Под нами Берлин
Шрифт:
— А спать где будем? — спросил Лазарев. Лицо Плясуна расплылось в улыбке:
— В городе, на пуховых перинах. И по-моему, в особняке самого наместника Украины.
Роскошный двухэтажный особняк. В спальнях зеркальные шкафы, туалетные столики, массивные деревянные кровати с пуховыми перинами, ванная под рукой… Все это как-то не вязалось с войной, словно мы отгородились от нее, чтобы забыть человеческие страдания и охладить ненависть к врагу.
Однако недолго пришлось нам отдыхать в хороших спальнях. В первую же ночь наши мягкие перины запрыгали от «музыки» разрывов. В Ровно, в окрестных селах и лесах, гнездились украинские буржуазные националисты, оставленные фашистской агентурой. Они не только мешали восстанавливать
Обычно в период наземного затишья, когда фронт готовится к новому наступлению, истребители не знают покоя. С воздуха они зорко прикрывают перегруппировку войск, чтобы противник не пронюхал о замыслах и не помешал подготовить операцию. Но у нас, на правом крыле 1-го Украинского фронта, днем вражеские самолеты почему-то не показывались. Мы часто летали на разведку, фотографировала оборону противника. На моем «яке» вот уже несколько дней не снимался фотоаппарат. А погода на редкость хорошая, солнечная, какая-то мирная, словно она, уговорив противника, предоставила нам отгул. И солнечные дни стали нам казаться затяжными. Без вражеской авиации стало просто скучновато. Это даже немного нас расхолаживало.
И вот сегодня, 28 февраля, как только началось утро, ясное, тихое, не предвещавшее ничего особенного, пришло срочное сообщение: севернее Луцка появилась «рама» (разведчик-корректировщик) и еще два новых самолета неизвестной марки. Они бомбят и штурмуют войска 13-й общевойсковой армии, которую поддерживаем мы.
Четверка истребителей немедленно поднялась в воздух.
Новые самолеты. Это насторожило. По сути дела, за все время войны у немцев не появлялось новых самолетов, кроме истребителя Фокке-Вульф-190. Интересно, что за новинка. Но почему же без истребителей прикрытия?
Я не надеялся, что мы сумеем застать противника. От Ровно до линии фронта 60 километров. Минимум восемь минут полета. И все же спешим. Съедает нетерпение встретиться и узнать, что это за неизвестная марка самолетов. Не набирая высоты и прижимаясь к земле, на максимальной скорости мчимся к фронту. Под нами мелькают деревни, леса, поляны. Еще километров за двадцать замечаю на фоне чистого неба рябинки зенитных разрывов. Среди них должны быть самолеты. К моему огорчению, видны только одни эти зенитные рябинки, которые уже начинали расплываться в синеве.
— Опоздали, — слышу разочарованный голое Лазарева.
Круто уходим в небо. Высота замедлила бег земли. Она теперь тихо поплыла под нами. К фронту вышли между Луцком и Рожищем. Летим на запад в надежде догнать противника. Вскоре впереди глаз поймал силуэты самолетов — пара неизвестных и в стороне от нее «рама». Прижавшись к земле, они удирают. Сомнения нет — эта тройка только что бомбила и штурмовала войска 13-й армии. По этой тройке и била наша зенитная артиллерия.
Радиус действия у наших истребителей большой. Отсюда недалеко до Польши. Я как-то впервые реально ощутил, что мы уже подошли к нашей государственной границе.
Догнать врага и уничтожить! Уничтожить даже в его владениях.
Теперь я отчетливо вижу два новых самолета «неизвестной марки», как нам передали наземные войска. Я думал встретить новинку, а тут старье, причем еще далеко довоенное старье — бипланы марки Хейншель-126.
С этими самолетами у меня был свой особый счет. Как-то во время Курской битвы наша группа поймала два таких самолета. Они корректировали огонь своей артиллерии. Одного из них мы вогнали в землю, а второй вилял, как вьюн, и долго не попадался на мушку. Наконец удалось «угостить» его очередью, и он, дымя, сел в степи на нашу территорию. Винт на «хейншеле»-не вращался, самолет не дымил, летчик и стрелок, склонив головы, без всякого движения, сидели в кабинах. Я подумал, что они уже мертвы. Кругом никого не было. Мне пришла в голову благая мысль — нельзя ли отремонтировать трофейную
машину. Я быстро возвратился на свой аэродром и, пересев на связной самолет ПО-2, помчался, чтобы сесть около «хейншеля». Прилетаю — его и след простыл. Враг обхитрил меня, улетел.Сейчас, увидев своих «старых знакомых», я, естественно, припомнил им это. Фашистских истребителей не было. Нам, как показалось сначала, никто не мог помешать выполнить задуманное. Лазарев с Коваленко пошли на «раму», а мы с Хохловым на «хейншелей». После первой атаки один фашист рухнул в небольшое пятно леса. Я решил сполна использовать технику, установленную на моем «яке», и сфотографировать уничтоженный вражеский самолет. Это будет наглядным донесением о результатах вылета.
