Под игом

Огнянов протянул руку игумену.

— Куда ты?

— До свидания, спешу. У меня куча дел со спектаклем. Из-за этой проклятой собаки я забыл про свою роль.

— Кого ты играешь?

— Графа.

— Графа? А где же твое графство?.. — пошутил игумен.

— Диарбекирская крепость… Дарю ее тому, кто пожелает. И Огнянов ушел.

XVII. Представление

Драма «Многострадальная Геновева», которую в этот вечер играли в мужском училище, неизвестна большинству молодых читателей. А между тем лет тридцать назад эта пьеса наряду с «Александрией», «Хитрым Бертольдом» и «Михалом» [55] воспитывала литературные вкусы целого поколения и приводила в восторг тогдашнее общество. Вот вкратце ее содержание. Один немецкий граф, по имени Зигфрид, уехал в Испанию воевать с маврами и оставил в неутешном горе свою жену, молодую графиню Геновеву. Не успел он уехать, как его наместник Голос явился к графине с оскорбительным предложением, которое она с негодованием отвергла. Тогда мстительный Голос убил Драко — верного графского слугу, графиню бросил в тюрьму, а графу написал, что графиня изменила ему с Драко. Разгневанный граф прислал ему приказ убить неверную супругу. Но палачи, на которых Голос возложил эту миссию, сжалившись над графиней, отвели ее с ребенком в лес и, оставив в пещере, бросили на произвол судьбы, а Голосу сказали, что казнили ее. Спустя семь лет злосчастный граф вернулся с войны и, узнав из письма, оставленного Геновевой, что она невинна, стал оплакивать ее раннюю смерть, а Голоса заковал в цепи, и тот сошел с ума от угрызений совести. Как-то раз граф, чтобы развлечься, поехал на охоту в лес и случайно нашел в пещере графиню с ребенком: при них жила серна, кормившая их молоком. Супруги узнали друг друга и, счастливые, вернулись во дворец. Эта наивная и трогательная история вызывала слезы у всех женщин в городе — и пожилых и молодых. Легенду о Геновеве все помнят доныне, а многие дамы даже знали пьесу наизусть.

55

«Александрия», «Хитрый Бертольд», «Михал». — «Александрия» — анонимная повесть о жизни и подвигах Александра Македонского, известная уже в средневековой Болгарии по переводам с византийского оригинала; «Хитрый Бертольд» — немецкая народная юмористическая повесть; «Михал» — комедия Савы Доброплодного (1856), переделанная из пьесы сербского драматурга Йована Поповича.

Вот почему предстоящий спектакль уже много дней волновал бяло-черквовское общество. Его ждали с нетерпением, как большое событие, которое должно было внести приятное разнообразие в монотонную жизнь городка. Все население собиралось идти смотреть пьесу. Богатые женщины шили себе наряды, а бедные, продав на базаре пряжу, покупали билеты немедленно, чтобы не истратить деньги на соль или мыло. Только и было разговоров что о спектакле, и они отодвинули на задний план обычные сплетни о семейной и общественной жизни горожан. В церкви старухи спрашивали друг друга: «Гена, вечером пойдешь на «Геновеву»?» И уже готовились плакать о многострадальной графине. В каждом доме с интересом говорили о том, кто какую роль получил, и с удовлетворением узнавали, что Огнянов будет играть графа. Роль коварного, а впоследствии свихнувшегося Голоса взял господин Фратю — любитель сильных ощущений. (Стремясь произвести на публику как можно более глубокое впечатление, господин Фратю вот уже целый месяц не стриг себе волос.) Илийчо Любопытный играл слугу Драко и в день спектакля раз двадцать репетировал сцену своей смерти от меча Голоса. Он же должен был воспроизводить лай охотничьей собаки графа. И эту роль он разучивал с не меньшим усердием. Играть Геновеву предложили было дьякону Викентию, так как у него были красивые длинные волосы, но, узнав, что духовному лицу не разрешается выходить на сцену, эту роль дали другому парню, снабдив его какой-то белой мазью, чтобы он замазал себе усы. На остальные, второстепенные, роли тоже нашлись желающие.

