Поцелуи спящей красавицы

– Привет, Жора. Ты у нас на четвертом столе. Давай сюда свою тарелку. А вам, дорогая моя, не положено рыбу, у вас другая диета. Обговаривайте это со своим врачом. И не надо на меня фыркать. Чего фыркать-то?! Расфыркались мне тут! Сереж, отодвинь свою ногу, а то сейчас проедусь по тебе! А где же Катька? Снова лазает где-то! Я тут ее ждать не собираюсь. Принесите мне ее тарелку, а то потом будет жаловаться, что голодная осталась. Что значит «не хочу свеклу»? Вам положено есть овощи. Положено – значит положено, я-то тут при чем? Эй, Астрид, куда поперлась? Где твоя тарелка? Вот чудачка. Принесите мне ее тарелку…

Астрид прошла мимо, не удостоив никого даже взглядом. Дойдя до самого конца коридора, она чуть было не столкнулась с молоденькой санитаркой в темно-синем заляпанном костюме.

– Вы меня напугали! – пропищала девушка, бросив на нее свой сердитый взгляд. – Проходите. Только осторожней там: полы мокрые. Навернетесь еще.

Астрид снова ничего не ответила и даже не удостоила ее своим взглядом. Она вошла в туалет, защелкнула дверь на шпингалет, проскользнула мимо умывальника, подошла к унитазу, опустила крышку. С минуту она смотрела на закрытый унитаз, словно раздумывая о чем-то. Застывшая маска на лице, не выражавшая ничего, кроме тихого горя. Немного постояв над унитазом и поразмыслив, она подняла голову и начала осматривать стены, потолок. Прямо над потолком проходили старые ржавые трубы. Недолго думая, она стянула со своего огромного халата пояс, ловко свернула из него петлю, вскочила на крышку унитаза и решительно скрепила свободный конец на одной из труб, тянувшейся над унитазом к противоположной стене. Астрид несколько раз грубо дернула поясок, проверяя, хорошо ли он привязан к трубе. Потом, посмотрев на пустую, беленную известкой стену, Астрид, как ожерелье, накинула себя удавку и без лишних раздумий шагнула вперед. Ноги ее легко скользнули с крышки унитаза и повисли в тридцати сантиметрах над полом. Астрид мгновенно ощутила, как горло сдавило. Из приоткрытого искривленного рта выдавился короткий сипящий протяжный звук. Страшная судорога прошлась по ее телу. Боль, как электрический разряд, пронзила насквозь, и Астрид ухватилась за петлю, которая все сильнее сдавливала шею. Стараясь облегчить свои страдания, она не заметила, как начала бороться за жизнь. Но петля все сильнее вонзалась в ее кожу, и в следующие секунды она ощутила это: она ощутила, как смерть приблизилась к ней. И вдруг в один миг она вспомнила самые яркие фрагменты своей жизни. Она увидела себя ребенком, бегающим вдоль рельс, которые соединяли между собой Астрахань и множество других городов. Ветер развевал ее каштановые кудри, и она носилась по широким шпалам, что-то весело напевая. Вот она добежала до большой развилки, где одна железная дорога расщеплялась на две. Там она остановилась, глядя вдаль. Пути вели в разные направления, но объединяло их то, что они стелились одинаково далеко, покидая пределы Астрахани. Будучи ребенком, Астрид мечтала покинуть родной город и умчаться на этих рельсах подальше от дома, где она была чужой. Астрид была уверена, что где-то там вдали она обязательно будет счастлива. Что где-то там, где нет злого отчима и несправедливой матери, будет спокойно. Она верила в это всей своей детской и чистой душой, сделав это целью жизни. В следующую секунду она увидела себя уже повзрослевшей девушкой, которая с одним старым чемоданом села на поезд и умчалась в Волгоград. Никто не пришел ее провожать, потому что никто и не знал о ее отъезде. Она уехала тихо, возлагая большие надежды на новое место. И все складывалось поначалу очень хорошо. Она была умна, амбициозна, полна позитивного