Почему Гитлер проиграл войну? Немецкий взгляд

Через десять месяцев после заключения перемирия на Западе начались операции против Греции и Югославии (6 апреля 1941 года), которые еще раз продемонстрировали высокое германское военное искусство и за несколько недель были победоносно закончены. Со времени итальянского нападения на Грецию в октябре 1940 года положение на Балканах все более обострялось и достигло своей кульминационной точки в форме антигерманского военного путча в Белграде. Точно так же, как поддержка Италии в Северной Африке весной 1941 года, эти бои во всех отношениях отвечали боевым возможностям германского вермахта.

Однако при нападении на Советский Союз (22 июня 1941 года) это казалось проблематичным по меньшей мере до тех пор, пока не устранена как противник Англия. Но Гитлер был твердо уверен, что сможет разгромить Советский Союз в ходе молниеносной войны. Впрочем, надо признать, что такое мнение было не только у него одного. Такую точку зрения разделяли в то время ведущие военные чины не только в Германии (ОКВ и ОКХ), но и в Соединенных Штатах и Англии. Так, американский военный министр и его начальник штаба ожидали, что эта кампания продлится «минимум месяц, а как максимум три месяца». Это объяснялось, с одной стороны, поразительными успехами вермахта до лета 1941 года, за которыми весь мир следил отчасти с удивлением, а отчасти и с растущим страхом, а с другой — полной недооценкой советской силы сопротивления и способности к восстановлению офицерского корпуса после его крупных «чисток» в 1936–1938 годах. Объяснялось это и слабой боеспособностью Красной Армии в зимней войне с Финляндией.

Гитлер намеревался при помощи сильных танковых клиньев окружить и уничтожить сосредоточенные и развернутые в Западной России вооруженные силы, чтобы затем достигнуть такой оборонительной линии, с которой советская авиация более не могла бы угрожать территории рейха. Перед ним маячила конечная цель: отсечь азиатскую часть России от европейской по общей линии Волга — Архангельск. Несмотря на отсрочку нападения на 5—6 недель из-за Балканской кампании, он надеялся еще до наступления зимы захватить Москву и Донбасс.

По оценкам отдела Иностранных армий Востока (ОКХ), Красная Армия насчитывала тогда 158 боеспособных дивизий, которым противостояли 153 германские (и дополнительно около 40 дивизий союзников). Учитывая такой паритет сил, имевшийся и на Западе в 1940 году, командование вермахта тем более полагало, что ему удастся победно закончить кампанию в короткий срок.

Еще до начала военных действий ОКВ дало служившую в качестве рабочей основы стратегическую директиву, в которой были обрисованы задачи вермахта после разгрома Советского Союза. ОКВ явно хотело избежать ошибок, допущенных во время похода против Франции, и на этот раз принять подготовительные меры также и на период после завершения боевых действий на этом театре войны, чтобы таким образом быстрее и без помех осуществить затем намеченные планы. Именно эта директива № 32 обнажила не только континентальную односторонность, но и претенциозные масштабы германской стратегии, которые грозили взорвать все прежние представления оперативного ведения войны и которые, несомненно, являлись результатом непрерывной серии успешных «молниеносных войн» германского вермахта. Гитлер хотел, не более и не менее, как вслед за победой на Востоке в 1942 году сокрушить позицию Англии как мировой державы на Средиземном море посредством широко задуманных операций на суше в форме тройных клещей. 60 дивизий должны были держать «Восточный вал» (Архангельск-Волга); один удар предусматривалось нанести из Ливии через Египет с целью пробиться до Сирии; второй, через Болгарию, при возможном вовлечении в войну Турции и третий — через Кавказ и далее через Иран, чтобы концентрированным наступлением уничтожить британские позиции.

Поразительные первоначальные германские успехи в приграничных сражениях в России (три группы армий к середине июля, как и предусматривалось, вышли на линию Двина — Днепр), казалось, оправдывали все надежды на быстрое окончание кампании. 23 июля Гитлер заявил, что еще в этом году дойдет до Волги и вступит на Кавказ. За несколько дней до того руководящие чины ОКХ высказали точку зрения, что Восточная кампания вполне может быть выиграна в течение 14 дней. Количество ежедневно захватываемых пленных, а также число разбитых, по донесениям, русских дивизий давали основание предполагать, что главные силы установленных к тому времени советских дивизий, а именно 200 из них, уничтожены, и потому как максимум лишь под Москвой можно еще раз ожидать более сильного сопротивления. Когда же подошло время отдавать приказы о том, как следует продолжать операцию после достижения первых целей наступления, Браухич и Гальдер предложили сосредоточить все силы только против Москвы, благо боеспособность подвижных соединений еще позволяла применить их для решающей операции и следовало использовать остававшиеся до зимы два месяца — сентябрь и октябрь. ОКХ надеялось, что ему удастся дать последнюю битву на уничтожение у ворот советской столицы, ибо здесь оно справедливо ожидало столкновения с главной частью еще остававшихся у противника боеспособных сил. Как мы сегодня знаем, Советы действительно сосредоточили для обороны Москвы свыше 40 % соединений, имевшихся в их распоряжении на всех фронтах.

