Почему ненавидят Сталина? Враги России против Вождя

Бухарин: Верно, верно, я говорил то же самое.

Сталин: Когда Сосновский [54] подал заявление о том, что он отрекается от своих ошибок, обосновал это… мы поверили и действительно сказали Бухарину: «Ты его хочешь взять в «Известия», хорошо, он пишет неплохо, возьми, посмотрим, что выйдет». Ошиблись. Верь после этого в искренность людей!

У нас получился вывод: нельзя бывшим оппозиционерам верить на слово. ( Оживление в зале. Голоса с мест: «Правильно, правильно!») Нельзя быть наивным, а Ильич учил, что быть в политике наивным – значит быть преступником. Не хотим мы быть преступниками. Поэтому у нас получился вывод: нельзя на слово верить ни одному бывшему оппозиционеру».

54

Сосновский Лев Семенович в 1927 г. исключен из партии, в 1928–1934 гг. находился в заключении. В 1935 г. вновь принят в партию, работал в редакции газеты «Известия».

Чтобы понять смысл столь резкого вывода Сталина, следует напомнить, что ему предшествовало длительное, продолжавшееся двенадцать лет противостояние оппозиции линии ЦК. В эти сложные для страны годы оппозиционеры не однажды публично каялись в своих грехах, но уже назавтра начинали вновь сбиваться в тайные озлобленные группы. Чтобы при первом удобном случае снова сыпать песок в буксы локомотива государства.

Поэтому Сталин уже не стал скрывать некоторые частные подробности. Он продолжал: «Несколько фактов. Пятакову, когда арестовали его жену, послали телеграмму, он был где-то на юге, кажется, в Кисловодске. Он оттуда коротко ответил, что не может найти аргументов против своей жены, но раз в Москве сочли нужным ее арестовать, значит, так надо. Приехал, и мы ему давали читать все показания. Он говорил, что в показаниях Зиновьев, Каменев и Мрачковский его оговаривают. Так говорили и другие, только-только арестованные или привлеченные к процессу. Он пришел к нам и сказал: «Ну что я могу сказать против этих людей, как я могу оправдаться? Врут они, хотят загубить меня».

В своем выступлении Сталин прокомментировал и предложение Пятакова, высказанное председателю Комиссии партийного контроля Ежову: «выступить» на процессе зиновьевцев «общественным обвинителем». Сталин признал, что «эта просьба нас… стала убеждать в том, что, может быть, человек прав. Но что значило выставить его в качестве общественного обвинителя? Он скажет одно, а обвиняемые ему будут возражать, скажут: «Куда залез, в обвинители. Ты же с нами вместе работал?!» И это превратило бы процесс в комедию <…>. Он опечалился: «Как же я могу доказать, что я прав? Дайте мне, я собственноручно расстреляю всех тех, кого вы приговорите к расстрелу, всю эту грязь, всю эту сволочь… Объявите в печати… что исполнение приговора провел т. Пятаков».

Это обстоятельство тоже должно было нас поколебать. Но мы сказали… никто не поверит, что вы добровольно пошли на это, а не по принуждению. Да и, кроме того, мы никогда не объявляли лиц, которые приводят приговоры в исполнение. <…> «Что же мне делать, дайте выход. Дайте мне написать статью против троцкистов». – «Хорошо, напиши». Написал, разгромил Троцкого и троцкистов.

А что же теперь оказалось! После этого мы человек 50… опросили. Они все нутро Пятакова выворотили. Это же чудовищный человек оказался! Почему он шел на то, чтобы выступить общественным обвинителем? Почему он шел на то, чтобы самому расстреливать своих товарищей?

Оказывается, у них правило такое: ежели твой единомышленник-троцкист арестован и стал выдавать людей, его надо уничтожить. Вы видите, какая адская штука получается. Верь после этого в искренность бывших оппозиционеров! Нельзя верить на слово бывшим оппозиционерам даже тогда, когда они берутся собственноручно расстрелять своих друзей. <…> Вот, т. Бухарин, что получается.

Бухарин: Но я ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра ничего не могу признать. ( Шум в зале.)

