Под игом

— Чего тебе здесь надо? — послышался чей-то голос за стеной.

В дверях появился пастух, коренастый седой старик, с ружьем на изготовку.

Огнянов узнал кира [112] Яне, часто приезжавшего в Бяла-Черкву продавать масло. Яне также знал Огнянова.

— Добрый день, кир Яне! Ради бога, дайте кусок хлеба, — поспешил сказать Бойчо, чтобы уверить пастуха в своих миролюбивых намерениях.

Кир Яне осмотрел Огнянова с ног до головы. Узнал ли он гостя или нет, неизвестно, но осмотр не произвел на него благоприятного впечатления. Старик, насупившись, вошел в лачугу, отломал полкаравая и, позвав сынишку, что-то сказал ему вполголоса.

112

Кир (греч.) — господин.

— На вот, бери, — строго проговорил он, подавая Огнянову хлеб, — да уходи подальше, чтобы не нажить беды. Здесь тебя увидят.

Поблагодарив, Огнянов быстро спустился в лощину, чтобы укрыться в буковой роще, в которой он ночевал.

«Боже, — с горечью подумал он, — грек, этот полудикарь, сжалился надо мною, а болгары вчера прогнали меня с ругательствами, чуть не затравили собаками».

Огнянов быстро и с аппетитом уплетал хлеб, и глаза его горели от жадности. Голод придал его огненному взгляду тупой, звериный отблеск. В этот миг Огнянов не пощадил бы и отца родного, попытайся тот отнять у него ломоть хлеба.

Некогда граф Уголино съел собственных детей, чтобы не умереть с голоду.

Голод — более опасный советчик, чем само отчаяние.

В лощине Огнянов напился воды из речки и стал подниматься по круче, чтобы добраться до буковой рощи. Теперь, после того как он поел, силы к нему вернулись. Подходя к роще, он невольно оглянулся, так как вдали послышались чьи-то голоса. С холма, на котором стояла хижина пастуха, спускались черкесы, знаками приказывая беглецу остановиться. Перед черкесами бежало несколько гончих собак. (Известно, что в те печальные дни карательные отряды, состоявшие большей частью из черкесов, имели при себе гончих собак, приученных бросаться на людей и выслеживать их, как дичь). На вершине холма стоял кир Яне в своем белом кожухе, с любопытством наблюдая за этой охотой, устроенной по его же почину. Ведь, подавая Огнянову кусок хлеба, он в то же время послал своего сынишку дать знать о беглеце карательному отряду, сидевшему в засаде поблизости.

Гостеприимство и предательство! Зачерствелая душа этого кочевника совмещала и то и другое. Обе эти обязанности он выполнил вполне добросовестно: накормил голодного знакомца, чтобы исполнить нравственный долг, и предал бунтовщика, чтобы отвести от себя неприятности. И теперь он спокойно взирал на охоту.

Огнянов понял, что гибель его близка, и со свойственным ему самообладанием, обычно покидающим большинство людей во время опасности, немедленно взвесил свои шансы. Небольшой холм у лощины может на одну-две минуты скрыть его от преследователей, когда они спустятся во впадину. Этих минут ему достаточно, чтобы пробраться в буковую рощу. Но какой толк? Все равно его догонят. Невозможно спастись бегством от пуль и от гончих. В речном русле, между крутыми подмытыми берегами растет низкий кустарник. Однако прятаться в нем бесполезно — он может сбить с толку преследователей, но не собак. И тут и всюду — гибель! Но у Бойчо не было времени для ко лебаний: надо было принять какое-то решение. Он инстинктивно выбрал лощину и стрелой помчался туда. Бежать вниз по склону было легко, и минуту спустя Огнянов уже был в кустарнике, росшем на дне лощины. Речные берега были скалисты, а в нижней их части зияли продолговатые пещеры, которые, казалось, были кем-то выдолблены. Огнянов быстро юркнул в одну из них, видимо служившую логовом для диких зверей. Здесь он приготовился дорого продать свою жизнь.