Но Гитлер придерживался иного взгляда: для него в первую очередь были важны политико-идеологические и военно-экономические цели. На севере он желал захвата Ленинграда, чтобы преградить России выход в Балтийское море и одновременно установить связь с Финляндией по суше, а также для того, чтобы уничтожить этот оплот большевизма; на юге его манили к себе богатые пшеничные поля Украины. К тому же он рассчитывал использовать продвижение на Кавказ в качестве средства давления на нейтральную Турцию, которую он хотел бы видеть участвующей в войне на своей стороне.

Почти 6 недель, как признавал сам Гитлер, длилось принятие этого «самого тяжелого решения» во всей Восточной кампании. 21 августа 1941 года оно было принято вопреки предложению ОКХ. Основной тон и характер этой директивы давали понять, что Верховный Главнокомандующий вермахта едва ли собирается прислушиваться к советам своего ближайшего военного окружения, если взгляды этого окружения не совпадают с его собственными. «Предложение сухопутных сил о продолжении операций на Востоке от 18.8 не согласуется с моими намерениями. Я приказываю следующее…» — так начинались его высказывания, в которых он назвал Москву последней после Ленинграда, Крыма и Донбасса целью наступления. Это далеко идущее решение еще больнее ударило по ОКХ, которое уже с августа с несомненной обескураженностью вынуждено было констатировать, насколько сильно недооценило оно способность Советского Союза к сопротивлению и имеющиеся у того возможности в кадровом, техническом, а также и в политическом отношении. Но понимание этого пришло слишком поздно. Тем не менее Гитлер неоднократно отмахивался от вполне оправданных предостережений Генерального штаба, называя их «пораженчеством», и более не придавал им необходимого значения, ибо полностью полагался на свою собственную способность выносить суждения! Столь категорично он в оперативное ведение войны еще не вмешивался никогда. Например, под Дюнкерком он, как мы уже отмечали, предоставил Рундштедту, командующему группой армий «А», взгляды которого совпадали с его собственными, самому принять последнее решение.

Теперь Гитлер, более чем когда-либо ранее, был полон решимости целиком и полностью взять на себя обязанности «полководца» и вмешиваться в ход операций не только спорадически. Но как объяснить эту его постоянно возраставшую и все более зловещую военную заносчивость? Вероятно, ее следует отнести на счет его отнюдь не малозначительного участия в возникновении знаменитого плана «серпообразного удара», который создал предпосылки для победы на Западе в 1940 г. Вопреки многим утверждениям, сегодня можно констатировать, что Гитлер еще в конце октября 1939 г. в самом узком военном кругу поставил на обсуждение вопрос, не является ли германский план наступления с целью прорыва и окружения южнее линии Мааса, Льежа и Намюра перспективнее, чем ранее выработанный оперативный план, для того чтобы отрезать и уничтожить все, что противник бросит в Бельгию. Итак, здесь впервые прозвучала эта крупная идея, причем за несколько дней до того, как (тогда еще генерал) Манштейн предложил ОКХ свою знаменитую разработку для наступления на Западе, которая с различными модификациями и обеспечила в мае 1940 года военный успех. В это время Гитлер еще сильно зависел от окончательного суждения своих военных советников. Так как его предложение по различным причинам было отклонено, он уступил. Но когда он в феврале 1940 года (минуя официальный путь) узнал о так называемом плане Манштейна, то неожиданно для самого себя обнаружил, в какой большой мере его первоначальная мысль оказалась близка к идее Манштейна, этого признанного гения Генерального штаба.

Гитлер не обладал ни военным опытом, ни соответствующим образованием; среди ведущих умов вермахта он был дилетант. Поначалу он высказывал свои планы большей частью в виде спонтанных экспромтов или как бы случайно в разговоре. Это были молниеносные озарения и в гораздо меньшей степени конкретные предложения, причем не вполне продуманные и не обоснованные до конца. Не владея аргументацией офицера Генерального штаба, он давал полную волю всем своим интуитивным и внезапным мыслям. Импровизационно сказанное им его военные советники должны были облекать в надлежащую форму.

Неоднократно справедливо подчеркивалось, что Гитлер был в военной области кем угодно, но только не глупцом. Способность быстро схватывать суть дела, удивительная память на военные факты и цифры (которые, правда, не всегда выдерживали критическую проверку) и его особенная любовь вникать во все тактические подробности и до последней детали разрабатывать трудные частные или специальные операции — таковы были наиболее бросающиеся в глаза качества этого военного самоучки, который, кстати, неустанно старался освоить самые разные ведения войны.

Едва ли он сознавал четкие границы между чисто тактическими, оперативными и стратегическими соображениями. Ему было не по нраву трезво делать логические выводы, отчего он и к началу войны все еще не мог принимать самостоятельные решения оперативного уровня. В этом он во многом зависел от своих военных сотрудников, из числа которых наиболее сильное, однако до сих пор еще подробно не изученное влияние на его военное мышление и действия оказывал Йодль.

Когда же поход на Запад доказал превосходство германского военного инструмента, в психологии Гитлера произошло глубокое изменение: его все больше стала обуревать безумная идея быть «полководцем», который благодаря своей безошибочной «интуиции» может совершать то же самое, что и высококвалифицированные генералы и генштабисты. Теперь они давно уже не являлись для него неоспоримыми профессиональными авторитетами; наоборот, он испытывал к этим военным специалистам растущее недоверие, почти что презрение. И это должно было вести ко все более роковым последствиям, по мере того как он шаг за шагом продолжал снижать значение ОКХ, этого специально предназначенного для руководства сухопутными войсками органа, и в конце концов фактически отстранил его от командования.