Почти

Теория, лишившаяся свойства

теории, свела меня с ума.

Что взявши в руки всякую валюту

купив ничто идёшь спокойно на.

Клыки растут помимо кабана.

Томиться девушка в курилке душной,

на пустыре ребёнок золотушный

поёт как хороша моя страна.

Печален север, радостен наш юг.

В грязи застряла тётка деловито.

Не Лизавета, но и не Лолита.

Мужик в экране снова про каюк.

Значки для упрощенья осложнений.

Спина моста украшена слегка

прозрачной жижей. И под ним река.

И голос из семнадцати мгновений.

Коленки нравятся унылому уроду -

он гоготнул и, видимо, сеанс.

а взглядом проводивши дилижанс,

как кажется, почувствовал природу.

Как славно угодили в сети.

Какой поднялся в жизни ветер.

У жизни нет бельвью,

Мы были счастливы на свете.

Зачем, скажи, зачем нам эти

гаданья по белью?

Нечеловеческое зренье

отбросив всякое прозренье

увидит в жизни дно.

Вернее в жизни её бездну.

А нам пытаться бесполезно.

Нам не дано.

Плач по любви, ведь умершего надо оплакать.

Кликай пространство и мёртвого тщетно зови.

Сухо на улицах. В голосе старая слякоть.

Плач по любви.

Горе в слезах – ничего не придумать смешнее!

Мёртвые мысли в ещё не убитых глазах.

Бедная девочка. Нам бы немного умнее…

Горе в слезах.

Как я устал. Скорей бы кончится февралю.

С его мёрзлым асфальтом, истериками, фестивалями равнодушья

в вагонах метро – еду, сижу и сплю -

с дымным запахом тамбуров в которых одно удушье.

Соприкосновенье с чужими, жующими свою печаль,

живущими с ней как с законной своей женою…

Можно свихнуться, если продлится этот февраль.

Можно почуять чужую печаль спиною.

Что им надо? Что они силятся прочитать в лице-

моём, опущенном, грустном, скрывающем своё горе,

видящем только февраль, мечтающем о конце

февраля, знающем, что не завтра, совсем не вскоре?!!

Дом мёртв увы! Я распадаюсь в прах.

С улыбкой равнодушия в зубах

я сам себе шпион. И за собою

слежу, как-будто кто-то за стеною -

но ведь не я! Поверить в очевидность

трудней всего. Глаза остыли верить.

И кран секунды в раковину льёт.

как гвозди времени, которыми прибьёт

меня к кресту привычного пространства.

Дом мёртв увы. Знакомого убранства

не видит тело, мимо проходя.

С ума уже единожды сойдя

от крепкого мыслительного пьянства,

теперь пьёшь время будто бы шутя.

Это понятно. Где смеётся мудрый

там глупый плачет над своей лохудрой -

своей судьбой и глупостью своей.

Всё в золоте. Но этого не видно.

За пошлость горько, стыдно и обидно.

Живи в себе, не поклоняйся ей!

Ну, что ж, не без явного удивления

поднятой бровью мешая кашицу

в отношеньях и не без внутреннего давления

приходится признать – связей меньше, чем кажется.

И большая часть – суть боязнь деления

у частиц, чья жизнь вдруг отдельной окажется.

И подробности тоже и так же смажутся

как на белом белое в момент беления.

Ведь душа и тело не черны, не белены

а цветны на фоне нецвета зимнего.

И чужою скукой они наделены

в этот утра час с переходом к синему

и холодному небу. Чужим стяжанием

заражённые души. Чужими тайнами.

Резким хлопаньем двери в подъезд, случайным и

ключа в замке резким дребезжанием.

Этот круглый треск, мёрзлопрорезиненый

подъезжающей тачки к подъезду новому

для неё незнакомому и хреновому

в незнакомом районе, в ненужном инее -

это всё напрягает слух. Не более.

А душа не корчится, взывая к здравому

смыслу, допуская, что очень болен он

тем, что он не знает не правого, правого…

Случилось всё. Я снова, как всегда

слона в конце тоннеля не приметил.

Весна опять. Я вновь оделся в ветер,

опять вокруг усталая вода.

Всё дождалось когда опять растает.

И март вонючий гадость выпускает

из-под октябрьских и декабрьских недр.

И тополь посреди двора как кедр

среди сибири ждёт опять июня.

Я вновь иду – забытый, грустный нюня

среди смешных, не радующих Федр.

Я виноват во всём. Вина во мне.

Я в ней. Она со мной. Я весь в вине.

И лишь вина в желудке не хватает!

И кажется внизу, на самом дне

лёд навсегда. Даже когда растает.

родники пересыхают и это вероятно

вполне и каждый способен на свободу

и каждый знает как б у д т о

как это быть свободным

но дальше приходит время

смешное обычное время

и что нам делать с ним?

(Мацуо Басё вольный перевод)

Детство прошло, а запахи детства остались.

Солнце опять слегка припекает затылок.

Там, за столом, где мы с памятью как-то расстались

память сидит, как коллекция винных бутылок,

ныне пустых. Пересохли последние лета.

Высохли дни. Этикетки событий поблекли.

Стало легко. И неторопливо. И это

слабо тревожит хорошим вопросом -"на век ли?"

В памяти дни – словно мусора полны карманы -

трудно нести, да и выбросить как-то не очень…