Побочный эффект

Глупости! Кто сказал, что такие отношения между матерью и сыном непозволительны? Мама — самое чистое и светлое, что может быть в жизни сына. И эти отношения… Вадим знал, что они называются сексом, но даже про себя не отваживался употребить это слово. Эти отношения потому и зовутся мерзким словом 'секс', что изначально построены на запретной близости двух чужих людей. Чужой человек не может вторгаться в чужого! Это — грязь и мерзость.

А между матерью и сыном разве могут быть какие-то запреты?

Что постыдного произошло вчера? Разве Вадик раньше не принадлежал маме весь, до мизинчика ноги? Разве раньше она не целовала его везде? Он ведь весь — ее и только ее! И мама — его! Вся-вся — вчера между ними не осталось ни малейшей преграды.

Но это знает Вадим. Это он понимает: то, что произошло вчера, было истинной красотой. Почти истинной — к безмерному своему стыду, он не смог отблагодарить маму так, как она того заслуживала. Все-таки он еще не полноценный мужчина, а юноша, ставший лишь на первую ступеньку в мужской иерархии. Но он исправится, непременно исправится! Только бы мамочка дала ему второй шанс — тогда он не сплохует.

Как отнесется к произошедшему мама, если узнает? Поймет ли, что это — истинная красота, о которой она так часто говорила сыну? Может, и не это имела в виду, но Вадим понял ее слова именно так. Вернее, это вчера он понял, что такое истинная красота.

А мама? Поймет ли мама?

Поймет, наверняка поймет! Ведь их отношения и до вчерашнего вечера были особенными. И маму они не только устраивают — ей очень нравятся их игры в красоту. Ей нравится купать почти уже взрослого сына. Она любит его — Вадим нисколько в этом не сомневается. Она не пропускает ни единого участка его тела. Пусть маска наносится лишь на лицо и торс — мама непременно обмывает и нервно подрагивающий 'краник'. Говорит, что гигиена должна быть полной, а интимные места нуждаются в особенном уходе.

Не меньше ей нравится, когда Вадим смывает с нее остатки сметаны. Он, правда, не отваживается заходить так далеко, как мама. Но видит, как она млеет от его прикосновений. Он касается ее груди ладонью: ласково, нежно. Им обоим это нравится. И что в этом неприличного? Материнская грудь и дитя — это же самый классический сюжет! Кто из художников обошел его вниманием?

Тем не менее, Вадим по наитию понимал — об их с мамой играх не должен знать никто посторонний, даже отец. В первую очередь отец!

Понимал, что должен скрывать эту сторону их с мамой отношений, но не понимал, почему. Они с мамой — одно целое. Он — плоть и кровь ее. Он весь — каждый его пальчик, каждая волосинка, каждая родинка — сотворен из ее клеток, из ее 'стройматериала'. Тогда что же тут постыдного?!

Постыдного не находил. Однако тайну хранил, хотя мама и не просила об этом.

А эту, вчерашнюю, тайну он не откроет даже маме. Он просто будет знать, что маме их вчерашняя игра тоже обязательно понравилась бы. Но она была бы смущена. Потому, что… Просто — она была бы смущена, несмотря на то, что игра эта доставила удовольствие им обоим.

Тогда и не стоит ей ничего говорить. Не нужно ее смущать. Вадик просто будет ее любить. Безумно. Вечно.

— Не волнуйся, мамочка. Вчера был замечательный вечер. Ты была веселая и смешная, рассказывала истории про свое детство. Я никогда тебя такой не видел, мамуль. Не беспокойся. Ты не умеешь делать что-то плохое. Я тебя люблю.

Та вздохнула с видимым облегчением.

— Но ты все-таки не говори папе. Ему не нравится, когда я такая веселая.

— Не скажу, мамочка, не бойся. Я никогда ему ничего не скажу.

***

Женя перебралась к Русакову настолько 'потихоньку', что никто и не заметил, когда же это произошло.

Они не обсуждали, жить ли им вместе. Сергей не предлагал ей ни женитьбы, ни чего попроще. Все произошло будто само собою. Пока Маришка жила у подружки на даче, ему не от кого было скрывать любовницу. А когда дочь вернулась домой, готовясь к отъезду в Ялту, оказалось, что в доме полно Женькиных вещей. Как-то так получилось, что приезжала она к нему в двух кофточках, утром уходила в одной. На следующий вечер прихватывала с собой платье, которое и надевала с утра, а брюки с маечкой оставались аккуратно сложенными на пустой полке шифоньера, где еще так недавно лежали Ирины вещи.

Нельзя сказать, чтобы Маришку радовало появление в доме постороннего человека. Но и особых 'фырков' в сторону новоявленной мачехи не демонстрировала. Любовницу отца Марина приняла, как неизбежное зло. На отца не сердилась. В ее понимании ответственность за все произошедшее полностью лежала на матери.

Женя поехала с ними и к морю. Русаков и сам не мог бы сказать, как это вышло. Просто сказала:

— А давайте я с вами поеду. Должна же рядом с вами быть женщина, а то тебя, Сереж, арестуют, приняв за Маришкиного любовника, растлителя малолетних.

Похихикал, приняв за шутку, а потом, увидев, как она укладывает свои вещи в его чемодан, не нашел слов, чтобы отказать ей. Маришка, правда, весь отпуск с ним не разговаривала, да поделать уже ничего было нельзя: не развернешь ведь Женьку на сто восемьдесят градусов, не отправишь в Москву?

С отцом Маришка не разговаривала. Зато с Женькой, похоже, нашла общий язык. Не сказать, что они сдружились, но, по крайней мере, Маришка не относилась к ней слишком уж враждебно.

Постепенно и незаметно врастала Женя в семью Русаковых. О свадьбе не заикалась, удовлетворяясь — пока! — статусом сожительницы.

Хозяйствовала потихоньку, не скрывая удовольствия от домашних хлопот. Прибирала квартиру, готовила, обслуживала-обстирывала. Готовить старалась с фантазией, не позволяя себе кормить семью полуфабрикатами из ближайшего супермаркета. Играла на контрастах: 'Ирине некогда было готовить, не хватало для вас времени, а у меня вы на первом месте: если я вас не накормлю — никто не накормит'. Постирать в эпоху супер-навороченной бытовой техники — небольшая доблесть, зато после стирки Женя незамедлительно выглаживала все белье, вплоть до носков, демонстрируя: смотрите, какая я замечательная хозяйка!

Все было хорошо. Или ей это только казалось? Внешне Сергей всем был доволен. По крайней мере, никогда не демонстрировал, что что-то в их отношениях его не устраивает. И добрым был, и заботливым. Порой даже ласковым. А нет-нет, да и сыграет память злую шутку, нет-нет, да и назовет Женю ненавистным именем 'Ира'. Когда замечал оговорку — сильно смущался, но чаще не замечал. Крикнет в глубину квартиры:

— Ириш, завари чайку, — и сидит себе дальше перед телевизором, внимательно наблюдая за перипетиями матча 'Спартак' — 'Динамо'.