Под небом Африки моей

Мысли о лучшей доле для Маржареты возникали у меня неизбежно – хотя бы и потому, что в случае с ней безнаказанная жестокость жизни проявила себя со скоростью видеоклипа: болезнь матери – смерть матери – похороны матери – непристойно-скоропалительная женитьба отца – акселерированное, то есть через два месяца, рождение ребенка, зачатого тоже акселерированно, то есть гораздо быстрее, чем его производители пошли под благословение загса, – и вот, меньше чем через год после смерти мамы, Маржарета вдруг обнаружила себя в чужих декорациях пьесы, где роль для нее, Маржареты (бывшей Ритуси), не предусматривалась.

Из детей ее резко выперли; вообще детство прошло незаметно, как спуск на ленте эскалатора: она попала на незнакомую станцию, надо было куда-то ехать, куда – неясно, понятно было лишь то, что единственный путь попасть в укромный, сладостный мир матери и ребенка – это самой же родить ребенка – и стать ему матерью. Ивана она любила исступленно; девочка от него родилась мертвой; сама Маржарета лишь по чистой случайности не умерла в отягченных родах.

Я был как раз рядом, когда случайно, через семь месяцев, то есть с момента известия об ее беременности, Ванька натолкнулся на свою летнюю жену возле библиотеки имени Чехова – еле живую после родов синего трупика, с еще не вполне работающими почками, отечную, бледно-зеленую, молчащую. На Ванькин вопрос «Как жизнь?» она ответа не дала, хотя он и не требовал высокого IQ – да и шаблон от классика у русских всегда под рукой: да так все как-то… Нет, шаблоном Маржарета пренебрегла; она, похоже, вообще не понимала, что происходит.

Конец ознакомительного фрагмента.