Побратимы

Когда мы вышли от Сурковой, Карпухин дал волю своим чувствам.

— И такая тебе может нравиться?

— Откуда ты взял, что она мне нравится?

— Не темни, Климов. Давно слышу твои вздохи.

— Ну вот еще!

— Существо симпатичное, это верно. Но ехида и колючка. Другой такой, всю Волгу пройди, не сыщешь. Про приработок пронюхала, так скажи как надо, а не подковыривай.

— Сам должен был сказать. Все скрытничаешь? Даже мне ни слова, ни полслова. Друг называется!

— Да ладно, не ной. Никакого приработка нету. Ни копейки не получил. За здорово живешь играю, не за деньги.

Так я узнал, что Генка, поддавшись уговору какого-то тапера, уже почти два месяца играет по три вечера в неделю на танцплощадке в Струковском саду. Потом (уж не знаю почему, расспрашивать я не стал, а сам он, видимо, не посчитал нужным об этом рассказывать) Генка перестал ходить в Струковский сад. Впрочем, может, пока мы были на практике, тапер нашел другого скрипача в оркестр? Может быть, и так.

Распределили нас в «Волготанкер». Чего греха таить, хотелось пойти на пассажирские. А попали на обычные самоходные баржи с четырехзначными номерами. Ну да ладно: все равно не сегодня-завтра получать приписные свидетельства. А там и на службу.

Готовились мы с Генкой к флотской службе и уж подумывали над тем, не обзавестись ли заблаговременно соответственной татуировкой, благо на моей самоходке кок был отменным спецем по этому делу. Фирма гарантировала: безболезненно и навечно! И всяческих изречений от «нет счастья в жизни» до «не забуду мать родную», всяческих образцов шрифтов и рисунков было собрано в рундучке у кока превеликое множество. И скорее всего, мы все-таки выбрали бы что-нибудь подходящее, да повестки нам пришли не осенью, как мы рассчитывали, а весной. Согласно новому закону, призыв на действительную службу стал производиться два раза в год. В военкомате сказали, что для солдат весеннего призыва не исключена возможность отправки за границу, в одну из Групп войск…

Ни на какую Группу мы, понятно, не рассчитывали. Пусть солдаты рассчитывают. Мы же, речные волки, уж наверняка на флот угодим. На гражданке моря не понюхали, теперь-то повезет.

Но вот штука какая — на флот мы не попали. Как судовых механиков нас определили в танкисты. Так что с мечтой о тельняшке, якорях, бескозырках, клотиках и шканцах пришлось расстаться.

— Будете механиками-водителями, — напутствовал нас военком.

Вот тебе и море-океан! Тоже войска! А отец обрадовался, узнав о нашей будущей специальности.

— Серьезный, ребята, род войск — танки. Очень серьезный, — поучал он. — Не забывайте, что среди танкистов уже были и Карпухин, и Климов.

— Да что вы, дядь Вань, неужто забудем? — заверял Генка. — Теперь следите за прессой, за теленовостями. Думаю, не пропустят братья-журналисты момент рождения танковой династии Карпухиных и Климовых.

5

Спустя неделю несколько десятков остриженных наголо парней — вчерашних пахарей и шахтеров, речников и сталеваров, слесарей и бог весть еще каких «вчерашних», собравшихся из разных уголков страны, вдоволь напарившихся в гарнизонной бане, — еще не строем, но уже и не толпой ввалились в солдатскую казарму. Среди новобранцев были два юнца, ничем, собственно, не выделявшиеся из всей группы. Разве только бросался в глаза мягкий серый чемодан на «молнии» в руках одного, да черный лакированный, как палехская шкатулка, футляр, в котором покоилась скрипка, — в руках другого. Чемодан, как и все до сих пор, был один на двоих.

6

— Карпухин!

— Я!

— Имя, отчество?

— Геннадий Алексеевич.

— Подойдите ко мне.

