Почтовый ящик

Глава 19

За работу со сверхвысокочастотным радиоизлучением, или СВЧ, людям давали льготы. За эти льготы шла постоянная борьба: администрация стремилась льготы отнять, а сотрудники старались их расширить.

Самая главная льгота состояла в сокращенном рабочем дне, уходили с работы на час раньше, и это было святое, неприкасаемое. Иногда очередной комиссии удавалось доказать, что сокращенный рабочий день не положен, победивший руководитель радостно говорил: «Вот видите!», но тут же сам придумывал способ отпускать работников неофициально, по увольнительным запискам, по спискам или без всякого оформления. Через некоторое время следующая комиссия возвращала льготный час. Если бы сокращенный рабочий день отменили, многие бы уволились.

Всем остальным, чем поощряли за вредную работу, люди не так сильно дорожили, даже надбавкой к зарплате. Десять процентов к зарплате, молоко «за вредность», несколько дополнительных дней к отпуску – все эти льготы и льготишки то давали, то отнимали. Сотрудники боролись за них, но не уходили.

Был, правда, бастион, который администрация не сдала: никому так и не записали в трудовой книжке о работе «во вредных условиях труда».

Самым важным и основным был вопрос о том, как же все-таки влияет излучение на человека. Но, как часто бывает, на этот главный вопрос почти не обращали внимания. Никто особенно не прятался, не выключал лишний раз аппаратуру и не старался уменьшить вредность при постановке эксперимента. Пренебрегали всем этим. Также ликвидаторы в Чернобыле собирали и жарили радиоактивные грибы. Все были молоды, ничем не болели и не верили, что могут когда-нибудь заболеть, а тем более от своей работы.

Даже почему-то считали, что тот, кто работает с СВЧ, не заболеет раком. Об этом никогда не говорили, но знали про себя. Такое было суеверие. Потом, через годы, оно рассеялось, когда стали умирать от рака. Причем первым скончался Боря Прохоров, который с утра, придя на работу, задирал очки на лоб, прижимал глаза к микроскопу и сидел целый день, глядя на тонюсенькие волосинки, напыленные на поликоре, и настраивал их с помощью иголки. Так что легенда о профилактике онкологических заболеваний рассеялась с годами.

А раз работникам было наплевать на собственное здоровье, то и ежегодные медосмотры «лиц, работающих во вредных условиях» проводились курам на смех. Качество этих осмотров снижалось и снижалось из года в год. Дошло до того, что с самого начала медосмотра ребятам в регистратуре давали листочек, «синьку», где было написано: «Тоны сердца чистые, живот мягкий, безболезненный, и т. д.» Оставалось только вписать фамилию, подразделение, должность, пульс и давление. Фамилию ребята вписывали и, войдя в кабинет врача, говорили: «Пульс 72, давление 120 на 80». Врачиха улыбалась, писала, не измеряя, эти цифры и расписывалась внизу листочка под словами: «Здоров, свою работу выполнять может».

Толку от таких медосмотров не было никакого, сплошная фикция. Ну, может, очкарики просили иногда окулиста выписать рецепт на очки или хирургу показывали долго не проходивший синяк.

Зато полный медосмотр успевали пройти до обеда.

«Синьками» пользовались два года, а потом, наверное, кто-то пожаловался на формальное отношение к здоровью трудящихся в институтской медсанчасти. Главврачу накрутили хвоста и велели исправиться. Врачиха озверела. «Я хотела вам же помочь, чтобы вы меньше в очередях сидели, а вы – жаловаться! Вот и старайся, делай для людей! Ну, я вам устрою!» – кричала она. Следующий медосмотр был зверским, унизительным и мучительным. Требовали справки, анализы и выписки, безжалостно гнали за любой бумажкой в домашнюю поликлинику или в диспансер. Ребят в кабинете хирурга заставляли снимать трусы при молоденькой медсестре. Окулист всем подряд измерял глазное давление.

