Поцелуй зверя

— Вань…

— Ну, пожалуйста.

Впервые за все это время она была так близко к нему.

— Юль, послушай меня…

— Не надо.

Впервые за все это время она снова чувствовала его руки. Они снова сжимали ей плечи. Насколько же это было не похоже на то первое прикосновение. И в то же время — как похоже! Страх. Холодный ужасающий страх, заставляющий сжиматься что-то внутри живота, требовал молчания. А он — хотел говорить.

— Юля.

— Молчи.

— Юля, я все понимаю! Все-все. Правда…

Ни хрена ты не понимаешь! И в этом проблема. Ничегошеньки! И ужас в том, что объяснить тебе это невозможно. И, наверное, не нужно. И вообще…

— …я знаю. Я… помню.

— Что — все?

— То, как ты меня встретила. И какой я был тогда.

— Вань, хватит, зачем…

— …я знаю… все. Но… Юля…

Музыка стала более громкой. Более чувственной, увлекающей в мечты — собственно, для этого она и создается. Или — так только казалось от того, что его запах обволакивал все вокруг, вызывая желание завыть, вцепившись зубами в плечо под истрепанным кашемировым свитером? Так только казалось, пока он быстро шептал, боясь не успеть, стараясь попасть в регламент, установленный неизвестно кем:

— …понимаю, для тебя это ничего не значит. Я все просрал, у меня ничего нет, ничего, но ты… Я для тебя все сделаю. И это не потому, что ты меня… подобрала. Нет! Я завтра же уйду, хочешь? Я найду работу, я все-все сделаю, мне только нужно знать, что ты… что ты…

Его пальцы впились в кожу под вязаным свитером так сильно, что наслаждение от этого ощущения чуть не перевесило страх и чуть не сделало возможным то, чему нельзя было случиться.

Соберись, тряпка. Ты спасла его от хулиганов, желающих убить его ради забавы, ради утверждения в мире собственных, ничего не значащих и сомнительных достоинств. Ты вытащила его из запоя, ты заставила его увидеть свое человеческое лицо вовсе не для того, чтобы погубить своей идиотской жизнью. Соприкосновением к своему проклятию, своей карме, своему одиночеству! Ты же не сделаешь этого доверчивого умного мальчика очередной своей жертвой. Тебе ведь хватит. Тебе ведь хватило тех двоих…

— Ваня… Иван!

— …люблю тебя…

Он так и не сумел заглянуть ей в глаза, так и не смог донести до испуганного сознания смысл его слов, единственных слов, имеющих смысл.

Она отпрянула, отошла от него. И долго молчала, глядя в окно, где темнота и снежинки существовали в гармоничном, почти любовном тандеме. В такую погоду нужно лежать, прижимаясь друг к другу под толстым тяжелым одеялом.

— У меня нет подарка… Извини.

— Что?

Она обернулась. Он стоял позади, боясь подойти ближе, чем на шаг и что-то нервно сжимал в руке.

— Я тебе тут разобрал… Это ж надо было так запутать! Чуть не порвал, целый час возился.

Юлия с любопытством следила за тем, как он с таинственным видом что-то прячет за спиной.

— В какой руке? — улыбнулся он.

— В обоих… — наугад ответила Юлия.

— Правильно!

Когда Иван протянул ей на одной широкой ладони маленький серебряный кулон со смешным летучим мышонком, а на другой — деревянные четки с треснувшим католическим крестом, у нее потемнело в глазах.

— Как ты посмел их трогать?

Она сама удивилась угрозе и ярости, изменившими ее голос.

— Что… Что?!

— Кто тебе разрешал рыться в моих вещах?! Ты, вообще, понимаешь, что ты в чужом доме находишься?! Может быть, ты и деньги нашел, а?!!

— Юль, успокойся, — у него было выражение лица человека, который не верит своим глазам. — Я тебя ждал, ты же знаешь… Я хотел тебе подарок хоть какой-нибудь сделать…

— Ты сделал. Уже сделал! Не смей здесь больше ничего трогать, ясно?!

Он стоял в двух шагах от нее как побитая собака. Чуть не плача и ничего не понимая, кроме того, что это невозможно. Но что это — правда. Что он не нужен и что он — виноват.

Юлия швырнула в сторону кулон и четки. Ударившись о стену, они с легким стуком упали на холодный пол. Она так хотела забыть об этом! Не вспоминать, не думать, не мучиться вечными сомнениями и чувством вины!

— Юлька, милая, пожалуйста! Послу…

— Спокойной ночи. Спасибо за… праздник.

Она лежала, вцепившись пальцами в подушку. Уткнув лицо в хлопковую ткань, пахнущую ее духами. Это немного возвращало к жизни, к реальности и уводило от сказки, русской народной, лубочной, сумасшедшей, со счастливым концом, той, о которой мечталось в глубоком детстве. Когда после всех преодоленных невзгод и испытаний герои обретают счастье. Той, которой — как давно и ясно показала уже жизнь — не бывает! НЕ БЫВАЕТ.

Он остался там, за закрытой дверью, растерянный и словно уменьшившийся в размерах, такой покорный и безропотный, согласный на все, что она скажет или сделает или просто подумает. Она могла бы не закрывать дверь, она знала это, как и то, что он никогда, ни за что на свете не подойдет к ней на расстояние, которое не позволила нарушать Юлия. Он готов был смотреть на нее издалека всю жизнь, словно дрессированный цирковой песик, с благодарностью принимая кусок сахара, положенный на нос… Именно поэтому нельзя было этим пользоваться. Нельзя ему быть рядом с ней, с человеком, возле которого гибнут другие люди. И ей нельзя, никогда больше нельзя быть эгоисткой.

Она знала, если выйдет сейчас из комнаты — это будет эгоизм, и безжалостно отметала этот шанс, очередной, неиспользованный, о котором она будет жалеть потом всю оставшуюся жизнь… Она еще верила в сказку, пока мозг не сказал ей самую ненавистную фразу: «Мы в ответе за тех, кого приручили». Она не хотела быть в ответе. Не могла. И как можно быть в ответе за кого-то, если даже сама за себя регулярно не отвечаешь?!

Когда она встала, открыла дверь, вышла из комнаты и прокралась по ледяному полу к гостиной, за окнами была черная, непроглядная, неизбывная темень, и даже петарды уже не рвались в воздухе, утомленные за две недели беспрерывных салютов. Страна готовилась вплывать в трудовые будни из затяжного, как болезнь, праздника.

Она остановилась на пороге гостиной, вслушиваясь в непривычную настоящую тишину. Постепенно в этой тишине она стала различать звуки. Его дыхание, мерное, хриплое и глубокое, как у зверя. Глаза разглядели в темноте его руку, свесившуюся на пол с дивана, а на подушке — светло-пепельное пятно волос. Она стояла так до тех пор, пока босые ноги не свело от неподвижности и холода и глаза не заболели от взгляда в одну точку. Пока сердце не перестало ухать в ушах и животе, толкая на необдуманный шаг.

Тихо пятясь, Юлия отошла вглубь коридора, не отрывая взгляда от светлого пепельного пятна на вышитой подушке.

Она уснула лишь с рассветом, а проснулась с чувством пустоты.

В квартире была тишина. Значит, он еще спит. Или снова моется?

Прямо в майке, не обращая внимания на холодный пол и сквозняк, гуляющий по комнатам, Юлия бросилась к ванной. Дверь была открыта. Вода не хлестала из крана и пар, обжигающий, не дающий дышать, не ударил в лицо влажным ароматом ее геля для душа. Напротив — там был холод и чистый кафель, простывший за ночь до состояния необитаемости.