Побратимы

— Вань, может, не надо ремнем? — сказал Алексей Иванович. — С кем не случается? За проделки их там командиры по головке не погладили. А теперича, гляди, ефрейтора, экзамены, сказывают, на «пять» сдали… Домой их, опять же, пустили… Не надо их ремнем, Вань. Хорошие ребята… Давай-ка лучше по маленькой за их здоровье. — И он подал отцу рюмку. Покосился на бутылку с крюшоном. — Наливайте, что ль, себе этого…

У отца опять засветились глаза: мир был восстановлен.

— Вань, ты б у них про войну спросил. Будет аль нет война? Военные, они все знают… Пусть выскажутся.

— Этого, Алексей Иванович, никто не знает, — отец отставил в сторону рюмку, — будет она или не будет. Главное, чтоб готовы к ней они были… если случится. Вот так. Танками-то научились управлять?

— А как же!

— Стреляли из них?

— Довелось.

— Николай, брат твой, Гена, и стрелял, и водил дай бог каждому. Чтоб и вы так. Поняли?

— Ну а как же иначе…

— И чтоб больше ничего подобного за всю службу! Я теперь командиру писать буду. Так и знайте…

Вечер в родной семье вылился в заседание комсомольского бюро с разбором наших персональных дел.

А ведь мы так и не успели подать заявлений о снятии взыскания. Что ж, с выговором и ехать к новому месту службы?

— Можно подвести итог? — Генка встал, провел пятерней по рыжему ершику на голове. — Дорогие наши предки, мы с особой благодарностью воспринимаем все то, что вы нам только что высказали. Мы расцениваем вашу критику, вашу озабоченность как стремление к тому, чтобы и я, и Валера были впредь, как говорится, на высоте стоящих задач. Чтобы были еще лучше, чем мы есть на сегодняшний день.

Молодец Генка! В самое время перевести не очень приятный для всех разговор на веселый лад.

— Итак, как говорил поэт, инцидент исперчен. В этом доме есть музыка? Радиола? Пластинки?

— Все твои пластинки храним, сыночек, — сказала тетя Лена. — И новые покупаем. Намедни хор Пятницкого купили. И эту… как ее… «Вы служите, мы вас подождем».

Алексей Иванович, пошатываясь, пошел включать радиолу.

— Какую завести, ребята?

— Нашу, солдатскую. «А для тебя, родная, есть почта полевая». Есть «Почта полевая», па?

— Найдем.

Песне вторил весь наш мужской квартет. Алексей Иванович пытался маршировать вокруг стола, смешно размахивая руками.

— Вы эту пластинку почаще заводите, — высказал пожелание Генка. — Во-первых, это наша ротная песня. Мы за нее приз получили на строевом смотре. А во-вторых, скоро у нас будет настоящая полевая почта. Уезжаем к новому, как говорят, месту службы.

— Когда? — спросил отец.

— Завтра.

— Куда?

— За границу…

— Ах, батюшки, — заголосила тетя Лена и бросилась к Генке.

— Постой, мать… — остановил ее Алексей Иванович. — Ет что же, воевать?

— Служить, па…

Опять пропал веселый лад. Мама начала всхлипывать. Подхватила меня под руку и повела в нашу комнату. Отец пошел следом за нами.

— Ну что ж, хорошо. Я там воевал. Знаю. Хорошая страна. И народ душевный. Встречали нас, как родных. А могилок там наших — большие тысячи… Я тебе запишу адресок, не потеряй смотри, Валера. Был там город такой — Бреслау. Теперь Вроцлавом называется. Бои там, сын, были нелегкие. Долго мы выбивали фашистов из этого города. Там Николая-то и похоронили. Представится возможность — съездите с Генкой на могилку… В котором часу вас отправляют?

— Про время не говорили.

— Ничего, мы с матерью с утра к тебе придем…

Как в мои детские годы, мы уселись втроем на диван. Мама положила мне на голову руку и начала перебирать волосы. За весь вечер она не сказала и двух десятков слов. Но я-то знал, что у нее на сердце… Мне так хотелось сказать ей все самые нежные слова. Но я чувствовал себя слишком взрослым.

— Только, пожалуйста, не беспокойтесь за меня. Каким вы меня воспитали, каким знаете, таким и останусь.

— Как же не беспокоиться? Один ты у нас, Валерочка, вся наша радость, — мама снова начала плакать.

Как вести себя, когда у матери на глазах слезы, я не знал. И отец, кажется, тоже не знал. Но нас выручил Генка. Он крикнул из коридора:

— Слухай, Валерка, выходи строиться. Пора.

Родители проводили нас до Полевой. У трамвайной остановки попрощались. Мы с Генкой остались вдвоем.

— Старик, не ассигнуешь две копейки?

— Зачем?

— Трудно догадаться?

Я начал рыться в карманах.

— Держи. Вон будка рядом, звони.

Он бегом помчался к телефонной будке. Возвратился очень скоро.

— Нету дома, — сообщил он. — Ветреная девица, ускакала на гулянку. Одним словом, с «бесенятами в глазах». А матушка ейная допытывалась, кто звонит.

— Не сказал?

— Отчего же. Попросил передать Наталье, что два ефрейтора, хорошо ей знакомые, утром имеют честь покинуть Средневолжанск. И может статься, навсегда…

— Почему навсегда?

— Милый, служба может потребовать немало времени.

Ни за что бы не признался Генке, что я думал только о Наташке. Хорошо, что ее не оказалось дома, а то Карпухин начал бы лясы точить по телефону. Зачем? Мне это было бы неприятно.

Интересно, скажет Наташке мать о телефонном звонке двух ефрейторов танковых войск? Может, все-таки скажет…

А трамвая все не было. Генка посмотрел на часы. Если идти ускоренным шагом, пожалуй, можно поспеть к сроку. И мы решили идти пешком.

А город затихал. Город отходил ко сну. Гасли окна домов. Все это повторится и завтра, и послезавтра. Но мы этого больше не увидим. Мы уедем из нашего города. Впервые в жизни уедем далеко-далеко, за пределы нашей страны. А там, наверное, все будет другое, другая земля, другие люди, другие города. Вот только звезды будут и там те же самые. И будет та же самая луна. Она одна на всех, и звезды — на всех. А эти улицы, город, Волга — они только для нас. Там их не будет. А как же без них?

А как же без них?

Но мы не будем без них. Ведь они у нас в сердце: эти улицы, город, Волга. В самом сердце. А без сердца человек не живет.

22

Вот и все. Знамя в последний раз торжественно проплыло вдоль строя и в сопровождении знаменного взвода скрылось за углом штаба.

— Полк, воль-но-о!

Что с тобой, друг мой Генка Карпухин? У тебя на глазах слезы? Ах, ветер… Ну конечно, это от ветра? И у прапорщика Альхимовича? И у лейтенанта Астафьева?