Кое-кто сбежал сразу, а те, кто остались, сначала побегали за разными справками, а потом мучились в очередях в кабинеты два-три дня. После медосмотра многие получили направления в различные диспансеры, с угрозой, что, пока не пойдут, до работы не будут допущены. Чего только не написала разгневанная главная докторша! Невезучего Виталия Царькова, например, направили проверяться, нет ли у него в кишечнике огромного глиста солитера. Виталий очень испугался, два раза ездил на электричке в Москву в специализированное лечебное учреждение, в «глистопрогонный цех», как назвал его Полоскин. Полоскин ликовал, что вовремя сообразил, сбежал с медосмотра и теперь смеялся над каждым новым диагнозом, который приносили сослуживцы. Глиста у Царькова специалисты не нашли. Вообще, и других болезней, которые заподозрили у остальных сотрудников на медосмотре (диагноз со знаком вопроса), к счастью, не оказалось.

* * *

Сережа, дисциплинированный человек, проходил медосмотр, не отлынивал. Может, в другую пору и он бы плюнул, сбежал бы, как Валерка Полоскин. Но тут… Аська уже две недели орала почти круглые сутки. Такая была хорошая спокойная девочка, управляться с ней было легко, легче, чем с Генкой в свое время. Теперь же как подменили ребенка. Кричит и кричит… Может, зубы? Да вроде бы рано… Может, газики? С чего бы вдруг? Постоянный страх за ребенка, усталость, недосып, выбили Сережу из колеи, лишили воли. На работе он был как вареный. Сказали, что надо идти на медосмотр, он и поплелся, даже подумал, что хорошо, можно будет домой пораньше отвалить к Аське. Но не тут-то было, просидел в очередях к разным врачам весь день.

– Что вы еле идете? Сами себя задерживаете, – с ходу начала нападать врачиха. – Фамилия? Зуев? Жалобы есть?

Докторша подняла глаза и стала пристально смотреть на Сережу. В былые годы она на работников не глядела, просто так бумаги подмахивала.

Одного взгляда на измученного молодого папашу было достаточно, чтобы понять, что у человека не все в порядке в жизни.

– Почему у вас глаза красные? Дышите тяжело. Во рту сохнет? Пьете много? В смысле, воды, – выстреливала вопрос за вопросом докторша.

Сережа попытался свалить вину на Аську, но получил в ответ приговор.

– Нет, это не бессонные ночи. Это у вас, голубчик, диабет начинается!

Сережа вытаращил на нее глаза. Для него, никогда и ничем серьезно не болевшего, это была ошеломляющая новость.

– Как диабет? – спросил ошарашенный Сережа.

– А так! – злорадно сказала врачиха. – Как у всех. Родители диабетом болели? А другими эндокринными заболеваниями? Ну, это ничего не значит. Вы с каким весом родились? Не знаете, так спросите у матери! Нет матери? Жаль, не у кого узнать. Если ваш вес превышал четыре килограмма, то есть основание задуматься… Плоховато вы выглядите для своего возраста. Надо обследоваться. Так, значит…

Врачиха стала писать направления на анализы, а потом отпустила Сережу с целой пачкой бумажек.

Обследоваться Сережа не стал. Не до того было, к тому же не верилось как-то в диагноз этой врачихи, особенно в сочетании с царьковским глистом и другими подобными глупостями.

Сказал как-то жене перед сном.

– У меня на медосмотре диабет нашли…. – хотел, было, добавить, что, наверное, ошиблись, не стоит придавать значения.

Но закончить фразу не пришлось. Таня брезгливо дернулась, отстранилась от мужа, как будто Сережа хотел ее укусить.

– Ты что? – с обидой сказал Сережа. – Диабет – не заразная болезнь. Да и нет никакого диабета…

Но Таня смотрела на него как на прокаженного. Сережа отвернулся от нее и закрыл глаза. Таня, оказавшись за спиной мужа, поспешила отползти, отлечь на дальний край широкой кровати, разобраться в том, что услышала.

Таня приняла болезнь мужа как не подлежащую сомнению, как несчастье, от которого некуда деться, как свое несчастье, как резкую перемену своей жизни к худшему. Не заслуженную ей перемену. Господи, за что ей такое наказание? Такая кара за праведную жизнь!