настроя. Пройдя без особых усилий вступительные экзамены, она стала студенткой педагогического института, филологического факультета. Она вспомнила, как была популярна среди всего потока. Как была красива, как была успешна. Последнее, что увидела Астрид в своих предсмертных воспоминаниях, – это статного высокого парня, учившегося с ней на одном курсе. В самом начале их знакомства он долго смотрел на нее, но не решался подойти. Астрид это заметила. Поначалу она посмеивалась над его наивным влюбленным взглядом, заранее представляя, как он к ней подойдет и она, конечно же, будет держаться с ним холодно, как и со всеми. Но шло время, а парень все не подходил. Тогда Астрид начало это нервировать. Что с ним не так? Чего лупится тогда на нее, если все равно не подходит? А может быть, он трус? Она знала, как его зовут и в какой группе он учится. Знала, что учится он хорошо. Прошло еще время, и Астрид начала задумываться. Теперь она сама искала встречи с ним. Иногда они сталкивались в коридоре, иногда в библиотеке. Он все так же смотрел на нее, но ничего не говорил. Астрид стала тоже задерживать на нем свой взгляд. И порой она замечала, как он будто бы глазами спрашивает ее, все ли у нее хорошо. И она научилась ему так же отвечать. Прошел год, а они все так же общались глазами. Теперь Астрид не замечала других поклонников, она сама вдруг стала поклонницей этого парня с говорящими глазами. Бывали дни, когда весь поток стоял у закрытого лекционного зала, и тогда Астрид, прислонившись к подоконнику, нежилась под его влюбленным взором. Он стоял в пяти шагах от нее у дверей лекционного зала. Иногда взгляд Астрид заговаривал с ним первый. Она спрашивала его: «Как у тебя дела?» А он отвечал без слов и жестов, что ему уже надоело торчать тут и ожидать непунктуального профессора. Глаза Астрид смеялись, и он смеялся ей в ответ. Однажды одногруппник подошел к Астрид и шаловливо попросил ее одолжить ему конспект. Астрид согласилась, и в благодарность тот протянул к ней свои руки и приобнял за плечи. Астрид никак не ожидала этого, потому даже не успела отпрянуть. И именно в этот момент появился он. Он все увидел. Глаза его тут же помутнели и стали такими сердитыми. Астрид в растерянности начала оправдываться, но он даже не стал слушать голос ее умоляющих глаз. Тогда они не шутку поссорились. И это было в первый раз. Астрид не понимала, почему она должна оправдываться в том, чего не делала. А он был убежден, что она повела себя очень легкомысленно. Астрид смотрела на него, а он обиженно отводил от нее свой обиженный взор. Тогда она рассердилась и тоже начала дуться. Она совсем перестала ходить в те места, где они вели свою необычную беседу. Проходила мимо него, не глядя. Это значит, она даже не здоровалась с ним. Так прошел месяц, затем другой. А на третий месяц их ссоры она обнаружила, что к ремешку ее сумки кто-то прикрепил маленькую сорванную на университетской лужайке махровую маргаритку. Астрид обернулась и увидела перед собой его. Он смотрел на нее извиняющимися глазами, потом, приблизившись, пригласил ее сбежать с лекции. Глаза ее проказливо сверкнули в ответ. И в следующую минуту, взявшись за руки, они спустились по широкой лестнице, миновали вахту, перешли дорогу, и, дойдя до ближайшего поворота улицы Порт-Саида, они помчались прямиком на набережную. Там на берегу Волги, примостившись у корней старого тополя, они еще долго молчали. А потом она больно толкнула его в плечо и сердито прикрикнула:

– Зачем сорвал маргаритку?! Она же теперь завянет!

Это была их первая фраза, после чего посыпались признания в чувствах. Он был ее первой любовью. Астрид знала, что перед смертью из всех своих мужчин она вспомнит именно его.