Сталин: Я ничего не говорю лично о тебе. Может быть, ты прав, может быть – нет. Но нельзя здесь выступать и говорить, что у вас нет доверия, нет веры в мою, Бухарина, искренность. Это ведь все старо. И события последних двух лет это с очевидностью показали… что искренность – это относительное понятие. А что касается доверия к бывшим оппозиционерам, то мы оказывали им столько доверия… ( Шум в зале. Голоса с мест: «Правильно!»)

Сталин: Сечь надо нас за тот максимум доверия, за то безбрежное доверие, которое мы им оказывали. <…> И вы, т. Бухарин, хотите, чтобы мы вам на слово верили?

Бухарин: Нет, не хочу.

Сталин: А если вы этого не хотите, то не возмущайтесь, что мы этот вопрос поставили на пленуме ЦК. Возможно, что вы правы, вам тяжело, но… мы должны разобраться. Мы должны объективно, спокойно разобраться. Мы ничего, кроме правды, не хотим… Мы хотим доискаться всей правды объективно, честно, мужественно. И нельзя нас запугать ни слезливостью, ни самоубийством. ( Голоса с мест: «Правильно!» Продолжительные аплодисменты.)

Пленум ограничился постановлением: «а) Принять к сведению сообщение т. Ежова, б) Принять предложение т. Сталина: считать вопрос о Рыкове и Бухарине незаконченным. Продолжить дальнейшую проверку и отложить дело решением до следующего пленума ЦК» [55] .

На Чрезвычайном съезде Советов присутствовал и бывший нарком НКВД Ягода. Недавно вернувшийся из отпуска и еще не снявший мундир генерального комиссара государственной безопасности, он уже ощущал тревожный холодок. В последний день съезда он встретился в кулуарах с Молчановым, отстраненным от должности начальника СПО и направленным на работу в Белоруссию. На допросе 13 мая 1937 года, отвечая на вопрос следователя о содержании беседы, Ягода показал:

55

А. П. Р. Ф. Оп. 76. Д. 20. Л. 129–133.

«Снятие Молчанова меня сильно встревожило. Как раз по линии СПО легче всего было добраться до нитей моего заговора, и мне было совершенно ясно, что первой жертвой будет Молчанов, что он будет арестован. Поэтому я счел необходимым предупредить его, чтобы он на следствии не сдавался. Я прямо сказал ему: «Не говори ничего. Не все потеряно, я вас выручу». Однако выручить своего сообщника Ягоде не удалось.

Глава 10 Дело о ПРИЗНАНИЯХ БУХАРИНА

Итак, главными фигурантами завершившегося Пленума стали Бухарин и Рыков. Что представляли собой эти два партийных функционера, входившие в 20-е годы в состав Политбюро? Сын учителя из Кишинева, Николай Бухарин всю жизнь собирал коллекцию бабочек. В 1906 году совместно со своим лучшим другом Ильей Эренбургом принимал участие в студенческих демонстрациях, а с Григорием Сокольниковым был в числе организаторов молодежной конференции студентов Московского университета. Поэтому в 1911 году его исключили из университета и сослали на три года в город Онегу Архангельской губернии. Из ссылки он сразу бежал и уехал за границу; сначала в Германию, а затем перебрался в Австрию, где познакомился с Лениным.

В эмиграции он занялся самообразованием, читая сочинения социалистов-утопистов и марксистов, но особенно сильное влияние на формирование его взглядов оказал автор теории «богоискательства» Богданов. С началом Первой мировой войны, по подозрению в шпионаже, власти Австро-Венгрии выслали Бухарина в Швейцарию, а с 1915 г. он перебрался в Швецию. В Стокгольме он жил в квартире вместе с Юрием Пятаковым и Евгенией Бош под именем Мойши Абы Долголевского. Он писал статьи для скандинавских левых газет и участвовал в собрании эмигрантского клуба, который шведская полиция сочла «революционной организацией». Поэтому в марте 1916 года полиция его арестовала и выслала в Норвегию, и откуда он уехал в Нью-Йорк, где сошелся с Троцким, издавая вместе с ним журнал «Новый мир».