Почему все дуры такие женщины
Шрифт:
– Прелесть! – передавала услышанное Раневская. После глубокого вздоха последовало продолжение: – Но боюсь, что мальчик все же полный идиот.
После вечернего чтения эрзац-внук спросил Раневскую:
– А как Красная Шапочка узнала, что на кровати лежит не бабушка, а серый волк?
– Да очень просто: внучка посчитала ноги – волк имеет аж четыре ноги, а бабушка только две. Вот видишь, Лешенька, как важно знать арифметику!
Как-то,
– Может, я ему что-нибудь спою?
– Ну зачем же так сразу, – возразила Раневская. – Давай еще попробуем по-хорошему.
– Фуфа! – будит Раневскую эрзац-внук. – Мне кажется, где-то пищит мышь…
– Ну и что ты хочешь от меня? Чтобы я пошла ее смазать?
Всех артистов заставляли ходить в кружок марксистско-ленинской философии.
Как-то преподаватель спросил, что такое национальное по форме и совершенное по содержанию.
– Это пивная кружка с водкой, – ответила Раневская.
В Театр Моссовета пришел лектор читать лекцию о полетах в космос. Закончив ее, предлагает задавать вопросы. Поднимается Раневская.
– Товарищ лектор, а вы «подушечки» ели? Вокруг конфета, а внутри – варенье. Интересно, как оно туда попадает?
Тверской бульвар. Какой-то прохожий подходит к Раневской и спрашивает:
– Сударыня, не могли бы вы разменять мне сто долларов?
– Увы! Но благодарю за комплимент!
В семьдесят лет Раневская вдруг объявила, что вступает в партию.
– Зачем? – поразились друзья.
– Надо! – твердо сказала Раневская. – Должна же я хоть на старости лет знать, что эта сука Верка Марецкая говорит обо мне на партсобраниях.
Как-то Раневской позвонила Ксения Маринина, режиссер телепередачи «Кинопанорама», хотела заехать.
– К-Ксаночка, в-вам не трудно купить хлеба в нашей булочной? – попросила Фаина Георгиевна. – К-Ксаночка, хлеб надо обжечь на огне, а то рабочие на него ссали, – попросила Фаина Георгиевна, когда Маринина пришла.
– Все готово – обожгла хлеб, – вскоре сообщила Маринина.
– Вы д-долго его обжигали, Ксаночка? Ведь они д-долго на него ссали! – удрученно говорила Раневская.
Раневская обедала в ресторане и осталась недовольна и кухней, и обслуживанием.
– Позовите директора, – сказала она, расплатившись.
А когда тот пришел, предложила ему обняться.
– Что такое? – смутился тот.
– Обнимите меня, – повторила Фаина Георгиевна.
– Но зачем?
– На прощание. Больше вы
меня здесь не увидите.В Доме творчества кинематографистов в Репино под Ленинградом Раневская чувствовала себя неуютно. Все ей было не так.
Обедала она обычно в соседнем Доме композиторов, с друзьями, а кинематографическую столовую почему-то называла буфэт, через «э». Она говорила: «Я хожу в этот буфэт, как в молодости ходила на аборт».
Во время войны не хватало многих продуктов, в том числе и куриных яиц. Для приготовления яичницы и омлетов пользовались яичным порошком, который поставляли в Россию американцы по ленд-лизу. Народ к этому продукту относился недоверчиво, поэтому в прессе постоянно печатались статьи о том, что порошок очень полезен, натуральные яйца, наоборот же, очень вредны.
Война закончилась, появились продукты, и яйца стали появляться на прилавках все чаще. В один прекрасный день несколько газет поместили статьи, утверждающие, что яйца натуральные очень полезны и питательны. Говорят, в тот вечер Раневская звонила друзьям и сообщала:
– Поздравляю, дорогие мои! Яйца реабилитировали!
Раневской делают операцию под наркозом. Врач просит ее считать до десяти. От волнения она начинает считать невпопад:
– Один, два, пять, семь…
– Будьте повнимательнее, пожалуйста, – просит врач.
– Поймите, как мне трудно, – начинает оправдываться актриса. – Моего суфлера ведь нет рядом.
Раневская со сломанной рукой в Кунцевской больнице.
– Что случилось, Фаина Георгиевна?
– Да вот, спала, наконец приснился сон. Пришел ко мне Аркадий Райкин, говорит: «Ты в долгах, Фаина, а я заработал кучу денег», – и показывает шляпу с деньгами.
Я тянусь, а он зовет: «Подойди поближе».
Я пошла к нему и упала с кровати, сломала руку.
…В. И. (Качалов. – Ред.) спросил меня после одного вечера, где он читал и Маяковского, – вопроса точно не помню, а ответ мой до сих пор меня мучает: «Вы обомхатили Маяковского».
«Как это – обомхатил? Объясни».
Но я не умела объяснить. Я много раз слышала Маяковского. А чтение Качалова было будничным.
Василий Иванович сказал, что мое замечание его очень огорчило… Сказал с той деликатностью, которую за долгую мою жизнь я видела только у Качалова. Потом весь вечер говорил о Маяковском с истинной любовью…
По радио: «Таня – бригадирша, в ее светло-серых, карих глазах поблескивают искры трудового энтузиазма».
Боже мой, зачем я дожила до того, чтобы такое слушать?!