Она мучительно улыбнулась, закрыла глаза. Худое тело раскачивалось между потолком и только что вымытым кафельным полом. Пальцы разжались, она смиренно выпустила из рук петлю, которая уже впилась в ее шею, полностью лишив ее даже воздуха. На секунду в ее голове промелькнула мысль, что умирать от удушья страшно и унизительно. И в тот момент, когда руки Астрид безжизненно опустились вниз, послышалось слабое потрескивание. Оно стало учащаться, усиливаться. Из швов труб тонкой напористой струйкой начала прорываться вода. И в следующее мгновение старая ржавая труба с грохотом лопнула, тело почти мертвой Астрид рухнуло на землю, и холодная вода окатила ее обездвиженное тело. В таком виде ее обнаружили палатные медсестры и массивный санитар, выломавший дверь.

ГЛАВА

3

На территории областной больницы города Волгограда, почти в глубине комплекса, средь гущи деревьев и петляющих аллей стоит старое здание. Оно напоминает покосившегося многолазого гнома. Выцветшие стены, отколовшаяся замазка, зияющие кирпичи в некоторых местах, ржавые трубы, тянущиеся вдоль стен. Здание окружено небольшой площадкой со старыми лавочками, под тенью таких же старых тополей. Больница – это вообще не самое радостное место, но это отделение, можно сказать, одно из самых мрачных. Люди, которые никак не связаны с медициной, чувствуют это, как только начинают приближаться к нему. Широкие окна за металлическими прутьями решеток, похожие издали на огромные мутные глаза, оглядывавшие каждого прохожего своим бессмысленным взором. Как многоглазое существо, здание пристально наблюдает за каждым постояльцем, которого выпустили погулять на минутку-другую. В то же время в зрачках здания скрывались степенные движения пациентов, бродивших под воздействием нейролептиков внутри узких комнат. Эти люди напоминали потерянных зверьков. У главного входа на площадке стоят скамейки, на которых изредка в послеобеденный перерыв можно увидеть сонных пациентов в домашних тапочках и халате, если это женщина, и в пестрой пижаме, если это мужчина. Пациентов всегда что-то объединяет. Например, если подняться на шестой этаж хирургического отделения, то можно заметить, что у большинства больных по бедро ампутирована конечность, забинтованные после операции лодыжки, обернутая, как в кокон, компрессионным бинтом нога, и так далее. Даже если встретить на улице такого больного, спокойно выкуривающего свою запрещенную лечащим врачом сигарету, то можно легко определить, что пациент этот именно из сосудистой хирургии.

А вот пациенты того странного вышеописанного здания очень своеобразные. Большинство из них не считают себя больными, но, может, даже наоборот: они считают, что, скорее всего, мир вокруг болен, а им открыто нечто особенное. В их голове открывается целый мир, неведомый другим людям. У каждого он свой: у кого-то этот мир сводится к темной тесной комнате без окон. У кого-то это целый портал в другое измерение, через который с ними говорят инопланетные существа или сам Бог. Они слышат голоса, говорящие им, что делать, куда идти и кто они такие. К ним приходят люди, которых почему-то видят только они. Когда эти видения настолько плотные, выпуклые, реальные, очень сложно поверить в то, что всего лишь так называемые галлюцинации. Этим глупым врачам невдомек, что есть кое-что другое, чего они видеть не могут. Может, потому-то врачи и ставят такие сложные диагнозы. Даже слова в этих диагнозах какие-то странные: кататония, шизофрения, неврастения, биполярное расстройство, обсессивно-компульсивное расстройство и так далее, и тому подобное. Эти болезни называют душевными. И даже те, кто не верит в существование некой невидимой субстанции под названием «душа», не могут обозначать эти болезни иначе.

