Поцелуй Валькирии

Дверь отворила консьержка, она вежливо проводила Адель в библиотеку. В полумраке небольшой комнатки мерцали новенькие корешки книг. Здесь были «Немецкий студент» Ирвинга, «Поворот винта» Генри Джеймса, Брэм Стокер и «Тень» Дрейка, Генри Хаггард — «Она» и сочинения Лавкрафта. Коллекция не обошлась без Уильяма Гаррисона Эйнсуорта с его «Оборотнем», «Кораблем-призраком» и Мэри Шелли. Похоже, она находилась в гостях у любителя пощекотать свои нервы, пребывая в полной безопасности. В жизни Эрика отводилось почетное место искусственному страху.

В круге бархатного от зеленого абажура света располагалось мягкое кресло с брошенным на спинку галстуком. Полутень скрашивала царивший здесь беспорядок: заставленные стопками беллетристики подоконники, пыльные сувениры, дешевая курительная трубка и старые билеты на «Носферату» и «Руку мумии». Телефонный провод делил одну из стен пополам, в середине его прикрывала уродливая чеканка. Из-под груды фантастических журналов с рассказами Хаббарда о существах-мутантах, порожденных атомной радиацией, Адель вытащила альбом с репродукциями Босха, Гойи и Дюрера и тяжеловато опустилась в кресло.

Когда Эрик вошел, он задумчиво оглядел ее. За время, что они не виделись, к власти пришел Гарри Трумэн, в Японии завершился суд над военными преступниками, Израиль и Египет заключили перемирие, а ООН приняла Всеобщую декларацию человека. Адель приятно пополнела и не снимала с левой руки перчатки, поверх которой носила старые часы.

— Адель… А я искал тебя все это время. Где ты пропадала? Та вспышка на набережной… Ну помнишь? Я тогда подумал… — Эрик отмахнулся. — Неважно! Временное помутнение разума. Я так рад…

Непроизвольно ее руки сжались в кулаки. Нет, остановила Адель себя. Ей следовало во всем разобраться. Когда появится дитя, сделать это будет сложнее. Ей нужно освободиться от налипшей на нее лжи.

— Именно таких слов я от тебя и ожидала, Эрик, — похвалила она. — Я хочу уехать. Когда ты возвращаешься в Швецию?

14

Isa— лёд.

Зима — время скрытого развития, предшествующего возрождению. Сбросьте, отпустите прежнее, очиститесь от старого, и придет оттепель. Покориться — означает проявить мужество и мудрость.

В аэропорту Стокгольма их встретила мать Эрика Ингрид, некрасивая женщина со звонким голосом учительницы.

— Как ты узнала о моем приезде? — неприятно пораженный, застыл ее сын.

— Твоя нью-йоркская домохозяйка предупредила меня. Как хорошо, что ты…

Тут Адель взяла Эрика под руку. Еще в самолете он заметил ее новое платье, точнее то, что оно подчеркивало — Адель была беременна! И теперь на лице Ингрид отразились все охватившие ее подозрения.

— Приятно познакомиться, — Адель протянула руку и представилась. — Адель, близкий другЭрика. Он много о вас рассказывал. Не посоветуете ли, где мне остановиться?

— Ингрид, — попробовал Эрик что-то объяснить. — Это не совсем то, что ты…

Но мать не обратила на его попытку внимания, щеки ее покраснели, в глазах засияли слезы. Ей пришло в голову разместить наглую девицу подле себя, где будет удобнее следить за ней.

— Поживите пока у меня, Адель, — решительно произнесла Ингрид и попробовала смягчить тон. — Дом слишком большой для меня одной, подходящая комната найдется.

Но слово «скандал» не выходило из ее головы.

— Я согласна, — сладко улыбнулась Адель.

Эрик не мог сдвинуться с места. Какое ужасное недоразумение! Или это Адель… Не она ли подстроила этот звонок домохозяйки, посоветовав той известить Ингрид? Да нет, невозможно! А если… Лучше бы ситуации остаться нелепой случайностью. Иначе выходит, что его мать, ни о чем не подозревающая мать, оказалась в заложниках.

— Мне кажется, что лучше… — подал он голос.

— Лучше? — взвизгнула Ингрид. — Лучше и придумать было нельзя!

Эрику стало страшно. Возле цветочного ларька начался приступ аллергии, и он заставил себя пробормотать несколько слов — предупредить Адель:

— Прости, — он спрятал лицо в платок. — Экскурсовод из меня прескверный, и я не смогу познакомить тебя с моим родным городом.

Прощаясь, он беспрестанно сморкался, за темными очками пряча слезящиеся глаза.

Часом позже провожая в отведенные для нее покои, Ингрид смущенно заметила, что ремонт в доме не делали очень давно.

— К сожалению, у Эрика нет на это времени. А дело все-таки мужское. Хорошо, хоть садовника прислал, — Ингрид обнимала серую кошку и снова засюсюкала: — Ах, ты моя славная девочка.

— Сколько ей?

— Шесть лет. А выглядит, как котенок, правда? Ребеночек мой ласковый!

— Вы не разу не вязали ее?

— Никак не решусь. Мне некогда возиться с потомством.

Спальня Адель выглядела удручающе: потрескавшаяся на окнах краска, подранные «котеночком» обои, скрипящий паркет, пыль, которую не замечали слуги. Старый абажур изгрыз клест, когда-то гостивший у Эрика-подростка.

Когда Ингрид отправилась к себе, Адель выглянула в коридор. Мать Эрика медленно брела, шепча себе под нос:

— Скандал! Скандал! — причитала она. — А если Бернадотты узнают, если Кристина узнает?… — Ингрид задохнулась от ужаса и захныкала. — Почему я? И младенец. Боже!

Адель тихо прикрыла дверь.

Ночью к ней скреблась кошка, которая не умела открывать двери и ныла в коридоре. Адель лежала на свежих хрустящих простынях, перелистывала рукопись Эрика — короткие оригинальные рассказы, написанные в пору юношеского увлечения галлюциногенами. С момента их создания прошло около десяти лет, но Эрик любил демонстрировать неискушенным грани своей неординарности. Когда устали глаза, Адель провалилась в сон.

Пленный был привязан к стулу, оставшемуся последним из сожженной для обогрева мебели. Кто-то из ребят, пытая француза, отсек ему палец, и теперь тот голосил.