Побудь со мной

– Нравятся, – кивнула бабушка. – Но поделку за тебя делать я не буду, если вам в садик опять надо. Ты уже большая, сама можешь сделать.

– Мне не надо поделку, – вздохнула Аля.

– Вот и слава Богу, – вздохнула бабушка.

– А если бы я стала дубом, ты бы ко мне приходила? – помолчав, спросила Аля. Бабушка даже повернула к ней голову от удивления.

– С чего бы тебе становится дубом? Это уж скорее я … как говорится, дам дуба, – усмехнулась она.

– Кому ты дашь дуба? – заинтересовалась Аля.

– Никому. Так говорят, когда человек умирает. Это, конечно, не вежливо так говорить. Разве что в шутку. Хотя шутить на такие темы тоже невежливо. Но что мне ещё остается в моём-то возрасте?

– Вот стану я дубом, – задумчиво рассуждала Аля, пригревшись под бабушкиным боком. – В группу меня больше не пустят, домой тоже, ты умрешь, а мама с папой уедут на работу. И останусь я совсем одна…

Аля, наверное, немного задремала, потому что на какое-то мгновение даже увидела себя посреди двора с поднятыми к небу руками. Из каждого её пальца прорастали ветки, и уже темнело, и начинал сыпать снег, а она так и стояла одна-одинешенька.

– Да что это ты придумала такое с этим дубом? – насторожилась бабушка, вырвав Алю из подкравшегося незаметно грустного сновидения. Она приподнялась на локте и всмотрелась в Алино лицо, а у той уже катилась по щеке слезинка.

– Потому что я нечаянно целый желудь проглотила-а, – созналась Аля и наконец разревелась по-настоящему. Бабушка открыла рот, то ли чтобы утешить, то ли чтобы отругать, но тут как раз заворочался ключ в замке – это вернулись с работы мама с папой.

– Полюбуйтесь! – сказала им бабушка каким-то растерянным голосом: как будто так и не решила для себя, что нужно делать: сердиться или смеяться. – Какой поросенок у нас в доме растет. Желудями питается!

– Ну что же, – ответил папа вполне спокойно, как ни в чём ни бывало развязывая шнурки на ботинках, словно и сам частенько проглатывал желуди и считал это самым обычным делом. – Вот индейцы – так те из желудей даже свой особенный напиток варили, что-то вроде кофе.

– И сколько ты их съела? – озабоченно спросила мама. Кажется, только она и поняла, что дело серьёзное, даже плащ не сняла, а так прямо в нём и присела на корточки, чтобы заглянуть Але в лицо.

– Только один, – честно всхлипнула Аля.

– Ну, это ничего, – сразу успокоилась мама. – В туалет сходишь – и всё.

– И он во мне не прорастёт? Я не стану сама, как дуб? – уточнила Аля.

– Если будешь хорошо учиться в школе и много читать, то как дуб не станешь, – непонятно пошутил папа.

– Пусть марганцовки выпьет, – строго велела бабушка. – Господи! Что за наказание мне перед смертью!

Аля ещё немного подождала, но её никто не ругал и не собирался отправлять в больницу. Она снова пощупала свой живот, ничего необычного не обнаружила, вздохнула с облегчением и почувствовала, как всё нехорошее и страшное отступает, волшебно освобождая её от горькой участи превращаться день за днём в одинокое молчаливое дерево.

Глава 5

Снегурочка и её туфли

Еще даже толком не разлепив веки, Аля откуда-то знала, что выпал первый снег. Такой долгожданный после бесконечного теплого зеленого лета, такой чистый на черной ноябрьской земле. Первый пушистый слой настоящего снега, плотно накрывший двор, и горку, и песочницу. Словно город надел белое платье или белый халат, готовясь к празднику, как невеста, или к работе, как врач, или просто потому, что всё в мире иногда облачается в белое, чтобы стать лучше и чище.

Сам воздух в комнате был теперь другой, а лежать под одеялом было так хорошо, что вылезать не хотелось. За окном в проеме неплотно сомкнутых штор колыхалась ещё одна белая ажурная занавеска из летящих снежинок. Весь мир задернули, занавесили, осталась только эта комната. Мягкий свет и осторожные приглушенные звуки – так бывает только через падающий снег. Невозможно представить себе более спокойный и уютный день, чем день посреди снегопада.