Не задавались ли вы вопросом: душа человека такая же, как тело? Или же наоборот: тело приобретает форму души? Но ведь в любом случае это как-то связано. А не заметили ли вы, что когда человек меняется внутренне, то это и на внешности его сказывается? К примеру, если долго вы не встречались к каким-то своим знакомым и вдруг, неожиданно встретившись, чуть было не прошли мимо по причине того, что он стал совсем другим. Кто-то со временем преображается, кто-то, наоборот, превращается из писаного красавца в этакого сгорбленного уродца. А бывает так, что когда два человека слишком много проводят времени друг с другом, то как будто приобретают внешнее сходство. Возможно это происходит потому, что их души становятся похожими? Вне всякого сомнения, гниение души, как и ее преображение, отражается на нашем теле, на нашем лице. Наверное, наша душа тоже имеет свою анатомию, свое строение, для изучения которых еще не придумали методы исследования. Поломавшись или выйдя из строя, органы души не могут быть вылечены полностью никакими медикаментами или приемами. Ведь для лечения духовного физические средства будут малоэффективны. И все лечение сводится к заглушению симптомов, которое создает иллюзию душевного спокойствия. То есть делает человека более или менее похожим на нормальных людей, на стандартных людей. На людей с шаблонным пониманием приемлемого поведения. Так, чтобы не сильно коробить людей, которые убеждены, что вполне в своем уме, раз у них присутствует адекватная самокритика и более или менее ясный ум. Но подвох в том, что душа – это как рояль, где спрятаны струны разной толщины. И если хотя бы одна струна перетянута слишком сильно или же, наоборот, расслаблена, то нельзя назвать инструмент настроенным. Но можно играть в той тональности, где не будет затрагиваться именно эта клавишу. Ведь в принципе можно сыграть любую мелодию от разного звукоряда. И тогда будет казаться, что с инструментом все в порядке. Так, почти все население планеты живет с расстроенными струнами души, которые они просто стараются не затрагивать в повседневной жизни. И это умение хорошо маскироваться дает им право называться душевно здоровыми людьми. Но иногда случается, что в некоторых ситуациях затрагиваются эти перетянутые или недотянутые струны, и тогда звук режет слух. Вот тогда его обрекают на звание идиота и отправляют в подобное заведение, которое в народе называют просто дурдомом. Куда и попала наша героиня Астрид. Кстати, нужно отметить, что доцент кафедры психиатрии, учебная база которого располагается именно на территории областной больницы, терпеть не может, когда так называют психиатрические клиники. Однако первое, что сказала Астрид, когда открыла глаза и увидела перед собой белую кучку врачей, столпившихся в тесной палате во время утреннего обхода, было:

– Вы что, меня в дурку упрятали?

– Почти, но не совсем, – ответил внушительных размеров дежурный врач-психиатр.

Астрид затуманенным взором окинула этих психов в белых халатах и, почувствовав, как в горле все сдавило сухости, сделала попытку встать. Но тут же ощутила, что в запястья впились грубые ремни, приносившие острую боль так, что она невольно скорчилась. Как и в реанимации, ее снова привязали к кровати. И когда она уже совсем пришла в себя, обнаружила, что лежит в нелепой огромной пижаме, туда и сюда бродят полусонные пациенты, а точнее, пациентки. Женщины разных возрастов и национальностей, которых объединяло одно – совершенно отсутствующий взгляд, затуманенный действием нейролептиков. В палате было пять коек. Астрид лежала у окна без занавесок, но зато с решетками. Напротив лежала тучная женщина, стянув с себя всю пижаму, и без всякого стыда открыла всю подноготную на обозрение. Женщина неистово кричала, звала маму и ревела. Хотя на вид ей было около шестидесяти лет, она причитала, выла и капризничала, как маленькая девочка. У другого окна стояла пациентка лет восьмидесяти. Она то склонялась над кроватью, то тянулась к окну. Пальцы ее без устали трудились над невидимой пряжей, которую она скручивала, вытягивала, выравнивала. А затем наматывала на такой же невидимый клубок. Губы ее шелестели, как сухие листья, невнятное бормоча под нос. Вдоль стены, измазанной жирными пятнами и чем-то коричневым, стояли еще две кровати. Одна из них была пустая, но смятая, что свидетельствовало о наличии еще одной постоялицы. Рядом расположилась другая койка, на которой лежала женщина примерно сорока лет. Она была полностью седая, сгорбленная, костлявая, с впалыми щеками. Темно-синие круги под глазами придавали ее лицу необъяснимую свирепость. А самое главное, что и сам взгляд ее, напоминающий взгляд запуганного хищного зверя, блуждал по палате, попутно цепляя каждого обитателя, то и дело задерживаясь на беспомощной новенькой. Астрид отметила, что никто, кроме нее, не был связан. Они могли спокойно передвигаться по палате, выходить в коридор, вязать свою невидимую пряжу у окна.

