Под кардинальской мантией
Шрифт:
Единственное, что требовалось для моего плана, это еще раз увидеться с нею. Лишь бы увидеться с нею, а там я знал, что могу положиться на себя и на свое новое оружие. Но как добиться этого свидания? Предвидя здесь некоторые затруднения, я решил сделать утром вид, как будто я намерен уехать из деревни, и затем, под предлогом, что мне нужно оседлать коня, ускользнуть пешком в лес и скрываться там до тех пор, пока мне не удастся увидеть мадемуазель.
Если бы мне не удалось достигнуть цели таким способом — вследствие ли бдительности трактирщика или по какой-либо другой причине — то я все еще мог добиться своего. Я мог отъехать от деревни на расстояние мили или
Таким образом, мой путь был для меня ясен, и когда бездельник грубо крикнул мне снизу, что уже шесть часов и что мне пора ехать, я не полез в карман за ответом. Я ответил сердитым тоном, что я готов, и после приличного промедления, забрав седло и дорожные мешки, я спустился вниз.
При свете холодного утра общая комната гостиницы имела еще более грязный, непривлекательный и убогий вид. Хозяйки не было видно. На очаге не горел огонь. Для меня не было приготовлено ничего. Даже прощальная чаша не ждала меня, чтобы согреть мое сердце.
Я оглянулся, вдыхая запах копоти, сохранившийся с вечера, и досада взяла меня.
— Вы, кажется, хотите отпустить меня с пустым желудком? — сказал я, притворяясь более рассерженным, нежели был на самом деле.
Хозяин в это время стоял у окна, наклонившись над парою старых, потрескавшихся сапог, которые он щедро мазал жиром.
— Мадемуазель не заказывала для вас завтрака, — насмешливо ответил он.
— Ну, да, впрочем, это неважно, — надменно сказал я. — В полдень я уже доберусь до Оша.
— Это как знать, — ответил он, опять усмехнувшись.
Я не понял этого замечания. Мои мысли были заняты другим, и я, отворив дверь, вышел из комнаты, чтобы пройти на конюшню. Но тут во мгновение ока я все понял. Холодный воздух, пропитанный лесными испарениями, пронизывал меня до костей, но не он вызвал дрожь в моем теле. Снаружи, на улице, стояли два всадника. Один из них был Клон; другой, державший на поводу неоседланную лошадь (мою лошадь), был тот парень, которого я видел однажды в гостинице, здоровенный, грубый малый с большой кудлатой головой. Оба были вооружены, а Клон, кроме того, был в сапогах. Его товарищ был бос, но к одной ноге у него была привязана заржавленная шпора.
При первом взгляде на них в моей душе возникло опасение, которое и заставило меня задрожать. Но я ничего не сказал им. Я вернулся назад и затворил за собой дверь. Хозяин в это время надевал свои сапоги.
— Что это значит? — хриплым голосом спросил я, хотя я отлично понимал, что они затевают. — Зачем эти люди здесь?
— Приказано, — лаконически ответил он.
— Кем приказано? — продолжал я.
— Кем? — повторил он. — Ну, сударь, это уж мое дело! Довольно вам знать, что мы поедем с вами. Мы должны убедиться, что вы уехали отсюда.
— А если я не захочу уехать? — воскликнул я.
— Вы захотите, — спокойно возразил он. — Теперь у нас в деревне нет чужих людей, — добавил он с многозначительной улыбкой.
— Что же, вы намерены упрятать меня? — воскликнул я с яростью.
Но за этой яростью скрывалось нечто другое: не назову это страхом, потому что храбрые не знают страха, но нечто, очень близкое к нему. Мне всю жизнь приходилось иметь дело с грубыми людьми, но эти три негодяя имели зловещий вид, который пугал меня. Вспоминая о темных тропинках, узких ущельях и крутых спусках, по которым нам предстояло ехать, я начинал трепетать.
— Упрятать вас, мосье? — равнодушным
тоном повторил он. — Это зависит от того, как смотреть на вещи. Одно во всяком случае несомненно, — продолжал он, поднимая аркебузу и ставя ее прикладом на скамью, — если вы вздумаете оказать нам малейшее сопротивление, мы будем знать, как положить ему конец, здесь ли, или на дороге, все равно.Я глубоко вздохнул, но близость угрожавшей мне опасности вернула мне самообладание. Я переменил тон и громко засмеялся.
— Так вот ваш план? — сказал я. — В таком случае, чем скорее мы тронемся в путь, тем лучше. И чем Скорее я увижу Ош и ваши спины, тем будет для меня приятнее.
— Мы готовы следовать за вами, мосье, — сказал он.
Я не мог удержаться от легкой дрожи. Его необычная вежливость беспокоила меня больше, чем все его угрозы. Я знал этого человека и все его привычки и понимал, что у него на уме что-то дурное.
Но у меня не было пистолетов, и, имея только шпагу и кинжал, я знал, что всякое сопротивление в данный момент будет бесполезно. Поэтому я пошел вперед, а хозяин последовал за мною, неся мое седло и мешки.
Улица была пуста, и, за исключением двух всадников, которые сидели в своих седлах, мрачно глядя перед собою, никого не было видно. Солнце еще не взошло, и в воздухе чувствовалась сырость. От серого облачного неба веяло холодом.
Мои мысли невольно устремились к тому утру, когда я нашел маленькое саше на этом самом месте, почти в этот самый час, и при воспоминании о пакетике, лежавшем у меня в сапоге, кровь снова на мгновение хлынула к моим щекам. Но насмешливое обращение трактирщика, мрачное молчание обоих его товарищей, которые упорно избегали моего взора, заставили опять похолодеть мое сердце. Побуждение отказаться сесть на коня, отказаться ехать с ними, на мгновение было почти непреодолимо, но, поняв вовремя все безумие такого поступка, который только доставил бы этим людям желанный случай, я подавил в себе это искушение и медленно направился к своему коню.
— Меня удивляет, что вы не требуете моей шпаги, — саркастически заметил я, вскакивая на седло.
— Она не страшна нам, — серьезно ответил трактирщик. — Можете оставить ее у себя… до поры до времени.
Я ничего не ответил, что мог сказать я в ответ? И мы потихоньку поехали по улице, я с трактирщиком — впереди, Клон с кудластым парнем — в арьергарде. Тихий темп нашей езды, отсутствие всякой поспешности или торопливости, равнодушие моих спутников к тому, видит ли их кто-нибудь или нет, все это должно было действовать на меня угнетающим образом и усиливать во мне сознание опасности. Я чувствовал, что они подозревают меня, что они почти отгадали цель моего приезда в Кошфоре, и я опасался, что они не сочтут нужным держаться в границах предписаний мадемуазель. Особенно зловещей казалась мне наружность Клона. Его тощее злое лицо, его впалые глаза и немота усиливали мое уныние. На пощаду здесь рассчитывать было нельзя.
Мы ехали довольно медленно, так что прошло не менее получаса, пока мы достигли холма, с которого я в первый раз увидел Кошфоре. Среди дубовой рощи, откуда я когда-то созерцал долину, мы остановились покормить лошадей, и можно себе представить, с каким странным чувством я теперь смотрел на покидаемую деревню. Но у меня не было времени предаваться этим чувствам или размышлениям. Несколько минут отдыха, и мы снова тронулись в путь.
В четверти мили от места нашего привала дорога, ведущая по направлению к Ошу, спускалась в долину. Мы уже были на половине спуска, когда трактирщик вдруг протянул руку и придержал мою лошадь.