Почти живые

В ближайших селах — Коммунистическом, Новореченском, Правобережном, Трудовом — водки не было. Ее давно выпили. А новую, как поясняли небритые продавцы в черных цигейковых шапках, подвозить боялись.

— Дураки! — сказал стажер Игорь, который вслед за раненым Витьком пришел в возбуждение. — Сейчас такой бизнес можно сделать! Вагонами подвозить, цены поднять — войска все выпьют…

На что умудренные продавцы отвечали:

— Нельзя цены поднимать.

— Почему? — искренне удивился Игорь.

— Нехорошо. Война, люди гибнут. Грех наживаться.

— И опасно, — добавил я.

В последнем магазине — сарайчике на перекрестке — выгребли даже последние банки с ржавой килькой.

Но Егорыча это не смутило.

— Без водки нам возвращаться нельзя. Нас растерзают. Едем в Акай — там есть. Мага поклялся.

— Мага! — крикнул Игорь. — Водка в Акае есть?

Раненый Витя, который уже молча сидел в углу на заднем сиденье, попросил стажера заткнуться. Я подсел к нему, спросил, сильно ли болит. Он отрицательно покачал головой, спрятав гримасу боли. Ему не хотелось ждать в чужом автобусе, поэтому он решил ехать с нами. Дорога съедает время. Завтра на вертолете его должны отвезти в госпиталь.

Мы проехали километров тридцать, Мага ошибся поворотом, очутились среди бетонных заборов, за которыми прямоугольно изламывались серебристые трубы, молчаливо возвышались огромные металлические цилиндры, производственные корпуса с почерневшими стеклами. На мертвом заводе не делали даже гробов. Уткнувшись в тупик, мы развернулись, поехали дальше. Городишко Акай притих, как заяц, полинявший до сроку. Люди как будто договорились не попадаться друг другу на глаза — и исчезли. Лишь у одноэтажного «Детского мира» мерзли ряды женщин в платочках. Они смиренно и терпеливо ждали покупателей. А покупателей ветром выдуло.

Нашему появлению очень обрадовались. Здесь продавалось все, что нужно было окопному человеку: водка, консервы, шоколад, сигареты, спички. Доктор и раненый остались в автобусе, а мы со стажером отправились по рядам. Нас встречали восторженно, как, черт возьми, освободителей. Мы не торговались, да и женщины были совестливыми. По сравнению с московскими ценами здесь было неплохо. Особо меня умилила символическая цена на воблу. Я вздохнул и купил одну. Предстояли покупки более серьезные. Мне хотелось купить кальсоны или, еще лучше, ватные штаны. Но на детском магазине висел скучный замок. Через три минуты о моей нужде знал весь рынок. А через десять появилась запыхавшаяся заведующая, открыла двери и в огромном магазине с пустынным эхом нашла штаны с триколором. Штаны я поддел в автобусе. Державные цвета тут же согрели мою промерзшую душу. А потом я назвал стажера студентом и заставил его немедленно купить побольше чеснока и лука, которые продавались здесь по приятным ценам. Мы скупили всю водку, забрали с собой бойкую молодуху и поехали к ней домой — докупать остальное. Доктору пришла идея разжиться кипятком. Женщина сказала, что нет проблем, по пути попросила остановиться у дома свекра, поставила там чайник. Потом мы подъехали к ее дому, она попросила подождать за дверью, высунулся ее муж в шлепках, вместе с ним загрузили еще сорок пять бутылок водки, в итоге получилось пятьдесят пять. Они терлись стеклянными боками и призывно скрежетали в сумках.

— Не отравишь, хозяйка? — спросили мы, сгибаясь под тяжестью груза.

— Хорошая водка, не бойтесь, сами пили…

Душевная молодуха принесла чайник, мы залили свои фляги, они тут же раскалились чуть не докрасна, пришлось срочно хвататься за перчатки…

А потом студент, чуть суетясь, откупорил бутылку и не без удовольствия разлил по стаканам водку, мы залпом выпили и закусили отменным американским супчиком в картонных стаканчиках: надо только плеснуть кипятку, и через три минуты получишь разваренную вермишельку с фрагментами мяса и зелени. Чудное изобретение, могущее сравниться с открытием электричества.

Мы беседовали о сепаратизме, о тыловиках, которых надо бросить хотя бы на одни сутки в окопы, чтобы они поняли свою главную задачу. Но не было такого приказа. Десятки полковников околачивались в палаточном городке, думая о том, как бы не попасться на глаза начальству, которое может спросить о работе, и еще их заботило, как бы не пропустить очередной прием горячей пищи. В штабе питание поставили отменно: с первым, вторым, третьим и четвертым.

