Побоище князя Игоря. Новая повесть о Полку Игореве

* * *

В Рождественский сочельник Игорь принимал в своём тереме гостей.

Как обычно, приехал брат Всеволод с супругой. Прибыли из Рыльска Агафья с сыном Святославом. Неожиданно пожаловал из Чернигова Ярослав Всеволодович со своим любимцем Ольстином. Был среди гостей посол от Всеволода Большое Гнездо, из-за которого, собственно, и объявился у Игоря черниговский князь. Ярослав сгорал от любопытства: «Зачем это понадобился Игорь суздальскому властелину?»

Как раз к сочельнику возвратилась из Галича Ефросинья, привезя долгожданные деньги, целый сундук серебра! Расщедрился-таки Ярослав Осмомысл!

Были и другие гости. И среди них незаметный, но наиболее желанный Игорю — Вышеслав со своей красавицей женой.

В сочельник главное блюдо на столе — сочиво из зёрен и мёда, приправленное сушёными ягодами, либо размолотыми орехами, либо изюмом: кто на что горазд. Выставлялись и прочие скоромные кушанья, благо закончился долгий Рождественский пост.

В этот торжественный день задумал Вышеслав преподнести Игорю свой подарок.

Когда отзвучали заздравные речи и наскучили пирующим грубые проделки и припевки скоморохов, и он громко обратился к хозяину дома:

— Дозволь, князь, иным песенным ладом слух твой порадовать.

Игорь кивнул милостиво.

По знаку Вышеслава челядинцы ввели в гридницу белобородого гусляра, сутулого и костлявого. Бережно поддерживал он перекинутые на широком ремне гусли. Усадили его отдельно на скамье, поднесли пенного мёду в позолоченном турьем роге. Ocушил рог, гусляр, утёрся ладонью, заблестели его живые ясные глаза под косматыми бровями.

Пробежал узловатыми пальцами по струнам, вдохнул полной грудью, и будто наполнился обширный покой густым его басом:

Не пристало ли нам, братья, начать старинными словами печальные повести о походе Игоревом, Игоря Святославича? Пусть начнётся же песнь эта по былинам нашего времени, а не по замышлению Бояна.

Все находившиеся в зале разом примолкли, даже слуги стали передвигаться тише и незаметней.

Игорь хотел было отпить вина из чаши, но так и не донёс её край до рта, замер в настороженном изумлении.

То же самое выражение было на лице Всеволода, вдруг забывшего про окорок в своей руке. Владимир и Святослав Ольгович, сидевшие рядом, переглянулись. Замолкла Агафья, о чём-то беседовавшая с Ефросиньей. Весёлое лицо Ольги враз стало серьёзным.

Василиса незаметно сделала Вышеславу ободряющий кивок.

А белобородый гусляр продолжал:

Начнём же, братья, повесть эту от старого Владимира до нынешнего Игоря, который скрепил ум силою своею и поострил сердце своё мужеством; исполнившись ратного духа, навёл свои храбрые полки на землю Половецкую за землю Русскую.

В царившем настороженном молчании знатных мужей, княгинь и боярынь было что-то таинственное, словно гусляр околдовал такое множество людей, взиравших на него, как на ангела, сошедшего с небес. Ему внимали с сосредоточенным видом, будто слова его были вещанием свыше.

И звучали гусли, лилась тревожная песнь:

Тогда вступил Игорь-князь в златое стремя и поехал по чистому полю. Солнце ему тьмою путь заступало; ночь стонами грозы птиц пробудила; свист звериный встал, взбился див — кличет на вершине дерева, велит прислушаться — земле незнаемой, Волге, и Поморью, и Посулью, и Сурожу, и Корсуню, и тебе, Тмутараканский идол!

Игорь опустил голову, хмуря брови. Слова гусляра падали ему в самое сердце! Он будто заново переживал прошедшие события.

А Игорь к Дону воинов ведёт! —

вещал гусляр напевными словами.

Уже несчастий его подстерегают птицы по дубам; волки грозу подымают по оврагам; орлы клёкотом на кости зверей зовут; лисицы брешут на червлёные щиты. О, Русская земля! Уже ты за холмом!

Застыла половчанка, жена Владимира, боясь слово пропустить. И Лавр, сын Узура, так и оставшийся Игоря, тоже замер.

А голос гусляра звенел высоко и напряжённо:

Дремлет в поле Ольгово храброе гнездо. Далеко залетело! Не было оно в обиду порождено ни соколу, ни кречету, ни тебе, чёрный ворон, поганый половец! Гза бежит серым волком, а Кончак ему путь указывает к Дону...

Боярин Ольстин был поражён и растерян. Похолодело у него в груди. А вдруг и про него в песне сказано, как трусливо бежал он из битвы, войско своё бросив? Украдкой огляделся Ольстин, не заметил ли кто его волнение.

Вот уже и о битве пел гусляр:

Что мне шумит, что мне звенит — издалека рано до зари? Игорь полки заворачивает, ибо жаль ему милого брата Всеволода. Бились день, бились другой, на третий день к полудню пали стяги Игоревы. Тут два брата разлучились на берегу быстрой Каялы; тут кровавого пира недостало; тут пир закончили храбрые русичи: сватов напоили, а сами полегли за землю Русскую.

Отлегло от сердца у Ольстина, нет о нём в песне ни слова.

Зато забегали беспокойно глаза у Ярослава Всеволодовича.

Не забыл о нём в своей песне гусляр:

Тогда великий Святослав изронил златое слово, со слезами смешанное, и сказал: «О мои дети, Игорь и Всеволод! Рано начали вы Половецкой земле мечами обиду творить, а себе славы искать. Ваши храбрые сердца из крепкого булата скованы и в смелости закалены. Что же сотворили вы моей серебряной седине? Не вижу уже власти сильного, и богатого, и обильного воинами брата моего Ярослава, с черниговскими боярами, с воеводами и ковуями».

Насторожился и суздальский посол, когда гусляр упомянул его могучего властелина:

Великий князь Всеволод! Неужели и мысленно тебе не прилететь издалека отчий золотой стол поблюсти? Ты ведь можешь Волгу вёслами расплескать, а Дон шеломами вычерпать! Если бы ты был здесь, то была бы раба по ногате, а раб по резане.

Не обошёл молчанием скорбный певец и галицкого князя, отца Ефросиньи: