Под конвоем лжи

— У вас в Великобритании есть успешно действующие агенты. Доказательством тому служит донесение о прибытии генерала Эйзенхауэра в Лондон.

— Несомненно, мой фюрер.

— В таком случае, я предлагаю вам как следует потрудиться, герр адмирал. Я хочу иметь доказательства намерений врага. Я хочу, чтобы вы раскрыли для меня тайну вторжения и сделали это быстро. Позвольте мне заверить вас, что вы располагаете очень ограниченным запасом времени.

Гитлер бледнел прямо на глазах; можно было подумать, что он внезапно изнемог.

— А теперь, если, конечно, у вас, господа, нет для меня других плохих новостей, я хотел бы поспать несколько часов. У меня была очень трудная ночь.

Все поднялись с мест, провожая взглядами поднимавшегося по лестнице Гитлера.

Глава 5

Северная Испания, август 1936

Он стоит перед двустворчатой дверью, распахнутой в теплую ночь, держа в руке запотевшую бутылку холодного белого вина. Он наливает себе еще один стакан, не предлагая вина ей. Она лежит на кровати, курит и слушает его голос. Слушает, как теплый ветер шелестит листьями деревьев около веранды. Над долиной сверкает беззвучная зарница. Его долиной, как он всегда ее называет. Моя гребаная долина. И пусть только эти задрипанные лоялисты [6]  попробуют отобрать ее у меня. Я отрезку их трипперные яйца и скормлю их собакам.

6

Лоялисты — здесь: войска и органы гражданской власти Испании, оставшиеся верными законному правительству во время мятежа генерала Франко (1936), приведшего к гражданской войне и государственному перевороту.

— Кто научил тебя так ловко стрелять? — требовательно спрашивает он. Утром они ходили охотиться в луга, и она добыла четырех фазанов против его одного.

— Мой отец.

— Ты стреляешь лучше, чем я.

— Я и сама это заметила.

Очередная зарница освещает комнату, и она может в течение нескольких секунд отчетливо видеть Эмилио. Он на тридцать лет старше, чем она, но все же она находит его красивым. У него темно-русые волосы, а лицо от солнца приобрело цвет потертой седельной кожи. Его длинный и острый нос похож: на лезвие топора. Она хочет чувствовать поцелуи его губ, но он все время берет ее очень быстро и грубо, а Эмилио всегда получает то, что он, мать твою, хочет, любимая.

— Ты очень хорошо говоришь по-английски, — сообщает он ей таким тоном, как будто уверен, что она слышит это в первый раз. — Совершенно без акцента. Я никогда не мог избавиться от моего, как ни старался.

— Моя мать была англичанкой.

— Где она теперь?

— Она уже давным-давно умерла.

— Ты говоришь также и по-французски?

— Да, — отвечает она.

— И по-итальянски?

— Да, я говорю по-итальянски.

— Но испанским ты владеешь не очень хорошо.

— Достаточно хорошо, — говорит она.

Разговаривая с нею, он мнет пальцами свой член. Он любит его точно так же, как любит свои деньги и землю. Он говорит о нем так же, как и об одной из своих лучших лошадей. В кровати он с ними, словно третий человек.

— Ты лежишь с Марией возле реки, а ночью позволяешь мне залезать в твою кровать и пялить тебя, — говорит он.

— Это можно было устроить только одним способом, — отвечает она. — А ты хочешь, чтобы я оставалась с Марией?

— Ты делаешь ее счастливой, — говорит он так, будто счастье — это основа основ.

— Это она делает меня счастливой.

— Я никогда еще не встречал такой женщины, как ты. — Он вложил сигарету в угол рта и зажег ее, прикрывая огонек спички от ночного ветра сложенными ладонями. — Ты, не моргнув глазом, в один день трахаешься со мной и кувыркаешься с моей дочерью.

— Я не верю в возвышенные привязанности.

Он смеется своим почти неслышным смехом.

— Это замечательно, — говорит он и снова заливается беззвучным смехом. — Ты не веришь в возвышенные привязанности. Это просто изумительно. Как мне жаль того болвана, которого угораздит влюбиться в тебя.

— Мне тоже.

— Ты можешь испытывать хоть какие-нибудь чувства?

— Если честно, то нет.

— Ты любишь хоть кого-нибудь или что-нибудь?

— Я люблю моего отца, — говорит она. — И я люблю лежать у реки с Марией.

Мария — единственная женщина из всех, которых она когда-либо встречала, чья красота представляет для нее угрозу. Она нейтрализует эту угрозу, присвоив красоту Марии себе. Ее пышные каштановые вьющиеся волосы. Ее безупречно гладкую оливковую кожу. Идеальной формы груди, которые в ее рту обретают сладость летних груш. Губы — мягче них она ничего не знает. «Давай поедем на лето в Испанию. Будешь жить со мной в нашей родовой estancia», — сказала ей Мария однажды дождливым днем в Париже, где они обе учились в Сорбонне. Отец будет недоволен, но мысль о том, чтобы провести лето в Германии, рассматривая марширующих по улицам безмозглых нацистов, нисколько не вдохновляет ее. Она же не знала, что угодит прямиком в гражданскую войну.

Впрочем, война не дерзнула сунуться в раскинувшийся в предгорьях Пиренеев райский уголок, принадлежавший Эмилио. Это самое замечательное лето ее жизни. Утром они втроем охотятся или натаскивают собак, а днем они вдвоем с Марией едут к реке, плавают в ледяной воде на глубоких плесах, загорают на теплых камнях. Марии больше всего нравится, когда они находятся на природе. Она любит ощущать прикосновение нежных солнечных лучей к своей обнаженной груди и присутствие Анны между своих ног. "Ты знаешь, мой отец тоже хочет тебя, — сообщила однажды Мария, когда они лежали в тени под эвкалиптами. — Ты можешь поиметь его. Только смотри не влюбись. В него все влюбляются".

Эмилио снова говорит:

— Я хочу, чтобы, когда ты через месяц вернешься в Париж, ты кое с кем встретилась. Ты сделаешь это для меня?

— Не знаю. Это будет зависеть от обстоятельств.

— Каких же?

— От того, кто он такой.

— Он сам свяжется с тобой. Когда я расскажу ему о тебе, он будет очень заинтересован.

— Я не собираюсь спать с ним.

— Он не будет стремиться переспать с тобой. Это семейный человек. Как и я, — добавляет Эмилио и снова заливается своим необычным смехом.

— Как его зовут?

— У него могут быть разные имена.

— Скажи мне его имя.

— Я не знаю, каким именем он пользуется сейчас.

— Чем твой друг занимается?

— Он собирает информацию.