Труднее было с декорациями и бутафорией, так как требовалось достать уйму всяких вещей, а денег было мало. Впрочем, потратиться пришлось только на занавес: его сшили из красного кумача и заказали одному дебрянскому иконописцу нарисовать на нем лиру. Лира получилась похожей на вилы, которыми ворошат сено. А для обстановки графского дворца собрали всю лучшую мебель в городе. У Хаджи Гюро взяли оконные занавеси с изображением тополей; у Карагезоолу — два малоазиатских кувшина; у Мичо Бейзаде — изящные стеклянные цветочные вазы; у Мичо Саранова — большой ковер; у Николая Недковича — картины на темы из франко-прусской войны; у Бенчоолу — старую продавленную кушетку, единственную в городе; у Марко Иванова — большое зеркало, привезенное из Бухареста, и групповой портрет «мучеников»; из женского монастыря взяли пуховые подушечки; из школы — карту Австралии и звездный глобус, а из церкви — малую лю стру, которой предстояло освещать всю эту всемирную выставку. Кое-что позаимствовали даже из тюрьмы конака, а именно — кандалы для Голоса. Костюмы же были те самые, в которых три года назад играли «Райну-княгиню» [56] . Таким образом, граф надел Святославову порфиру, а Геновева — багряницу Раины. Голос нацепил себе на плечи что-то вроде эполет и натянул на ноги высокие блестящие ботфорты. Ганчо Попов, игравший Хунса, одного из палачей, заткнул за пояс длинный кинжал, припрятанный до будущего восстания. Драко щеголял в помятом цилиндре Михалаки Алафранги. Напрасно протесто вал Бойчо против всей этой нелепицы и мешанины. Большинство актеров упорно настаивало на том, чтобы все на сцене выглядело как можно более эффектным, и ему пришлось подчиниться.

56

«Райна княгиня» — пьеса болгарского драматурга Добри Войникова (1866), созданная на основе популярной у болгарских читателей исторической повести русского писателя А. Ф. Вельтмана «Райна, королевна болгарская».

Как только зашло солнце, публика стала сходиться в шко лу. Виднейшие горожане заняли передние парты, и тут же сел бей, которому послали особое приглашение. Рядом с беем посадили Дамянчо Григорова, чтобы тот по мере сил развлекал старика. Все остальные места были заняты разношерстной толпой, и, пока не поднялся занавес, в зале стоял гул. Из дам больше всех шумела тетка Гинка; она знала пьесу наизусть и рассказывала соседям, какие будут первые слова графа. Хаджи Смион, сидевший за другой партой, отметил, что зрительный зал бухарестского театра значительно больше здешнего, и объяснил зрителям, что означают вилы, намалеванные на занавесе. Оркестр, состоявший из местных цыган-скрипачей, почти беспрерывно играл австрийский гимн, очевидно в честь немецкой графини.

Наконец настала торжественная минута. Исполнение австрийского гимна оборвалось, и занавес поднялся с громким шумом. Первым показался на сцене граф. Зал так и замер, — казалось, будто в нем нет ни души. Граф начал говорить, а тетка Гинка, сидя за своей партой, суфлировала ему. Когда же граф пропускал или изменял хоть слово, она кричала:

— Не так!

Протрубил рог, и вошли посланцы Карла Великого звать графа на войну с маврами. Граф простился с Геновевой, упавшей без чувств, и уехал. Придя в себя, графиня увидела, что графа нет, и заплакала. Ее плач вызвал в публике взрыв смеха. Тетка Гинка опять закричала:

— Да ну, плачь же, плачь! Или плакать не умеешь? Графиня заревела во весь голос, и зал отозвался на это раскатистым хохотом. Громче всех смеялась тетка Гинка, крича:

— Вот бы мне на сцену! Уж я бы заплакала — лучше не куда!

