Поцелуй с дальним прицелом
Шрифт:
– Ах, господи, бактериев-то сколько на нее насело, что барин скажут?!
Никаких «бактериев» в отцовом владении в Пигале не было и быть не могло – заведение «Черная шаль» отличалось особенной чистотой и качеством пищи. Готовили там ну совершенно как в России, и однажды я заметила, что туда стали хаживать и непременно заказывать на обед борщ и котлеты четыре пожилые, одинаково скромно одетые француженки… Вообще они были очень похожи друг на дружку и кого-то мне удивительно напоминали, вот только я никак не могла припомнить, кого именно. Как-то раз Анна в моем присутствии подошла к ним и спросила, всем ли они довольны, нравится ли им еда. И тут выяснилось, что это гувернантки, которые по двадцать-тридцать
Отец артистически раскланивался, когда его вызывали поблагодарить, как циркового актера – на «комплимент». И даже говорил, что вот-де и нашел он себя: учился-то на инженера, а надо было – на повара, может быть, вся его жизнь тогда пошла бы иначе. Все смеялись, поддерживая то веселье, которого не чувствовали ни он, ни другие. Я-то понимала, что, кабы не Анна, которая принудила его работать в ресторане, он с удовольствием вел бы простую, тихую жизнь рантье, а не гробил свое здоровье в тесном и жарком, словно преисподняя, подвальчике… Другое дело, что тех денег, которые у них с Анной были, на приличную жизнь не хватило бы, а другой не желали ни он, ни она.
Кстати, Анна прекрасно понимала, что именно постоянное коловерченье в ресторане, хоть оно и жутко утомляет, а все же не дает моему отцу захиреть и прежде времени превратиться в старика… Точно так же, как и вечная необходимость хорошо, ярко, привлекательно выглядеть вынуждает ее оставаться молодой. Впрочем, у нее для этого имелась еще одна причина… совершенно неприличная! Но об этом ниже.
Франция, Париж.
Наши дни
– Далековато базарчик, – сказала Марина, словно извиняясь.
– Зато ехать интересно, – возбужденно ответила Алёна и ничуть не покривила душой.
В парижском метро ехать и впрямь чрезвычайно приятно. Оно просторно, в нем легко дышится, потому что оно не зарыто глубоко под землю, на манер московского, и народу в нем, даже в часы пик, никогда не бывает столь патологически много, как в московском. Правда, оно не украшено мозаиками, лепнинами и статуями революционных матросов, партизан и пограничников с собаками, да не бог ли с ними, с украшениями, на которые нет ни сил, ни возможности смотреть, когда тебя медленно, но верно проворачивает человеческая мясорубка, выбрасывая наконец на поверхность земли нечто, уже неспособное воспринимать образчики соцреалистического монументализма, а мечтающее лишь об одном: выбраться из московского метро… выбраться вообще из Москвы – желательно с тем, чтобы никогда больше туда не возвращаться.
В Париже в метро весело! Ну сколько занимал путь от станции «Ришелье-Друо», на которой Марина и Алёна вошли, до этой, как ее там… в жизни не произнести название… на которой предстояло выйти… короче, девять станций, тридцать минут езды, чепуха, а между тем перед ними успели выступить два бродячих певца с латиноамериканским репертуаром (выбившие из глаз Алёны слезу умиления, исполнив румбу «Amado mio!», которую она обожала танцевать с чернооким идолом своего сердца), один гитарист, один аккордеонист – оба виртуозы! – а также трое каких-то мужчин, которые произносили речи. Алёна сперва приняла их за бродячих агитаторов, однако они оказались просто-напросто безработными, которые взывали к лучшим чувствам пассажиров.
Особенно запомнился Алёне один. Его голос звучал так проникновенно, сам он был так черноволос, черноглаз,
строен, молод и до такой степени похож на вышеупомянутого идола, что Алёна даже забыла свою idйe fixe последних дней по имени Никита Шершнев.– Что он говорит? – подергала она за рукав Марину, которая взирала на красноречивого красавца совершенно равнодушно – так же, как и прочие пассажиры, за исключением чувствительной писательницы.
– Говорит, что он клошар и рассчитывает на милосердие мсьедам.
– Клошар?!
Ничего себе! Да если бы парня отмыть и приодеть… или, наоборот, не одевать вовсе…
Нет, затянувшееся воздержание – это вещь страшная, ужасная, опасная!
Алёна отвела глаза, однако музыкальная, трогательная и совершенно непонятная речь очаровательного клошара продолжала надрывать ее сердце. И теперь уже не только ее! Какой-то немолодой японец, не выдержав напора клошарского красноречия (а может быть, пораженный его красотой… хм-хм!), полез в карман (клошар замер на полуслове), достал бумажку в сто евро (прекрасные глаза парижского бомжа стали еще прекрасней, увлажнившись слезой признательности), однако тут же спохватился, что получается слишком много, убрал купюру и принялся снова рыться в карманах. Красавец клошар смотрел на эти поиски, и глаза его светились верой и надеждой.
Увы, напрасно! Не найдя ничего помельче, японец поступил очень просто: сделал вид, что ничего и не искал, и опустил глаза с непроницаемым видом.
Лицо юного мизерабля… о, это было нечто! Он произнес какую-то длинную фразу – наверное, очень неприличную, судя по тому, какими сконфуженными стали лица французов, – а потом пошел по вагону дальше. Ничего не понявший японец по-прежнему таращился в окно, словно надеялся разглядеть там священную гору Фудзи в вихре вишневых лепестков… чудится, вечно снег над нею, вечно сыплется снег!.. А пассажиры почему-то все смотрели на его живот, как если бы ждали, что он вот-вот сделает себе харакири.
– Что он сказал? – спросила Алёна у Марины, которая сидела вся красная. – Что он сказал?!
– Далее следует непереводимая игра слов, – ответила Марина, тихонько пыхтя от еле сдерживаемого смеха.
– Ну пожалуйста!
– Этот мальчик пожелал японцу однажды не найти кое-чего под своей ширинкой, так же, как он не нашел в карманах, – витиевато выразилась Марина.
Ага, так вот почему взгляды всех пассажиров так и липнут к означенному месту на брюках этого сына Страны восходящего солнца!
Самое смешное, что и Алёна теперь ничего не могла с собой поделать. Японец демонстрировал самурайскую выдержку еще две остановки, аж до площади Бастилии, но потом все-таки не выдержал и выскочил из вагона. Может быть, впрочем, он просто-напросто туда и направлялся с самого начала.
Через одну остановку вышли и Марина с гостьей, поднялись на поверхность земли и потащили свою сумку на колесиках в сторону большого арабского рынка, отовариваться на который, как выяснилось, ездит чуть ли не пол-Парижа, поскольку семь верст практичным французам не околица, а цены здесь на порядок, а то и два ниже, чем в супермаркетах, на небольших рынках и тем паче в частных лавочках.
– Честное слово, тут не какая-нибудь дыра, – сказала Марина, словно оправдываясь, что не повела Алёну покупать помидоры в фирменные продовольственные магазины. – Мы здесь даже нескольких известных актеров видели!
Поскольку Алёна – какая-никакая, а все же писательница! – и сама в родимом Нижнем предпочитала покупать фрукты-овощи на Мытном рынке, а не в супермаркете, к примеру, «Европа», где цены назначаются, такое впечатление, во время ночного бреда владельца, она с пониманием приняла оправдания и охотно составила Марине компанию в прогулке по арабскому базару. Морис остался нянчиться с Лизочкой, а девочки отправились искать приключений.