Под крылом земля

Кто-то не мог обстоятельно ответить, как пилотировать самолет в лучах прожекторов, и был отстранен от полетов.

Майор Сливко толкнул меня в бок:

— Вот, старик, а ты говоришь «готов лететь».

Сам он ответил на вопрос без запиночки, чувствовалось, что полеты в «ночных условиях для него не в диковинку.

Появился, шурша кожаным регланом, инженер Одинцов.

— Разрешите доложить? Технический состав готов к обслуживанию полетов.

— Ну, а что скажут кудесники-синоптики? — командир полка повернулся к маленькому рыжеватому лейтенанту.

Лейтенант вытянулся в струнку и отрапортовал, что ожидается восьмибалльная облачность, к утру возможен снегопад.

— Либо дождик, либо снег, либо будет, либо нет, — усмехнулся командир и приказал сверить часы.

— Через десять минут начнем. Прошу разойтись по самолетам. Молодым летчикам остаться здесь. Поручаю вам вести наблюдения за разбегом и пробегом самолетов, за взлетом и посадкой.

Мы с благоговением смотрим на командира и думаем, как далеко еще нам до настоящих летчиков. Уж на что Николай Лобанов самоуверенный парень, а и тот притих, украдкой мнет в пальцах папиросу.

Молотков сделал несколько замечаний дежурному хронометражисту Лерману и поднялся по крутой лесенке на мостик к штурману полка Кобадзе.

…Ракета с шипеньем вспорола ночную темноту и, расколовшись в вышине на множество зеленых звезд, осветила застывший в безмолвии аэродром, пригородные постройки с темными квадратами окон, посеребренные инеем деревья с шапками вороньих гнезд.

— От винта! — раздалось на красной линии сразу несколько голосов — бойко, спокойно, предостерегающе, с вызовом.

Когда догорели звезды ракеты, раздалось неуверенное тарахтенье моторов. А скоро уже нельзя было расслышать, что говорит в микрофон полковник Молотков.

Первыми вырулили на старт командир эскадрильи Истомин и командир звена Сливко.

У посадочного «Т» стартер взмахнул зеленым фонариком, и самолет Истомина рванулся с места. Через несколько секунд он пропал за искрившимся облаком снега, а когда показался «ад облаком, стартер дал сигнал взлетать майору Сливко. Тот оторвался от земли так быстро, что мы от изумления открыли рты. Взлет самолетов продолжался не больше минуты.

Пока зеленые и красные огоньки самолетов описывали в черной вышине круг, полковник Молотков спустился к нам с мостика и велел доложить о наблюдениях.

Летчики, словно по команде, передернули плечами и опустили глаза. Нечего сказать — хороши выпускники училища! Молчание затягивалось.

— Выходит, проморгали, соколы, — полковник рассмеялся. — Ладно, не сразу Москва строилась! Вот слушайте. Почему долго не мог взлететь Истомин?

— А разве это долго? — спросил Лобанов, чтобы хоть как-то оправдать нашу ненаблюдательность.

— Да, долго. Если бы он взлетал во время бомбежки, самолет могли бы подорвать. Истомин засмотрелся на световые ограничители и ослабил контроль над взлетом. Так часто бывает. Ну, а почему чересчур быстро взлетел Сливко?

— А разве быстро — плохо? — Это уже подал голос Шатунов.

Лобанов и Шатунов — земляки и друзья. Они всегда вместе, как Пат с Паташоном. Они и похожи на них: Лобанов — худой, длинный; Шатунов — маленький, кряжистый. И если уж один из них сказал «А», другой скажет «Б».

— Смотря по обстоятельствам. Хороший кавалерист никогда не пошлет лошадь с места в карьер, потому что знает — этим можно загнать ее. А Сливко о своей лошадке забыл. Если у нее раньше времени выйдет из строя сердце — не беда. Механики поставят другое.

— Выходит, он взлетел с форсажем? — солидно заметил Николай Лобанов.

— Определенно. А злоупотреблять этим нельзя. Самолет может надорваться.

То, что говорил командир, не было для нас откровением, мы знали это еще в училище, но сейчас, на ночном старте, слова эти звучали по-новому, были куда более впечатляющими.

По времени самолеты уже должны были заходить на посадку. Полковник поднялся на мостик, а мы снова стали наблюдать за взлетной полосой.

Голубоватый луч прожектора, будто столб, воткнулся в аспидно-черное небо, а потом упал «а посадочную полосу, осветив выложенное из черных полотнищ «Т» и фигуру стартера с ракетницей в руках.

Оба летчика приземлились хорошо. Мы слышали, как командир сказал в микрофон:

— Молодцом — одиннадцатый, — а спустя минуту — И четверка — молодцом. — Но тотчас же закричал: — Руку с тормозов! Сними с тормозов руку!

Когда самолет с визгом остановился, не пробежав и половины полосы, полковник перегнулся через перила и крикнул нам:

— Видали, соколы? Начисто разувает машину!

Это значило, что майор Сливко не бережет тормозные колодки и покрышки колес.

Как только летчики отрулили в сторону, заработали моторы еще двух самолетов.

Из второй пары командир отстранил от дальнейших, более сложных полетов одного летчика: тот слишком высоко выровнял самолет и произвел посадку на малой скорости.

— Что ж это вы? — сказал полковник тому, кто сделал ошибку. — Доложите, сокол, командиру эскадрильи, пускай-ка проведет с вами дополнительные занятия и даст парочку контрольно-провозных полетов.

— Ну, хлопцы, строговат Батя. И видит все тонко, — заметил Лобанов не без сожаления. — Туговато кой-кому придется.

— Но зато справедлив, — возразил его закадычный дружок Михаил Шатунов.

— А это нам пока неизвестно.

…Когда вылетело по маршруту звено во главе с Истоминым, погода ухудшилась. Облака закрыли звезды, ветер стал резче и холоднее. По аэродрому проносились снежные вихри. Прибежал рыжий метеоролог и доложил, что ожидается снегопад.

Полковник включил фонарик. В луч его попало несколько снежинок.

— Это называется, ожидается. — Командир стал передавать по радио, чтобы группа возвращалась. — Определите, Кобадзе, где они сейчас.

— Между первым и вторым поворотным пунктом, — не задумываясь, отчеканил штурман. — Так показывает время.

— Значит, через десять минут соколы должны быть дома.

Полковник разговаривал с Кобадзе неторопливо, спокойно, однако по едва уловимым интонациям угадывалось, что он волнуется. Волнение передалось и летчикам. Все, как по команде, посмотрели на часы — засекли время.