Генка выходит к столу, за которым восседает пожилой военный со старшинскими погонами на тужурке. Мы его уже знаем, он водил нас в баню, выдавал там обмундирование. Фамилия его Альхимович. Он наш ротный старшина, сверхсрочнослужащий. Со дня на день Альхимович ждет приказа о присвоении звания прапорщика. Представление на него, говорят, уже ушло в штаб округа.

У Альхимовича еще множество всяких вопросов, и, судя по всему, нам стоять и стоять в строю. Аж до самого, может быть, обеда.

— Место рождения?

— Средневолжанск.

— Местный, значит?

— Ага.

— Не «ага», а «так точно».

— Так точно.

— А это что за штука? — старшина ткнул пальцем в черный футляр.

— Это не штука, а скрипка.

— Играете?

— Ага… виноват, так точно!

— Сегодня же сдать в кладовую. У нас, Карпухин, не музыкантский взвод, а учебная танковая рота. Учебная, понятно? — старшина измеряет взглядом Генку с ног до головы. — В первый взвод. Сержант Каменев, принимайте солдата.

Наступает моя очередь. Узнав, что я тоже средневолжанский, старшина вздыхает.

— Небось домой проситься начнете?

— Так точно! — Об этом мы уже думали, и тут скрывать нечего.

— Увольнение в город после принятия присяги. До — ни-ни! Ясно? В первый взвод!

7

Взвод собрался в ленинской комнате.

— Итак, сегодня у нас первое политическое занятие. Руководить им буду я. Моим помощником назначен сержант Каменев.

Командир взвода лейтенант Астафьев, совсем еще молоденький розовощекий блондин, медленно прохаживается взад-вперед по комнате, от стола к окну и обратно — от окна к столу.

— Сегодня мы разберем один вопрос: задачи вашей предстоящей учебы. Раскройте тетради, запишите название темы…

Шелестят тетрадки, поскрипывают перья. Солдаты переписывают написанные лейтенантом на доске предложения. Как в школе.

Стены ленинской комнаты залеплены различными плакатами, диаграммами. На них и макеты орденов, и разноцветные стрелы на картах, и выписки из всех воинских уставов, и боевой путь ВЛКСМ, и итоги выполнения народнохозяйственного плана за 1-й квартал. Над классной доской во всю стену лозунг: «Танкисты! Порадуем Родину-мать новыми успехами в учебе и службе!».

Интересно, к кому обращен лозунг? К нам? Но у нас пока еще нет никаких старых успехов.

В центральном простенке — портрет солдата в аккуратной багетовой рамке. Солдат еще юноша, но у него на гимнастерке Золотая Звезда. Это тот самый Алексей Стуриков, о котором на первом нашем построении рассказывал заместитель командира полка по политчасти майор Носенко. Не то в Белоруссии, не то в Польше, нет, кажется, все-таки в Белоруссии рядовой Стуриков — солдат из стрелковой роты — во время атаки первой траншеи противника повторил подвиг Александра Матросова. В самый разгар боя, когда наши наступавшие цепи залегли под огнем ожившего фашистского пулемета, Стуриков, который ближе всех оказался к вражескому дзоту, не раздумывая, бросился вперед и телом заслонил изрыгавшую свинцовую смерть амбразуру.

Совсем юнец, моложе, поди, любого из нас. Широко расставленные глаза, маленький вздернутый нос, шея длиннющая-предлиннющая, как у всех подростков, девчоночьи ямочки на щеках… А взгляд широко расставленных глаз веселый до бесшабашности, просто озорной взгляд. У Генки часто такой бывает…

Стараюсь вспомнить все, что рассказывал о Стурикове майор Носенко. Ну да, тот бой был самым первым для него. Значит, так, это было в сорок четвертом… А он родился… Под портретом короткая биографическая справка, но буквы с завитушками и цифры, старательно выведенные черной тушью, сливаются, и никак не разобрать даты рождения Стурикова. Нешто Генку спросить, — может, он поглазастей? Тихонько подталкиваю его под столом коленкой. Он, тотчас же перехватив мой взгляд, долго смотрит на портрет, потом берет ручку и пишет в моей тетради: «Чего тебе?»