Курс на упавший «хейншель». Я и мыслей не допускал, что на меня с земли уже наведены пушки и пулеметы. Снижаюсь и уменьшаю скорость. Лечу тихо, спокойно и по прямой: так снимки получаются лучше. Передо мной опушка леса. Включаю фотоаппарат. Через 3 — 5 секунд сбитый противник будет на пленке. И только взглянул вперед, как из-за леса на меня хлынул огненный фонтан трассирующих пуль и малокалиберных снарядов.
В небе сразу стало тесно. Летчикам в небе часто бывает тесно.
Взгляд скользнул вниз. Там под каждым деревом, кустом — войска. Бросаю истребитель ввысь, подальше «от дышащего смертью леса. Однако какой-то кусок металла догнал и врезался в мотор, в сердце машины. От смертельной, раны она судорожно вздрогнула, охнула. Огонь, дым, пар окутали меня, обжигая лицо. „Вот тебе и получил наглядное донесение о результатах вылета“, — с досадой подумал я, не видя ни солнца, ни неба, ни земли.
В этот момент я не испытывал никакого испуга. Досада разбирала меня. И на кой черт нужно было фотографировать останки фашиста!
А мой «як», надрываясь в последних тяжелых вздохах карабкался все выше и выше, Он, точно разумное существо, понимал, что наше с ним спасение :может быть только в высоте.
Через полминуты дым и огонь исчезли. Начавшийся было пожар погас. Остатки горячей воды и пара быcтро вылетели через открытую кабину. Я давно летаю без фонаря.
Снова вижу землю и небо. Беру курс на восток, на солнце: там свои, а внизу противник, Дотяну ли до линии фронта?
Ответ дал мотор. Он не вытерпел тряски и стал захлебываться металлическим кашлем. Словно моля о помощи, из него хлынули обильные масляные слезы. Желая облегчить его страдания, я уменьшаю, обороты. Тряска ослабла, но появился какой-то скрежет, писк, запахло едкой гарью и бензином. Я понял, что вот-вот остановится винт. В такие мгновения летчик всегда глядит на прибор высоты. Сейчас я его не вижу: масло. залепило очки. Чуть было я их не сбросил, но опомнился. Ни в коем случае не снимать очки, а то от горячего масла можно ослепнуть. Перчаткой протираю стекла. Взгляд снова на высотомер. Стрелка показывает 1100 метров. Можно спланировать километров 10 — 12, а я нахожусь от передовой, наверное, не меньше чем на 30 — 40. Вся надежда на мотор.
Масла так много набралось в кабину, что дышать трудно. Нестерпимо жарко, душно. Высовываю голову из кабины, но тут же приходится отпрянуть назад: по лицу хлестнули раскаленные газы, выбрасываемые из патрубков.
От липкой масляной жары мне стало уже невмоготу. Масло заползло в рот, в нос и жжет легкие. Оно окончательно зашторило глаза. Я понимаю, что масло должно вот-вот все выбить из мотора и тогда будет легче. Жду. Креплюсь.
Дождался. В кабине просветлело. Масло больше не слепит глаза: вылилось. Снимаю очки. Солнце ударило в глаза. Рядом, крыло в крыло, словно взяв меня под руку, летит Ваня Хохлов. Приятно в трудную минуту видеть друга. Он должен знать, далеко ли до линии фронта.
— Ну как, передовая скоро? — нетерпеливо спрашиваю его.
Ваня ободряюще улыбается:
— Дотянешь. Наверняка дотянешь.
Его слова придали уверенность. Однако мотор начал терять мощность, и машина уменьшила скорость. Без масла и воды двигатель не может работать. Хоть бы еще он потянул две-три минуты. Не увеличить ли газ? Нельзя: в таких случаях лучше всего не менять режим работы двигателя. Но он все равно уже еле-еле тянет. В надежде на случай решаюсь прибавить обороты. Сейчас один метр пути может решить: увижу я товарищей или распрощусь с ними навсегда.