Поцелуй небес

– В меня родители образование силком вколачивали – и теннис, и музыкальная школа, и уроки иностранного языка – к дипломатическому поприщу готовили. НО в МИМО я не прошел – недостаточно силенок у отца оказалось, чтобы сына в такой престижный ВУЗ закинуть. Вот теперь и блещу в Солнечногорской глуши с такими-то дарованиями…

– Да вы, Ленечка, в провинции не засидитесь, – заулыбалась Татьсна Ивановна. – Миша рассказал, что на Вас весьма интересные виды у руководства имеются.

– Это, жена, военная тайна!
– с деланной суровостью пресек разговор Дорогов и указал гостю на пианино:

– Вон инструмент без дела стоит. Огласите, юноша, празднество звуками. А то Евгению уже два года недопросишься.

– А что, я парень не гордый, в консерватории концертировать не стану, а для друзей с удовольствием выступлю – Леонид подсел к фортепиано. Начать, полагаю, следует с лирической… Он раздумчиво пробежал пальцами по клавиатуре, и бодро вошел в колею модного мотива: "Листья желтые по городу кружатся, листья желтые на плечи мне ложатся". Леонид начал подпевать, приятным домашним баритоном, слегка имитирующим Кобзона. В комнате повеселело, с помощью хозяев и гостей душевно зазвучало хоровое исполнение романсов и самых популярных шлягеров.

Виктория и Макс, получив положенные подарки, спали в другой комнате, Татьяна Ивановна |убрала грязную посуду, накрывая стол к чаю.
– Ты что как неживая сегодня? Устала, дочка? – заглядывала мать в лицо Евгении, убиравшей на кухне остатки салатов в холодильник. – Поди, поди, с гостями посиди. Небось Леонид для тебя старается. Вот парень, так парень! Все праздничные дни остается в части, чтобы к нам зайти, даже по Москве, как другие, не мотается. С тебя вон глаз не сводит. И все так – без надежды! она со вздохом облизнула палец, выложив свещую "Прага" на блюдо.

– Я все вижу, мам. Хороший парень. Только к чему мне он? Скоро Леша вернется, обещал на пенсию выйти– у них же с 35 лет! – без энтузиазма заспорила Женя.

– Ой, радость какая! – съехидничала мать. – И опять будем здесь твоего пенсионера пристраивать, к нормальной жизни приспосабливать… Да, ладно, прости, ты сама уже взрослая…

– Татьяна |Ивановна сняла фартук, швырнула мимоходом на табурет и поплыла с тортом в гостиную, на ходу подпевая: "Только раз судьбою рвется нить…".

В комнате зажгли торшер и приятный полумрак охотно впитывал в себя аромат хризантем, запах клубничного варенья, духов и любовное томление печального романса.

Женя облокотилась на фортепиано, и когда умолкли финальные аккорды, неожиданно для себя сказала:

– Лень, "Не уезжай ты, мой голубчик" знаете?"

– Как раз мой любимый романс! А давайте, Евгения Михайловна, попробуем на два голоса? Потихоньку… – предложил Леонид.

– Отчего же потихоньку, я могу и громко. В музшколе всегда солировала. – Евгения стала рядом и почти не примериваясь и не подстраиваясь они запели дуэтом так, будто репетировали ежедневно. На душе у Евгении было странно приятно, как-то душераздирающе сладко – ведь пела она про Лешу, обращалась к нему, но пела с другим – голос к голосу, наслаждаясь послушным партнерством и тем, что этот человек, такой милый, легкий, чуткий думает сейчас о том же – о ее любви к Алексею и своем соперничестве с ним. И абсолютно, как сказала мать, безнадежно…

Им бурно аплодировали и просили "что-нибудь еще". Певцы долго копались в вариантах, и, наконец, вытащили из памяти романс "Гори, гори, моя звезда", который Леня исполнил один, шутливо-страстно поглядывая на Женю.

