Почетный академик Сталин и академик Марр

И.Г. Франк-Каменецкий, один из старших последователей Марра, заменивший в Секторе семантики мифа не прижившуюся там Фрейденберг, опубликовал в том же сборнике две работы. Будучи гебраистом, он пытался обнаружить семантические параллели между образами романа и образами Ветхого Завета. Следует напомнить, что в свое время Дж. Фрэзер нашел массу параллелей в образном ряде Библии с фольклором древних и примитивных народов Нового времени. По мнению же Франк-Каменецкого, несмотря на то, что «в поэтической речи Библии космические метафоры даны во всей их первобытной неприкосновенности» [169] , «аналогии» с сюжетами «Тристана и Исольды» можно обнаружить только в новелле о болезненной любви царевича Амнона к своей сестре Тамари. Древний обычай не запрещал межродственного брака, но Амнон проявил немотивированное насилие, затем гневно и с презрением отверг Тамарь, за что был убит братьями. Согласно трактовке Франк-Каменецкого, как и в «Тристане», здесь говорится о неразрывной связи любви со смертью, а «Тамарь — отражение богини Иштарь, обрекающей своих возлюбленных на смерть». Как Амнон смертельно болен любовью, так и в семантике сюжета о Тристане и Исольде герои несут в себе смерть через любовь. «В обоих случаях, — утверждал Франк-Каменецкий, — болезнь служит поводом для интимного сближения героев, и любовное соединение дано в метафоре исцеления, за которым неминуемо последует смерть» [170] .

169

Франк-Каменецкий И.Г. Иштарь-Исольда в библейской поэзии // Указ. соч. С. 71.

170

Указ. соч. С. 74.

В заключение Франк-Каменецкий также уделил основное внимание интерпретации марровской модели происхождения языка-мышления из диффузного ядра через дифференциацию «смыслового пучка, как совокупности смысловых тождеств, к сюжетному построению в форме повествования». Этот процесс связан «с процессами мышления, нашедшими выражение в преодолении первоначальной аморфности звуковой речи, в постепенном выделении грамматических категорий» [171] .

* * *

171

Франк-Каменецкий И.Г. Итоги коллективной работы над сюжетом Тристана и Исольды. Там же. См. также с. 271–273 // ГОПБ ОР БС.

Читая статьи сборника трудно отделаться от ощущения, что соприкасаешься с такими глубинами доистории (Марр с гневом отвергал этот термин, справедливо полагая, что никакой «до истории» не было), до которых не дотянулись даже знаменитые этнологи XIX — ХХ веков (Морган, Тайлор, Фрэзер, Малиновский, Уайт и др.); до таких глубин, до которых только в середине ХХ века докопались палеоантропологи и с большей или меньшей долей вероятности постигли психоаналитики. Но если открытия первых предъявляют современности вещественные доказательства эволюции антропоидов и их орудий труда, которые, в свою очередь, дают убедительные, но косвенные представления о развитии мышления (но не языка!), то методы вторых скорее иллюстрируют невероятную сложность познания истории человеческой психики и мышления. А мировое языкознание как до, так и после Марра делает вид, что проблемы мышления находятся вне рамок его интересов и компетенции, — как будто мысль существует сама по себе, а язык сам по себе. Марр, критикуя тех, кого он называл «индоевропеистами» (часто неверно), неизменно утверждал: язык без мышления существовать не может, и если меняется язык, то это сигнализирует об изменении мышления и наоборот. То, о чем писал и делал заключения Марр и его последователи, невозможно доказать так, как доказывается непреложный физический факт. Но то, что они, без сомнения, показали, это вероятность фактавосходящего потока развития общечеловеческого труда-мышления-языка из первоначально недифференцированного ядра, из первоначально нерасчлененного единства (можно сказать из эмбриона) мышления-языка-деятельности. Из того, что Марр называл «семантическим пучком», «гнездом» всех возможностей, в том числе «гнездом» всех возможных значений будущего разнообразия Слова.

Так средневековый роман XII века, препарированный французским исследователем XIX века, переносит нас усилиями Марра и марристов в нерасчлененный, невнятный, младенческий мир нулевых тысячелетий истории человечества.

* * *

Сборник статей «Тристан и Исольда» попал за рубеж и неожиданно получил положительный отклик [172] . Но с ним был связан еще ряд дальнейших событий.

