот раз буду послушным. И пойду посмотреть, как тебя вздернут, дурак ты набитый, – разве можно пропустить такое представление!

Возможно, тут произошло чудо, но кто-то вдруг закричал:

– Генерал, генерал! Смотрите! Туда, наверх!

И действительно, прямо над крепостными стенами мы заметили нечто неожиданное: заглушая звуки привычной перестрелки, высоко в небе разорвались сигнальные ракеты, рассыпав над нашими головами яркие огни фейерверка. Это зрелище не имело ничего общего с обычными ружейными выстрелами или с картечью. В голубом летнем небе с треском возникали маленькие желтые и алые звездочки и рассыпались на фоне белоснежных облаков, создавая мимолетную дивную картину, написанную четырьмя красками. К сожалению, мне было в тот момент не до созерцания этой красоты.