Когда фортепиано затихло и музыкант крутанулся на стульчике, представив гостям свое раскрасневшееся мальчишески– проказливое лицо, Женя чувствовала себя по– новому счастливой, а утренний эпизод с журнальной фотографией показался вовсе не пустяшным знаком судьбы.

"Ну что же, у него там своя жизнь, у меня здесь – своя", – с отчаянной решимостью постановила она.

Леонид вызвался проводить Евгению до дома (идти-то два переулка), так как она оставаться у родителей не смогла, надо было кое-что приготовить для занятий к завтрашнему утру. И они вышли в сырую мартовскую ночь. Насыщенный моросью воздух показался особенно свежим и ясным после комнатной духоты. "Перед весной бывают дни такие: под плотным снегом отдыхает луг, шумят деревья весело – сухие, и теплый ветер нежен и упруг"… – вдруг прочитала Евгения вынырнувшие откуда-то из памяти по зову мартовского ветерка ахматовские строки.

– Это, наверное, Ахматова? Или Цветаева? Стыдно, но я их что-то путаю, – смутился Леонид.

– Действительно стыдно. Особенно с вашим слухом, Леонид. Ведь они такие разные! – удовлетворенно наблюдала замешательство кавалера Евгения. Но тот хмурил лоб и сжимал губы оказывается по другому поводу. Наконец в его глазах блеснула странная решимость::

– Вспомнил! – капитан остановился под фонарем, не замечая падающей с крыши на его жесткие погоны капли, прочел:

– Я Вас люблю и я бешусь, что это труд и стыд напрасный, и в этой глупости ужасной у Ваши ног я признаюсь!

– Ну это ясно – Пушкин. Только Вы что-то спутали, с фальшивой бодростью заметила Евгения, понимая, что цитата совсем не случайная.

– Ничего я не спутал, Женя, Женечка… – он вдруг повернулся к ней, придвинулся, посмотрел в лицо со значением, поставил у ног тяжелый кейс, затянул покрепче у ее подбородка концы оренбургского платка, потом крепко захватил ладонями щеки и притянул к себе. – Теплая, нежная, нужная. Совершенно необходимая.

Как оказывается были необходимы эти слова Евгении, да в сущности и все, что произошло потом у нее дома. Такая вольная, такая сумасшедшая, горячая ночь… Леонид ушел рано, сказав на прощание:

– Учти, Евгения Михайловна, теперь у тебя передо мной долг чести. – И значительно козырнул…

4

… "И легкости своей дивится тело, и дома своего не узнаешь. А песню, ту что прежде надоела, как новую с волнением поешь"… – неотвязно крутились в голове давешние стихи, в то время как она медленно, с удовольствием варила себе кофе и, присев на пуфик к трюмо, рассматривала себя в зеркало. "Перед весной бывают дни такие: под плотным снегом отдыхает луг, шумят деревья весело сухие…" И снова, и снова крутилась та же пластинка, оставляя на губах и во всем теле привкус новой радости, возрождения, волнующего начала.

Пол дня провела Евгения в "Салоне красоты", где оставила свою тяжелую медную косу взамен летящей копны "а ля Анджела Девис". Вернувшись домой сразу прильнула к зеркалу.

– Вот видишь, Ланка, все идет в соответствии с твоими мудрыми указаниями, помада – "светлая малина" и пудра, опять же, тобой подаренная. – Егения застыла с пуховкой в руке: – Страшно выходит: человека нет, а пудра – вот она, даже не растрескалась.

Полежав в ванне, она приготовила ужин, надела новые брючки со свитером и стала ждать, хотя не обещал Леонид навестить, ни словом не обмолвился. Едва успевала присесть, как одолевал гнусный вопрос: "А зачем вообще все это?" Но отворив дверь по требовательному звонку, она забыла сомнения, прижалась щекой к колючей в бисерных каплях шинели, не двигаясь и не удивляясь, что Леонид не обнял и не прижал. Он стоял по стойке "мирно", растопырив за ее спиной руки, в которых были цветы, пакет с шампанским и висящий на веревочном ушке торт…