Побоище князя Игоря. Новая повесть о Полку Игореве

Игорь был поражён услышанным. И в не меньшей степени его поразили её спокойствие и рассудительность. Игорь горячо заверил жену, что супружеский долг для него всегда был и будет на первом месте, а забавы с рабыней на самом последнем.

— Не хотелось мне попрекать тебя твоею холодностью, Фрося, — молвил Игорь себе в оправдание, — вот и спутался я с половчанкой...

— Не оправдывайся, милый, — прервала его Ефросинья. — На тебе вины нет. Я сама во всём виновата.

Игорь подошёл и обнял жену. Он ещё раз убедился в том, что судьба даровала ему в спутницы жизни необыкновенную женщину.

Незадолго перед тем Игорь совершенно случайно узнал, что Ефросинья не только умеет писать и читать по-русски, но также неплохо знает греческий и латынь.

Монахи-переписчики, работавшие на княжеском подворье, принесли как-то показать Игорю книги, отобранные для переписки, и среди них «Историю» Геродота на греческом языке. Случайно оказавшаяся тут же Ефросинья заинтересовалась именно Геродотом и, открыв книгу, принялась читать по-гречески, изумив не только монахов, но и самого Игоря.

Монахи стали просить княгиню помочь им в переводе Геродота на русский язык. Она без колебаний согласилась.

С той поры Ефросинья стала наведываться туда, где жили и трудились монахи-переписчики.

Однажды Игорь застал жену спорящей с иноком Евстафием, самым старшим из монахов. Перед ними был текст какой-то латинской книги, которую они вдвоём переводили на русский язык. Евстафий стоял на том, что обращения древних римлян к языческим богам следует опускать в русском переводе как нечто греховное. Ефросинья, не соглашаясь с ним, утверждала, что боги и обряды древних народов есть один из столпов, на которых покоилась их мораль и культура. Отрицать это — значит что-то недосказать, утаить от людей нынешних свет истины и понимания той далёкой эпохи.

Ефросинья говорила столь возвышенно и убедительно, что Игорь от невольного восхищения открыл рот.

«Спорить с твоей женой, княже, всё равно что с библейским царём Соломоном, — сказал после Евстафий Игорю. — Не иначе, супруга твоя пошла разумом в отца своего Ярослава Осмомысла».

Игорь был польщён такой похвалой.

Рассудительность Ефросиньи подметили и жёны путивльских бояр, бывавшие у неё в гостях. Иным боярыням было много больше лет, чем молодой княгине, однако они не считали зазорным или унизительным советоваться с ней в своих делах, зная, что та умом своим не кичится.

...В середине лета в Чернигов пожаловало очередное посольство из Степи, вместе с которым прибыл тринадцатилетний сын Кончака.

Обряд крещения над ханским сыном свершил сам епископ черниговский Арсений в главном храме города — Спасо-Преображенском соборе [79] . Вместе с сыном Кончака в православную веру были обращены ещё трое сыновей именитых половцев, в числе коих был и сын Узура.

По такому случаю в Чернигов съехались почти все Ольговичи, не было только Святослава Всеволодовича. Игорь и Всеволод приехали с жёнами. Ярослав, как обычно, оставил свою властную супругу дома.

79

Спасо-Преображенский собор — главный храм Чернигова, был заложен Мстиславом Владимировичем, братом Ярослава Мудрого, в 1036 г.

В центре внимания находился сын Кончака, получивший в крещении имя Юрий. Подросток чувствовал это, поэтому держался с подчёркнутым достоинством. Не зная ни слова по-русски, он тянулся к Манефе, знавшей половецкий язык, и к Олегу, говорившему по-половецки не хуже и ставшему для Сокала-Юрия крестным отцом.

Игорь стал крестным отцом сыну Узура, получившему православное имя Лавр. Крестником Всеволода стал сын хана Чилбука, а крестником Ярослава — сын Кончакова брата.

Олег, желая отпраздновать столь богоугодное дело, задал богатый пир, на котором половцы и русичи сидели за столами вперемежку.

Манефа и Агафья организовали отдельное застолье для черниговских боярынь, приглашённых на торжество вместе с мужьями.

Женское пиршество было не столь шумным, в отличие от мужского, и менее многочисленное. Если в княжеской гриднице гостей развлекали гусляры и скоморохи с ручными медведями, то собравшиеся за столом княгини и боярыни развлекали себя сами бойкими сплетнями и шутками по поводу похождений чьего-нибудь гуляки-мужа либо сердечных страданий какой-нибудь юной боярышни.

Ефросинья сидела за столом рядом с Агафьей и сетовала на то, что с некоторых пор ей приходится делить мужа с холопкой, крещёной половчанкой.

Агафья, желая утешить подругу, призналась, что её супруг давным-давно не хранит ей верность, греша и со свободными женщинами, и с рабынями.

— Такова уж мужская порода, — сказала Агафья невесело. — Ежели иная свободная женщина грешит обычно с одним-единственным человеком, и то из-за любви к нему, то мужчины часто прелюбодействуют со многими женщинами, любя тем не менее одну.

Для Ефросиньи это было слабое утешение.

— Я за детей боюсь, — призналась она. — Господь может наказать их в будущем за грехи отца.

— Ты говорила об этом Игорю? — спросила Агафья.

— Нет ещё, — ответила Ефросинья, смутившись. — Не могу я упрекать Игоря за связь с рабыней и тем более обвинять, ибо знаю, насколько половчанка пригожее меня. Я-то после родов вон как располнела, а соперница моя стройна, как ивушка. К тому же я всю себя детям отдавала, с мужем в постели редко сходилась Вот он и приглядел себе зазнобу. В неверности Игоря больше я сама виновата.

Агафья посмотрела на Ефросинью с невольным уважением.

Её изумляла и восхищала эта смесь ума и наивности. И было даже немного стыдно за свою связь с Игорем. Ефросинья считает Агафью своей лучшей подругой и не догадывается о том, что та была, и довольно долго, любовницей её мужа.

«Впрочем, я ныне Игорю тоже неинтересна, — оправдывая себя, подумала Агафья, — у него теперь мысли о другой. Так вот почему он не смотрит в мою сторону. С крещёной половчанкой связался! Ну я ему это припомню!»

Манефа между тем всячески обхаживала Ольгу, «вою младшую сноху.

Хотя Ольга не распространялась про свою семейную жизнь, однако до Манефы доходили слухи, что Всеволод живёт с женой не очень дружно и не таясь путается с девками.

Ольга не жаловалась, но и не скрывала того, что не прочь уехать к брату в Переяславль.

Раздобревшие от вина боярыни принялись петь весёлые песни.

Манефа охотно присоединилась к слаженному женскому хору, взглядом приглашая Агафью и Ефросинью подтягивать распевки, как они это умели. Агафья откликнулась на этот призыв и тоже запела чистым, звонким голосом.