– Кто-нибудь меня понимает? – хриплым голосом спросила Астрид.

Никто даже не взглянул на нее.

– Мама! Помоги мне! – кричала голая тетка на соседней кровати. – Они звери, убить меня решили.

Бабушка у окна продолжала невнятно бормотать и развязывать узелки на воображаемых нитках. Лохматая седая женщина также что-то лепетала и всхлипывала.

– Кто-нибудь меня слышит? – более громко спросила Астрид.

Голос ее звучал так низко и сипло, что она сама испугалась. К тому же каждое слово давалась ей с такой невыносимой болью, что приходилось делать над собой неимоверные усилия перед каждым вопросом, остававшимся безответным. Когда в памяти Астрид начала всплывать картина ее последних воспоминаний, она поняла, что ее попытка закончить свое жалкое существование провалилась. Да еще настолько неудачно, что теперь она лежит в психушке. В эту минуту в палату, прихрамывая и волоча за собой левую ногу, вбежала еще одна женщина. Коротко выстриженные русые волосы торчали на ее макушке ежиком. Огромный нос, большие впалые глаза, широкий рот с тонкой полоской бледных губ. Она была объемная, сутулая, громкая, как иерихонская труба.

– Мать! – орала она во все горло, держа в руках большой резиновый сапог. – Смотри, а как я на улицу-то пойду?!

Она подбежала к бабушке с прялкой и ткнула ей под нос своей единственный резиновый сапог. Ответа не последовало.

– Ты куда подевала второй сапог?! – горланила она.

– Мама! – вторила ей в ответ голая сумасшедшая. – Мама! Помоги! Они все хотят меня убить!

Астрид посмотрела на всю эту картину, и ей стало так плохо. Она с брезгливостью пробормотала:

– Да уж, хуже уже некуда.

И тут голая соседка издала неимоверный звук, исходивший из глубин ее толстого кишечника. Такой длинный пронзительный, похожий на рычание спящего зверя. И тут же вся палата потонула в слезоточивом зловонии.

– Или есть куда, – прохрипела Астрид, напрягая нос, чтобы как можно плотнее сузить ноздри.

И тут, как бы подтверждая ее мысли о том, что жизнь все же может быть хуже, чем кажется, пациентка издала еще несколько громких, плотных, сотрясающих воздух пуков. А потом еще один и еще один, пока все не завершилось хлюпающим испражнением. Крикливая пациентка на минуту-другую умолкла. Задумчиво уставилась в потолок, потом просунула под себя руку и вытащила ее оттуда уже с комком собственных экскрементов. Рассмотрев его, она поднесла фекалии к носу, понюхала, а потом с отвращением бросила на пол. Бурый комок шмякнулся на пол, а пациентка медленно начала подниматься. Сначала села, потом не спеша свесила ноги с кровати. Затем встала и, повернувшись к Астрид спиной, начала что-то высматривать на своей постели. И тут Астрид заметила под ее лопатками зияющие пролежни почти на всю спину. Гнойное, источающее смердящую вонь, куски омертвевшей ткани отходили от живой плоти. Астрид все могла перенести, ибо недавно сама валялась в собственном дерьме, но, увидев пролежни, ее мгновенно вырвало. Рвотные массы фонтаном брызнули из ее искривленного рта, обрызгав все лицо, волосы, грудь. Кислое рвотное содержимое тут же попали на ее чуть приоткрытые глаза, обжигая слизистую.

– Твою мать! – взревела Астрид. – Кто-нибудь, придите!

Хотя она и не наделялась, что ее кто-то услышит. Ведь она была не одна, кто так орал. Но, к счастью, вскоре Астрид услышала чьи-то приближающиеся шаги.

– Что такое? – услышала Астрид. – У… обосралась, – спокойно протянул чей-то более адекватный женский голос. – Света, позови сюда санитарку! Пусть уберет здесь. Наш депутат наложил кучу. Скажи, чтобы поторопилась, а то она опять все сожрет. Потом нам от доктора влетит.

– Сейчас! – послышался голос, сопровождаемый коридорным эхом. – Лена! Иди в одиннадцатую палату!