Под гнетом страсти

Наконец она решилась умыть свежей водой свои покрасневшие от слез и бессонницы глаза и выйти из своего добровольного заточения.

Когда Надежда Сергеевна подошла к ней, то была поражена холодностью ее обращения.

— Ты что-нибудь имеешь против меня? — спросила она ее.

Юлия пристально посмотрела на нее.

— Тебя это удивляет?

— Но что же я такого сделала?

— Ты выразила недоверие ко мне и к нему.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ты выгнала отсюда Виктора Аркадьевича.

— Я его не выгоняла, — ласково отвечала графиня. — Я с ним говорила, считая это своим долгом. Я его предупредила, как предупреждала и тебя. Он понял меня лучше, чем ты, так как поблагодарил меня и не сомневается в моей дружбе к нему.

— Чего же ты боялась?

— Чтобы твое увлечение не кончилось бы серьезным чувством.

— Слишком поздно, — ответила княжна Юлия, — не разлуке излечить меня от любви к нему, да я и не хочу излечиваться…

— Это серьезнее, чем я думала! — прошептала Надежда Сергеевна, окидывая сестру тревожным взглядом.

Приход Сергея Сергеевича прервал этот разговор.

Он был в прекрасном расположении духа, так как получил хорошие известия, только что выслушав доклад своего камердинера.

— Ваше сиятельство, вероятно, изволили беспокоиться? — начал Степан, входя после обеда в кабинет. — Но я хотел принести только подробные и неоспоримые сведения.

— Хорошо, посмотрим. Что же это за девушка? — спросил князь, удобнее усаживаясь на диване.

— Ирена Владимировна Вацлавская привезена сюда ее нянькой, Ядвигой Викентьевной Залесской, годовалым ребенком. Ядвига купила ферму, на которой и поселилась со своей воспитанницей. Когда последняя подросла, ей была нанята гувернантка, тринадцати же лет ее отдали в один из московских пансионов, где она находится до сих пор.

— Знает ли она, кто ее мать?

— Не имеет ни малейшего понятия.

— Бывали ли у нее какие-нибудь любовные приключения?

— Никаких! Это образец высокой нравственности.

— Анжель, видимо, приготовила из нее роскошное блюдо, — заметил князь.

— Вы совершенно правы, ваше сиятельство!

— А не узнал ты или не угадал, кому она предназначена?

— Этого сказать не могу, да мне и нечего было об этом беспокоиться, так как ваше сиятельство здесь…

— Какой же способ приступа?

— Никакого… нянька следит неустанно и строго.

— Черт возьми! — проворчал князь.

— Очень предана г-же Вацлавской… предупредила бы ее при первом подозрении, увезла бы молодую девушку или не пустила бы ее никуда от себя.

— Значит?..

— Значит, вашему сиятельству остается рассчитывать только на самого себя, но от этого, я полагаю, унывать вам нечего… Напротив…

— Ты в этом уверен?..

— Я наблюдал за барышней, не будучи ею замечен. Вот уже несколько дней, как она каждое утро ожидает ваше сиятельство…

— Ага!..

— Ваше сиятельство, как и следовало ожидать, очаровали ее, птичка поймана… вырваться не может.

— Ты думаешь?

— Уверен. Я видел ее сегодня возвращающуюся на ферму — она была так грустна, так печальна, что даже тронула меня…

— Тебя? — улыбнулся князь.

— Меня, ваше сиятельство!

— Это важно!

— Ваше сиятельство довольны мной?

— Совершенно!

Через несколько дней, как мы знаем, Ирена была уже на свидании не одна.

II ОКОНЧАТЕЛЬНЫЙ ПЛАН

Прошло более двух месяцев. Каникулы подходили к концу. Через каких-нибудь две недели Ирена должна была вернуться в пансион.

Облонское, против обыкновения, в конце июля уже совершенно опустело.

Все гости разъехались.

Граф и графиня Ратицыны уехали последними и увезли с собой княжну Юлию.

Ее отец, внезапно и совершенно неожиданно для нее, решил взять ее из пансиона, где, по его мнению, ей было нечего делать, — доканчивать же свое светское воспитание она могла, по его словам, и в Петербурге, под руководством своей замужней сестры. Сергей Сергеевич переговорил об этом с графиней Надеждой Сергеевной и ее мужем, и они охотно согласились принять к себе в дом молодую девушку и руководить ее начинающеюся светскою жизнью.

— Мое положение вдовца лишает меня возможности исполнить всецело эту роль, — сказал князь старшей дочери, — ты же заменишь ей мать…

Юлия была в восторге.

Надо, впрочем, отдать ей справедливость, что не открывающаяся перспектива светских удовольствий шумной невской столицы была главною причиною этой ее радости — жизнь в доме сестры давала ей возможность снова видеться с любимым ею человеком.

Виктор Аркадьевич Бобров был друг дома Ратицыных.

Надежда Сергеевна угадывала существенную причину радостного настроения и шумного восторга своей сестры, и это сильно ее озабочивало.

Она боялась за будущее, но затаила эту боязнь в глубине своей души, дав себе слово быть настороже.

Разговора с сестрой на эту щекотливую тему она не возобновляла.

Сам князь Облонский, как, по крайней мере, говорил своему зятю и дочерям, а также и знакомым, должен был вскоре уехать по не терпящим отлагательства делам за границу и надеялся вернуться в Петербург лишь в половине зимнего сезона…

Этим объяснялся ранний отъезд его из Облонского, где в прежние годы пребывание его семьи обыкновенно продолжалось до половины сентября.

Он, видимо, с какою-то затаенною целью выпроваживал из замка и близких, и посторонних, и, лишь когда экипаж, увозивший его зятя и обеих дочерей, скрылся из глаз князя, стоявшего на террасе, он вздохнул полной грудью человека, сбросившего со своих плеч непосильную тяжесть.

Другая тяжесть, впрочем, осталась на его сердце.

Легкая летняя романтическая интрижка, начавшаяся встречей в лесу с дочерью Анжель, приняла совершенно неожиданные размеры и получила далеко не желательное для него направление.

Он день ото дня все более и более, к ужасу своему, видел и понимал, что увлечение этой наивной девочкой серьезно, что в его сердце, сердце старого ловеласа, привыкшего к легким победам, неразборчивого даже подчас в средствах к достижению этих побед, закралось какое-то не испытанное еще им чувство робости перед чистотой этого ребенка и не только борется, но даже побеждает в этом сердце грязные желания, пробужденные этой же чистотой.

Еженедельно два или три раза в продолжение двух месяцев он проводил с Иреной в лесу несколько часов; она не могла бывать чаще, не возбуждая подозрений Ядвиги, но эти свиданья не только не приближали его, но, напротив, казалось, отдаляли от намеченной им цели — обладания этим чистым, прелестным созданием.