Ольга Михайловна Фрейденберг отошла от Марра (что естественно для талантливого ученика) и вскоре возглавила единственную в довоенном СССР кафедру классической филологии Ленинградского университета. В блокадном Ленинграде она записала начитанные ранее лекционные курсы, написала воспоминания о Марре, вела дневниковые записи удивительной силы. Курс лекций «Введение в теорию античного фольклора» посвящен полемике с теорией происхождения языка-мышления Марра и дальнейшему развитию связанных с нею проблем. Если говорить коротко, то можно отметить, что еще в предвоенное время, соглашаясь с Марром в исходных позициях: мышление первобытного человека конкретно, нерасчлененно и образно, она пыталась полностью отвергнуть саму идею архетипа. Она соглашалась с тем, что архаичные мифические образы отражают нерасчлененность первобытного мышления, что, в свою очередь, выражалось и в языке тождеством разнородных явлений. Вслед за Марром она утверждала, что в первобытном языке разные предметы назывались одним и тем же словом, так как многообразие окружающего мира еще не осознавалось. Но, в отличие от учителя, она считала, что освоение реальности языком-мышлением шло не только в связи со стадией развития культуры и цивилизации, но и помимо него [173] . Фрейденберг утверждала, что первобытное сознание, решительно отличаясь своим «способом» мышления от античного и последующих формаций, объективно отображало действительную реальность, поскольку в практической жизни, «в своей эмпирике ощущений», первобытный человек никогда не руководствовался мифическими образами [174] . Если бы это было не так, то человек ранних формаций не смог бы существовать, погруженный в мифологический мир, в котором отсутствуют причинно-следственные связи, а метафоры подменяют реальные светила, растения, животных и силы природы. На этом расщеплении реальности и мифа выросло все художественное творчество, а в конечном счете и вся цивилизация. Добавлю: расщепленность между реальным и творимым человеком миром со временем только нарастает, доказательством чему служат достижения в освоении природы и еще более впечатляющие достижения в области конструирования виртуальных миров современным человеком. Но, трансформируясь, сама мифологичность никогда не покидает человечество. Она основа творения культуры.

172

Margaret Schlauch. Romanic Review. Vol. XXIV. № 1, January March, 1933. Р. 39–45.

173

Фрейденберг О.М. Миф и литература древности. М., 1978. С. 18–20.

174

Указ. соч. С. 49–50.

* * *

В 40—60-х годах ХХ века большую известность приобрели работы члена Французской академии, одного из основателей структурализма Клода Леви-Стросса. Проведя невероятно объемную и сложную работу с фольклором и мифологией американских индейцев, Леви-Стросс пришел к выводу о реальности общечеловеческих образов-структур, построенных по принципу дихотомий [175] . Особый интерес представляет параллельный анализ Леви-Стросса трагедии Софокла «Царь Эдип» и водевиля французского автора ХХ века Лабиша «Соломенная шляпка». В «Царе Эдипе» Леви-Стросс нашел «исходную матрицу», в которую было влито столь несходное содержание «Соломенной шляпки». В заключение Леви-Стросс писал как будто под диктовку Марра: «Материал, с которым имеют дело (сопоставляя пьесы. — Б.И.), настолько различен, а формальные соответствия настолько точны и детализированны, что охотнее верится в то, что некогда данная схема, одна и та же, разворачивается идентичным образом, везде порождая одинаковые конфигурации. Этой параллели — между высокой трагедией и буффонадным дивертисментом, разделенными промежутком времени около двух тысяч трехсот лет, — быть может, противопоставят концовку, которая не заимствуется. Однако разве не являются мифы вневременными, а мифы, затронутые в данной книге, разве не принадлежат к тем жанрам, которые от хода светил следуют к органическим функциям, от сотворения мира — к изготовлению горшков, от мира богов — к миру животных, от космических беспорядков — к семейным ссорам?» [176] В известных мне работах Леви-Стросса ссылок на работы Марра, Фрейденберг и др. я не обнаружил [177] .

175

См.: Леви-Стросс К. Путь масок. М., 2000. В особенности с. 283–298.

176

Указ. соч. С. 297.