С револьвером в руке Огнянов прислушивался несколько секунд, и они казались ему вечностью. Лай сначала приближался, потом становился все глуше и наконец умолк… Огнянов ждал. Что это? Вероятно, погоня сбилась со следа, но, если так, все равно это ненадолго. Огнянов догадался, что каратели сейчас ищут его в буковой роще; но там они его не найдут и, естественно, вспомнят о лощине. Да собаки и сами приведут их сюда, — инстинкт этих животных не дает обмануть себя дважды… Как долго длилось это ожидание, казавшееся Огнянову бесконечной агонией, он не мог бы сказать. Он впился глазами в лощину и засохший кустарник, шуршавший на берегу, ожидая, что вот-вот увидит в отверстии пещеры морду гончей — это животное играло роковую роль в его судьбе — или услышит ее лай. И вот лай раздался вблизи.

Глаза Огнянова стали огромными, страшными; волосы встопорщились на голове.

Судорожно сжимая револьвер, он приготовился.

III. На север!

Лай, услышанный Огняновым, раздался неподалеку, где-то вправо, но больше не повторился. Вместо него послышались чьи-то шаги. Да, сюда шли люди, и сейчас они, очевидно, спускались в лощину, — с обрыва сыпался песок, докатываясь до устья пещеры, в которой укрывался беглец. Вскоре ноги человека, обутого в царвули, промелькнули перед ним и исчезли; затем показались еще ноги и тоже прошли мимо; третий человек прошел так же бесшумно, как и первые два. Показался четвертый. Но этот не ушел.

Он остановился и нагнулся.

Огнянов увидел в профиль лохматую длинную голову, напоминавшую череп гориллы. Тот, кому принадлежала эта голова, принялся завязывать бечевки своих онучей, волочившиеся по земле.

Огнянов застыл с наведенным револьвером в руке.

Голова повернулась лицом к пещере, но лишь на миг. Человек выпрямился, и в тишине раздалось громкое шипение. Это был условный знак другим, призывающий их вернуться.

Человек снова наклонился и заглянул в пещеру. Огнянов решил выстрелить.

— Эй, кто ты? — рявкнул громовый голос.

— Иван! — воскликнул Огнянов.

И в самом деле это был Иван Боримечка.

— Учитель! — закричали его вернувшиеся спутники, тоже наклонившись.

Не дожидаясь приглашения, Боримечка первым протиснулся в пещеру и со слезами на глазах принялся пожимать руки Огнянову. Влезли и другие трое — это были жители Клисуры.

— Что это за собака тут лаяла? — первым долгом спросил Огнянов.

— Это не собака, это Боримечка лаял, — ответили клисурцы.

Огнянов усмехнулся, вспомнив привычку этого великана. И он стал осыпать товарищей вопросами.

— Плохи наши дела, будь оно неладно! — со вздохом рявкнул Боримечка.

— Мужайся, Иван; бог не оставит Болгарию.

— Но Клисура погибла, — мрачно отозвался один из клисурцев.

— Один пепел от нее остался… а все еще горит, — добавил другой.

— Ох! — простонал третий.

— Братья, что проку терзаться? Мы хотели лучшего… не удалось… Мужайтесь и терпите!.. Жертвы наши не пропадут даром… Вы что-нибудь ели?

— С тех пор как ушли, крошки хлеба не видели, — уныло ответили клисурцы.

Незачем было и говорить об этом, — Огнянов сам видел, как измождены их лица, как ввалились щеки. Он разломил на куски остаток хлеба и раздал их гостям.

Те жадно вонзились в хлеб зубами. Боримечка от своей доли отказался.

— Береги хлеб для себя, а то ты совсем отощал, как святой постник… А у меня обед есть.

И Боримечка вынул из сумки ободранного зайца, покрытого запекшейся кровью. Отрезав кусок мяса, Боримечка посолил его и принялся рвать острыми зубами.

— Ты что? Ведь мясо-то сырое!

— Сырое не сырое, — голод не тетка. А огонь разводить беглым бунтовщикам тоже не полагается, — объяснил Иван, разжевывая жесткое мясо. — Эти вот благочестивые христиане гнушаются скоромного, так они бурьян жевали — ни дать ни взять черепахи, — добавил Иван, слизывая с губ заячью кровь.

— Как же ты убил зайца? — полюбопытствовал Бойчо. — Стрелял?

— Я убил зайца потому, что не встретил кабана; а попадись мне кабан, я бы и его задушил своими руками.