Почему исповедуются короли

– Это частная церемония.

– Да? И что за церемония?

– Похороны.

– Но катафалка-то нет.

– Тело уже погребено в другом месте.

Дождь разбарабанился не на шутку. Шевалье продолжал подходить, пряча клинок и изобразив на лице любезную улыбку, словно для светской беседы.

– В некоторых эмигрантских семьях, знаете ли, принято извлекать из тела сердце усопшего. Урны с сердцами хранятся здесь, в часовне, в ожидании того дня, когда можно будет отвезти их во Францию.

– В данном случае в Валь-де-Грас?

– В данном случае – да. – Теперь мужчин разделяло фута четыре. Улыбка француза стала шире. – Вас трудно убить, месье виконт.

– Но вы раз за разом пытаетесь.

– Думаю, в этот раз шансы на моей стороне.

– Вот как? Потому что у вас в руке кинжал, а у меня нет?

Легкое удивление промелькнуло по лицу д’Армица.

– Я слышал, что у вас зрение и слух, как у кошки. Но никогда не принимал всерьез эти слухи.

– Напрасно.

Шевалье покачал головой.

– Мне казалось, это лишь иллюзорный образ, который вы культивируете.

– А я слышал, что вы предпочитаете пронзать мужчин со спины. В буквальном смысле. И спину вам не подставлю.

– И так справлюсь, – выдохнул д’Армиц.

Все с той же улыбкой он рванулся вперед, клинок сверкнул к сердцу Себастьяна.

Извернувшись, тот одной рукой поймал запястье противника, а другой рубанул по локтю. Атакующая рука шевалье согнулась. Стиснув зубы, Себастьян постарался развернуть кулак с кинжалом, рукоять помогала усилить давление.

Лицо француза вспыхнуло изумлением, когда он понял, как сильно просчитался.

Себастьян еще поднажал и почувствовал слабину. Он дернул вверх обмякшую руку д’Армица и направил клинок прямо ему в сердце.

– Но… – пробормотал шевалье.

Его глаза расширялись, постигая реальность: противника, которого не удалось обхитрить, рок, которого не удалось избегнуть. Изумление сменилось гневной яростью от осознания, что всем шансам пришел конец. Всему пришел конец.

– Со мной не так легко справиться, как вы думали, – заключил Себастьян, высвобождая кинжал.

Дождь заливал опрокинутое лицо француза, размывал кровь, пятнавшую белый жилет. Свет понимания уже исчезал из глаз шевалье. Но ярость еще оставалась – как пламенеющий уголь, обреченный угаснуть в беспощадной тьме.

* * * * * * * *

Под рукой Себастьяна дверь в темную ризницу открылась беззвучно. В маленьком неприбранном помещении густо пахло сыростью, горелым ладаном и чем-то затхлым, как от старческой одежды. Узкая полоса света падала из приоткрытой двери, ведшей в часовню, где мерцали свечи.

Себастьян замер в тени. Отсюда он почти целиком видел два ряда пустых скамей и деревянную западную галерею, нависавшую над главным входом. В церкви, казалось, никого не было, за исключением дряхлого священника в белой альбе и черной столе, расшитой золотыми крестами.

 Тот стоял перед одной из настенных гробниц, теперь открытой. В неглубокой нише находилось несколько урн. Старик поднял руки, его нетвердый голос гулко отдавался в тишине.

– Requiem aeternam dona eis, Domine [39] .

39

Вечный покой даруй ему, Господи.

До Себастьяна донесся шорох ткани, легкие шаги, и леди Жизель Эдмондсон вошла в его поле зрения. На ней было черное кашемировое платье с высокой талией, отделанное фестонами из крепа. Черная кружевная вуаль покрывала голову, ажурные складки подчеркивали блеск волос, не скрывая лица.

Леди Жизель держала прозрачную хрустальную урну с двумя серебряными ручками, серебряной крышкой и основанием. Внутри лежало красно-бурое сердце, которое, как подозревал Себастьян, когда-то билось в груди Дамиона Пельтана.

– Et lux perpetua luceat eis [40] .

Словно омываемая словами священника, леди Жизель застыла, склонив голову и закрыв глаза, красивое лицо выражало благоговение и предельную сосредоточенность.

– Requiescat in pace [41] .

Себастьян переместился так, чтобы взгляду открылась остальная часть часовни. Он ожидал увидеть здесь и Марию-Терезу. Но кроме пожилого священника и леди Жизель в помещении никого не было.

40

И да сияет ему свет вечный.

41

Да покоится в мире.

– Anima eius et animas omnium fidelium defunctorum, per misericordiam… – возвысился до крещендо старческий голос.

Широко распахнув дверь, Себастьян вошел в часовню.

– Dei requiescant in p… [42] – Старик повернул голову и вытаращился на него, отвесив челюсть, пение оборвалось пронзительным писком.

Поначалу Жизель, должно быть, приняла шаги Себастьяна за шаги д’Армица, судя по тому, как неспешно она подняла голову и открыла глаза. Ее реакция оказалась более сдержанной, чем у священника.

42

Душа его с душами всех верных усопших, по великой милости Твоей, да покоится...

Окинув взглядом Себастьяна, она спросила:

– Я так понимаю, это кровь моего кузена?

Только теперь Себастьян осознал, что его пальто и жилет запятнаны темной кровью, а рука все еще сжимает окровавленный кинжал.

– Да.

– Он мертв?

– Мертв.

На ее лице проступили эмоции: к ярости примешивалась расчетливость, но не горе.

– Мсье! – запротестовал священник. – Вы принесли кровавое орудие убийства в Дом Божий?!

– Простите, святой отец. – Не упуская из вида леди Жизель, Себастьян осторожно положил кинжал под ноги, металлическая рукоять звякнула о каменные плиты.

– Догадываюсь, что вы должны думать, но вы ошибаетесь. Шевалье не убивал Дамиона Пельтана, – сказала она.

– Знаю. – Себастьян двинулся к ней, опустив руки по бокам. – Но вы-то имели намерение убить Пельтана. И поэтому последовали за фиакром, на котором он уехал из «Герба Гиффорда» тем вечером, не так ли?

– Возможно. Но намерения, оставшиеся неосуществленными, значения не имеют. Если бы всех, кто хоть раз пожелал зла ближнему своему, постигло наказание, в Англии очень скоро не с кем стало бы водить компанию.