177

Одна из лучших современных специалистов в области истории мифологии и научного наследия Фрейденберг Н.В. Брагинская устанавливает теснейшую связь воззрений Леви-Стросса с идеями ученицы Марра // См.: Фрейденберг О.М. Миф и литература древности. М.,1978. С. 534, 540, 543.

* * *

Авторы учебного пособия по русской литературе Х — XVII веков вышедшего в 80-х годах ХХ века под редакцией академика Д.С. Лихачева, спустя полвека нашли параллели роману о Тристане и Изольде в русской «Повести о Петре и Февронии» (XV век) и даже в образе княгини Ольги из «Повести временных лет» [178] . В архиве Марра хранится листок с планом работы начинающего ученого Дмитрия Лихачева, составленным в 1926 году и озаглавленным «Регрессивные элементы воровской речи» [179] . Работа была написана и опубликована автором еще до высылки в лагерь на Соловки. В зрелые годы именно с этой работы Лихачев начинал рассказ о своей научной карьере.

178

См.: История русской литературы X–XVII вв. Под ред. Д.С. Лихачева; Учеб. пособие для студентов пед. ин-тов; Глава 6. Литература XVI века. 2. Агиография.

179

СПб. ФА РАН. Ф. 800. Оп 6. Ед. хр. Е-289.

* * *

Сейчас очевидно, что диапазон охваченных культур и исторических эпох авторами сборника «Тристан и Исольда» чрезвычайно узок и случаен. До сих пор, даже с учетом работ Фрейденберг, Леви-Стросса и др., не охватывается большая часть живой и отмершей мифологии человечества. Но ясно одно: история мышления (сознания) будет зондироваться вновь и вновь с помощью все более совершенных приемов и на все большую глубину. Не забудем, что одним из пионеров устремлявшихся к «нулевой» отметке языка-мышления был и Николай Яковлевич Марр.

* * *

В библиотеке Сталина до сих пор хранится сборник «Тристан и Исольда. От героини любви феодальной Европы до богини матриархальной Афревразии». Коллективный труд Сектора семантики мифа и фольклора под редакцией академика Н.Я. Марра. Издательство Академии наук СССР, Ленинград, 1932. Неясно, какими путями книга попала в его книжное собрание. Может быть, ее заказали по личному запросу вождя, или авторы и Марр сами проявили инициативу, или все дело случая? На обложке сборника стоит штамп библиотеки Сталина, а наверху его рукой, простым карандашом написано: «Ист. лит-ра», то есть Сталин отнес сборник к разряду книг по истории [180] . Других помет я не нашел. Все это значит, что сборник он, по крайней мере, держал в руках.

180

См.: Труды Института языка и мышления. Т. 2. Тристан и Исольда // ГОПБ ОР БС.

Так и неразгаданная тайна четырех элементов

SAL, BER, YON, ROШ — четыре магических элемента, из которых, по мнению Марра, развились все языки мира, и не просто все языки, «а все слова всех языков, поскольку они являются продуктом одного творческого процесса» [181] . Я потратил немало усилий для того, чтобы обнаружить в его архиве какие-нибудь материалы или намеки, раскрывающие причины, заставшие Марра выделить именно эти, ни на что не похожие звуковые комплексы. Я просматривал его рукописи и заметки с тайной надеждой раскрыть наконец загадку «четырех элементов». Мне не повезло. Не повезло, может быть, потому, что архив академика очень велик, а времени для его изучения было мало. Или же четыре первичных элемента общечеловеческой первичной речи есть все же чистой воды мистификация? Не нашел я серьезных объяснений и в его опубликованных работах. В одной из поздних статей Марр написал, что когда он впервые пришел к идее возникновения речи из первичных звуков-комплексов, то сначала выделил двадцать четыре таких комплекса, затем свел их к двенадцати, а затем — к четырем. Как и почему именно эти звуки Марр определил как базовые, он нигде не пояснил; не давал он объяснений даже на прямые вопросы оппонентов во время многочисленных публичных лекций. Все это не прибавляло и не прибавляет доверия к его теоретическим построениям и к практическому поэлементному и палеонтологическому анализу. Между прочим, все послереволюционные работы Марра (типа «Иштарь» и др.) в конечном счете сводились к тому, чтобы доказать, что все языки мира, всех времен и народов, приводят к четырем первичным звуковым комплексам. Может быть, Марр думал, что это и есть доказательство? В последние годы жизни Марр был просто одержим этой идеей. Но что из этих «доказательств» следует, тоже оставалось и остается загадкой. На каком-то этапе я, подобно многочисленным недоброжелателям Марра, пытался представить эти четыре элемента плодом безудержной фантазии авантюрного академика. Но по здравом размышлении понял, что трудно свести к примитивной выдумке ни на что не похожие звуки-первоэлементы и целую систему доказательств, при помощи которой Марр пытался обнаружить их во всех языках. Да и сама идея первоэлементов языка-мышления была необычно притягательна. Задолго до Марра она соблазняла многих.