Егорыч, захмелев, пустился в медицинские темы. Суть их была в том, что медобеспечение СОБРа не соответствует военно-полевым задачам.

— Пустили как пехоту, — произнес тусклым голосом Витя. — Элиту МВД… Кому-то надо, чтобы мы полегли здесь костьми, и тогда города полностью захватят бандиты. Кто, кроме нас, больше всех идет на огневой контакт с ними?

Он тоже выпил и прислушивался к боли в руке: ждал, пока утихнет. Удел раненого: терпеть мучения и пытаться не думать о них. На каждом повороте или перекрестке нас останавливала местная милиция, проверяли документы. Вокруг района боевых действий накрутили не меньше четырех колец оцепления. Толпа журналистов застряла между четвертым и третьим кольцами, дальше их не пускали. Мы остановились. Здесь были уже знакомый мне Аркаша Мамонтов в своем красном пуховике, Витя из «Комсомолки», экзальтированная худая дева из немецкой телекомпании, ни бельмеса не знающая по-русски, но пытающаяся что-то еще понять, телегруппы из «ОРТ», «Вестей», радийщики, полуцерэушная команда «врачей без границ» и прочие господа и товарищи. Все они были сильно возбуждены, наивно пытались выяснить обстановку у омоновцев, и когда кто-то из них произносил больше одного предложения, — тут же к нему бросалась вся журналистская братия с камерами, микрофонами на палках и в руках, со всеми кучами проводов и «юпитеров». Они брали интервью друг у друга и дружно проклинали милицейские власти, которые перекрыли кислород гласности.

Завидев меня, Аркаша поспешил навстречу с небывалой для его комплекции подвижностью.

— Старик, выручай, надо пробиться через кордоны! Провезите нас!

— Если ребята не против и если досматривать не будут, — ответил я.

Ребята махнули рукой: пусть едут.

Мы со студентом не преминули позвонить по спутниковой связи энтэвэшников. В кабинете редактора телефон не отвечал, а второй был занят. Игорь же дозвонился до матушки с первого раза. Я вышел из машины, и через стекло наблюдал, как молодой человек становился мальчиком. Наверное, мамочка баловала его в детстве и уж, наверное, не рассчитывала, что ее ненаглядный пойдет в эту ужасную милицию.

Я вернулся в автобус, спросил:

— Ну, где эти телевизионщики?

Все загадочно промолчали. У окна сидел со скучающим видом краснощекий боец с автоматом и с платком цвета хаки на голове. Я чертыхнулся. Это был переодетый телеоператор.

— А Аркаша где?

— Здесь! — сказал доктор и зачем-то посмотрел вверх.

Ладно, одного переодели, и я сразу не узнал. Но как спрятать такого бугая, как Аркаша?

— Я здесь! — донеслось из-под штабеля ящиков от патронов.

Заглянув между сиденьями и приподняв старый бушлат, увидел огромные ботинки. Сверху все было тщательно укрыто.

Мы тронулись. Я надел камуфляжный бушлат Егорыча и сел у окна, чтобы не видны были мои черные ободранные джинсы. У поста нас остановили, один из омоновцев заглянул в салон, скользнул взглядом. И вдруг в толпе журналистов, напирающих на милицейскую цепь, я увидел Леву Циркуса.

— Уже здесь, попрыгун! — не удержался я от восклицания. — Полуамериканский подданный.

— Ты о ком? — прогудел Аркаша.

— О Леве Циркусе… Вездесущий, как грязь.

Мамонтов вытащил свою голову на поверхность и изрек:

— Не знаю, где правда, а где вранье, но Лева, когда вернулся от Радуева, пустил про тебя длинную соплю, что ты — старый друг его заместителя. Назвал имя — Шамиль, что вы еще с Афгана вместе воюете. И остался там в качестве советника за приличные бабки…

Сообщив это, Аркаша умолк, ожидая моей реакции.

— В былые времена в лучшем случае меня бы посадили и допрашивали с пристрастием, — ответил я. — В худшем — шлепнули бы на месте… Ну, а так как в моде предательство, а сволочи, типа Калугина с Бакатиным, — образец для восторга, я отделался только одним допросом… А насчет Шамиля… Я действительно знаю его по Афгану — он был у меня сержантом…