Снег выпал как будто нарочно в выходной, чтобы все могли не торопясь полюбоваться на него из окон во время завтрака и не топтать по свежевыбеленным дорожкам своими грязными сапогами и ботинками, чтобы дать миру подольше побыть таким: белым и чистым.

– Ну вот и дожили до зимы, – вздохнула бабушка, поправляя на плечах теплый платок и ощупывая рукой чугунную гармошку батареи. – Хоть бы затопили нормально. А то чуть теплое. Аля, надень шерстяные носки!

– Не хочу, они кусаются!

– Не говори глупостей. Это клопы кусаться, а носки греют.

– Когда я буду капитаном, – Аля поморщилась, послушно натягивая вязаные носки. – То никогда не буду ходить в шерстяных носках.

Бабушка ничего не ответила, только стояла и смотрела в окно, как будто хотела где-то там за снегом, за детской площадкой, за домом и за деревьями рассмотреть, какая сейчас на море погода и нужны ли там шерстяные носки.

Воспиталки в детском саду увидели снег и вспомнили, что скоро пора будет наряжать ёлку и встречать Деда Мороза. Теперь дети в саду хором пели про то, как ёлочка родилась в лесу и про то, как она замерзла. Это были грустные песни, хоть и притворялись веселыми. Алю удивляло, что никто не задумывается над тем, как уютно и хорошо жилось ёлочке в лесу: она уже привыкла расти там, среди других деревьев и чувствовала себя хорошо, была стройной и зеленой. Правда, когда Аля недавно отравилась несвежим творогом, мама тоже сказала, что цвет лица у неё зеленый и это нехорошо. Но Аля-то была девочкой, ей полагалось быть румяной, а ёлочка – это всё-таки дерево, причём не просто зелёное, а вечнозелёное. В лесу о елочке заботились: метель пела ей колыбельную, а мороз укутывал снегом, а ещё елочка дружила с зайкой и волком. Нина Пианиновна делала паузу, потом ударяла пальцами по клавишам и в песне вдруг появлялся какой-то мужик и срубал ёлочку. От этой фразы «срубил он нашу ёлочку под самый корешок» у Али каждый раз бежали мурашки по спине, так жутко вел себя этот незнакомый дядька. В этом году Аля даже решила вовсе не петь эти строчки, как будто ничего такого не случалось. Елена Сергеевна заметила это, и строго смотрела на Алю, но та всё равно сжимала губы и пела только следующее четверостишие про детский праздник, где ёлочка была уже нарядная и приносила детишкам много радости. Но и это было грустно. Аля помнила прошлый Новый год, и чем он заканчивался. Судьба нарядных ёлочек после праздников была совсем не радостной. В песенке не хватало ещё одного куплета. Он мог бы звучать так:

Засохнут и осыплются,

И станут не нужны,

И грустно проваляются

В помойке до весны.

Ну, а во второй песне детишки были и вовсе глупые: они считали, что ель в лесу мерзнет, и притаскивали её в дом погреться. Аля в свои шесть прекрасно уже понимала, что тащить дары природы без разбору ни в рот, ни в дом нельзя. С желудем-то всё обошлось благополучно, но как-то прошлой весной она поймала бабочку – такую красивую, с цветными тоненькими крылышками – и посадила её в банку. А чтобы бабочка не улетела, закрыла банку крышкой. Бабочка долго трепыхалась за стеклом, и была такая красивая в солнечных лучах, а потом села и перестала двигаться.

– Что же ты наделала! – спохватилась бабушка. – Она же там у тебя задохнулась уже без воздуха. Попробовала бы ты сама без кислорода!

Аля вытряхнула бабочку в ящик с цветами на балконе, но та так и не ожила, только ветер легонько шевелил тоненькие крылышки. Аля долго проплакала, вспоминая, как её пленница билась за стеклом, представляя себе её ужасные муки, даже пробовала наказать сама себя и, как предложила только что бабушка, лишала себя кислорода, заткнув ладошкой нос и рот. Долго продержаться так, действительно, не получалось. Она отдергивала ладонь от лица и судорожно втягивала воздух пополам со слезами.