181

Марр Н.Я. Избранные работы. Т. 2. М.—Л., 1936. С. 16.

Ни в каком умопомрачении, ни при жизни, ни после смерти, ни в 1950 году никто из серьезных людей Марра не заподозрил. Даже Сталин, легко навешивавший ярлыки на любого живого и мертвого человека, не позволил себе ничего подобного по отношению к Марру. Представить себе, что Сталин два десятилетия заставлял советских лингвистов покланяться откровенным бредням безумца, еще можно, но то, что в 1950 году он сам принял участие в развенчании на высшем государственном уровне неадекватного ученого, я не могу. Никогда вождь не позволял выставлять себя в смешном виде. Возможно, Марр был увлекающимся путаником, но не сумасшедшим. Что-то в идее первоэлементов есть здравое, впрочем, если не в самих элементах, то в логике мышления Марра. Раз за разом и на разные лады Марр писал: «Простых звуков вначале и не было, как не было и составных… а были диффузные в своей первичной не расчленяемой еще сложности и послужившие впервые сигналами для обозначения тех или иных предметов или явлений, для получения того или иного значения, чтобы стать словом» [182] .

182

Марр Н.Я. Избранные работы. Т. 2. М.—Л., 1936. С. 16.

Идея первичных диффузных звуков в качестве зачатков живой речи не озадачила лингвистов его времени. Сама по себе мысль, что речь началась с каких-то коммуникативных сигналов, наподобие «мелодий», которыми обмениваются некоторые человекообразные обезьяны, или что она возникла из подражаний выкрикам животных, на которых люди переносили имена, ставшие первыми словами (типа «ку-ку» для кукушки и др.), очень не нова. Делалось предположение и о том, что речь развилась из аффектных восклицаний отдельных особей, предупреждающих стадо об опасности и других жизненных ситуациях. Все эти предположения до конца не изжиты до сих пор, хотя большинством специалистов они не принимаются. Предпринимались попытки доказать, что, наблюдая за развитием речи современного ребенка, за его лепетом, можно смоделировать происхождение речи у человечества как такового. В основе такого предположения лежала очень популярная в XIX веке идея, почерпнутая из биологии, а затем подхваченная марксизмом и дарвинизмом: каждый современный организм в своем развитии (онтогенез) в короткие сроки и в общих чертах повторяет основные этапы развития всего вида (филогенез). Один из языковедов конца XIX века так и писал: «Индивидуальная детская речь показывает, каково было это детство ребенка у целой расы, и словарь современного человеческого ребенка в возрасте 20 месяцев соответствует приблизительно речи взрослых дочеловеческих предков ребенка» [183] . Но и эта модель для изучения происхождения речи человечества вскоре была отвергнута. Известный лингвист Н.С. Державин заявил по этому поводу в сборнике статей, посвященном сорокапятилетию научной деятельности Марра: «Как ни соблазнительна подобного рода аналогия, нам думается, от нее все же следовало бы воздержаться… ибо в языке-речи дочеловеческого примитива отсутствует крупнейший фактор, действующий в языке ребенка, — „звуковая ассимиляция“ с языком окружающей взрослой среды. Стало быть, процесс возникновения в языке человеческого примитива искусственных условно-речевых рефлексов (созвучных и эхолалических) гораздо более сложен, чем в языке современного ребенка, а отсюда и весь процесс, несомненно, несколько иной, и притом более сложный и длительный путь, ежели язык современного человека» [184] .

183

Цит. по: Державин Н.С. Изучение языкового развития ребенка русской речи // Академия наук СССР. XLV академику Н.Я. Марру. М.—Л., 1935. С. 111.

184

Указ. соч. С. 111–112.