Хаджи Смион объяснил публике, что плач — это целое искусство, и в Румынии даже нанимают женщин оплакивать покойников. Кто-то зашипел на него, чтобы он замолчал, а он, в свою очередь, зашипел на тех, кто слушал его объяснения. Но с появлением Голоса наступил перелом. Голос стал искушать целомудренную Геновеву, а та ответила ему презрением и позвала слугу Драко, чтобы послать его с письмом к графу. Вошел Драко, и его цилиндр возбудил общий смех; Драко смутился. Тетка Ринка крикнула:

— Драко, сними Алафрангову кастрюлю! Валяй без шапки! Драко сиял цилиндр. Новый взрыв хохота в публике…

Однако действие начало принимать трагический характер. Рассерженный Голос вынул меч, чтобы заколоть Драко, но еще не успел дотронуться до него, как Драко, словно подкошенный, упал бездыханным. Публика не удовлетворилась такой нелепой смертью, и кто-то потребовал, чтобы Драко ожил. Но труп Драко за ноги потащили со сцены, причем голова его колотилась об пол. Тем не менее Драко геройски переносил боль и так и не вышел из роли убитого. Графиню бросили в темницу.

На этом действие закончилось, и снова раздались звуки австрийского гимна. Зал зашумел; зрители смеялись и критиковали постановку. Старухи были недовольны Геновевой, которая играла недостаточно трогательно. Фратю же сыграл неблагодарную роль Голоса неплохо и заслуженно внушил ненависть иным старушкам. Одна из них, подойдя к его матери, сказала:

— Эх, Тана, нехорошо поступает ваш Фратю; что ему сделала эта молодка?

Сидя за первой партой, Дамянчо Григоров подробно разъяснял бею события первого действия. Увлекшись собственным красноречием, он кстати рассказал случай с каким-то французским консулом, который бросил свою жену в результате подобной интриги. Бей, выслушав Григорова очень внимательно, решил, что граф и есть французский консул; и в этом заблуждении пребывал до конца спектакля.

— Этот консул большой дурак, — проговорил он строго. — Как мог он приказать убить жену, не разузнав все как следует? Я даже пьяного с улицы и то не посажу под замок, пока не заставлю его дыхнуть на Миала, полицейского.

— Бей-эфенди, — объяснил Дамянчо, — так написано, чтобы поинтереснее было.

— Писака глуп, а консул еще глупее.

Сидевший с ними по соседству Стефчов тоже критиковал графа.

— Огнянов и в глаза не видел театра, — проговорил он высокомерным и авторитетным тоном.

— Ну что ты! Он хорошо играет, — возразил ему Хаджи Смион.

— Хорошо играет? Как обезьяна! Не уважает публику.

— Да, и я заметил, что не уважает, — согласился Хаджи Смион. — Ты видел, как он расселся на кушетке, взятой у Бенчоолу? Можно подумать, что он брат князя Кузы.

— Надо его освистать, — проговорил Стефчов сердито.

— Надо, надо, — поддержал его Хаджи Смион.

— Кто это собирается свистеть? — крикнул человек, сидевший за той же партой.

Стефчов и Хаджи Смион обернулись. Они увидели Каблешкова. [57]

В то время Каблешков еще не был апостолом. В Бяла-Черкве он оказался случайно — приехал погостить к родственнику. Смущенный огневым взглядом будущего апостола, Хаджи Смион слегка отодвинулся, чтобы тот смог увидеть зрителя, который собирался свистеть, то есть Стефчова.

— Я! — откровенно ответил Кириак.

— Вы вольны поступать, как вам заблагорассудится, милостивый государь, но если хотите свистеть, выходите на улицу.

57

Каблешков Тодор (1853–1876) — один из видных руководителей Апрельского восстания. Возглавив революционную работу, он 20 апреля поднял восстание, захватив в Копривштице со своим отрядом конак и уничтожив турецкий полицейский пикет. Он же направил в город Панагюриште знаменитое «кровавое письмо», написанное кровью убитых турок, с призывом к скорейшему выступлению. После подавления восстания скрывался в горах, был схвачен турками и покончил жизнь самоубийством.