ПОД НЕМЦАМИ. Воспоминания, свидетельства, документы

Не претендуя на ответ на поставленные вопросы в полной мере, я хотел бы этой запиской рассказать, по возможности просто и без выводов, о проявлении государственного и национального инстинкта в первые годы немецкой оккупации западных областей России, с тем чтобы исследователь мог по-своему оценить эти факты и сделать из них выводы.

Появление немцев

Можно считать установленным, что немецкая военная машина в наименьшей мере была приспособлена для решения политических задач лишь своими средствами [151] . Именно этим объясняется, что, заняв огромные территории с десятками миллионов населения, немецкая армия на первых порах предоставила их самим себе, тогда как освоение их немецкими тылами происходило медленно и часто растягивалось на годы [152] . Известное значение имело и то, что немецкая армия по своей структуре строит очень глубокие тылы, часто до трехсот километров в глубину. И в этих тылах влияние немецких тыловых учреждений было сведено до минимума. Это создавало довольно странную картину. Занятые области в России резко делились на две части: лежащие в зоне германского военного тыла и отошедшие во власть германского гражданского управления. И это не было только условным делением. Строй жизни, порядки, вводимые оккупантами, даже налоги на население — все было различным. Все, что я буду рассказывать в дальнейшем, относится к областям, находившимся под немецким военным, но не под гражданским управлением. Под военным управлением до самого отступления немцев из России находились территории с тридцатью миллионами населения, тогда как территории с пятьюдесятью миллионами населения управлялись немецкими гражданскими управлениями [153] .

151

Правильнее говорить о том, что военно-политическое руководство рейха вообще их перед собой не ставило. В 1941 необходимость верной постановки и разрешения политических задач во время неизбежной для Германии войны с Советским Союзом ощущалась только в кругах христианско-консервативной антигитлеровской оппозиции. Летом 1941 гражданский руководитель антигитлеровского заговора, бывший обер-бургомистр Лейпцига (1930–1937) К. Ф. Гёрделер (1884–1945) закончил составление обширного политического меморандума «Цель», предназначавшегося для оппозиции и западных союзников. Автор меморандума резко критиковал Гитлера, упустившего «возможность избавить русский народ от большевизма». С точки зрения глубоко верующего христианина Гёрделера, после ликвидации нацистского режима освобожденная от большевиков и «антихристианского коллективизма» Россия должна была бы быть включена в Европейский союз в качестве равноправного партнера.

152

К концу 1942 на Востоке Германия и ее союзники оккупировали огромную территорию площадью в 1,926 млн. кв. км. В некоторых отдаленных селах и деревнях немцев так и не увидели или практически почти не видели весь период оккупации.

153

На оккупированных территориях до войны проживало 88 млн. человек (46 % населения СССР). От 10 до 15 млн. человек оказались в эвакуации, какая-то часть была призвана в Красную армию, поэтому мы согласны с теми исследователями, которые оценивают общее число граждан СССР, оказавшихся в оккупации, примерно в 70 млн. человек. Таким образом, из них условно 25 млн. проживали в областях ответственности командования Вермахта и 35 млн. — в областях с гражданским управлением.

Общеизвестны два факта [154] из первых дней советско-германской войны:

1. Пятимиллионная советская армия [155] , находившаяся на Западе, распалась и проявила откровенное нежелание воевать против немцев [156] .

2. Население встречало немцев как освободителей от большевизма, оно не только не сопротивлялось немцам, но старалось создать условия, при которых бы немцы быстрее оккупировали территорию.

154

В наибольшей степени дискутируются в современной историографии.

155

К 22 июня 1941 не завершившая мобилизацию группировка советских войск на Западе насчитывала 3 289 851 человека (в том числе 215 878 — в составе военно-морского флота СССР и 153 608 — в войсках НКВД). К 1 сентября 1941, по разным оценкам, на Восточном фронте противником было взято в плен от 1,5 до 2 млн. человек.

156

Из материалов Политуправления Западного фронта (по состоянию на февраль 1942) следует, что в каждом районе БССР, а также Смоленской, Калужской и других оккупированных областей находились по селам и деревням 5–6 тыс. бывших военнослужащих-красноармейцев, которые, избежав плена или будучи освобожденными из него, летом — осенью 1941 приобрели у местного населения статус «зятьев», «сынков», «примаков» и т. д.

Оба эти факта одного порядка. В них воплотился политический инстинкт народа, не желающего мириться с большевизмом, первая фаза активного сопротивления большевизму, находящего свое выражение в отрицании большевизма и в готовности примириться со всякой силой, являющейся антибольшевистской. Готовность эта необязательно должна учитывать также качества и особенности той силы, которая борется против большевизма. Дело в том, что врагом № 1 для народа был большевизм, и поэтому всякая система, действующая против него, принималась как дружелюбная [157] . Это совсем не значит, что у русских не было страха перед немцами, — он, конечно, был, — но надежда на лучшее свойственна народам в беде, и поэтому от немцев ждали все же лучшего, чем то, что давал большевизм.

157

Военная прокуратура КВО в спецсводках (за январь — октябрь 1937) сообщала о многочисленных «прогитлеровских» высказываниях военнослужащих войск округа (преимущественно беспартийных колхозников), затем арестованных органами НКВД:

«Если бы удалось перейти на сторону фашистов, то тогда я совместно с фашистами нагнал бы страху советской власти… Если начнется война с фашистами, то в тылу РККА вспыхнет восстание против советской власти» (к/а 60-го ап А. М. Чаплин);

«Только Гитлер сможет освободить Украину от большевистского ига» (врач 134-го мбр П. И. Татарик);

«В Италии и Германии живут лучше, чем в СССР. СССР боится войны потому, что правительство не уверено в верности ему Красной армии. Правительство знает, что Красная армия им недовольна, совсем другое дело в фашистских странах, они воюют и будут воевать потому, что у них народ лучше живет, чем у нас» (к/а 72-го отдельного пулеметного батальона П. А. Гусак);

«Гитлер — гений. Вы меня не переубедите» (воентехник II ранга И. Ф. Савельев);

«Если бы мне пришлось воевать с фашистами, я бы их не рубил, а перешел бы на их сторону; это все неправда, что наши газеты пишут о фашистах» (к/а отдельного эскадрона связи 5-й кавалерийской дивизии М. С. Омельчук);

«С помощью Адольфа Гитлера в СССР будет восстановлена фашистская диктатура, которая освободит народы России от тяжелого переживания. Я не военнослужащий [РККА. — К. А.], я — военнопленный» (к/а 4-го стройбата Г. Я. Варфоломеев) и т. д.

Здесь уместно привести важное замечание члена НТС и журналиста Г. С. Като (А. С. Казанцева), пытавшегося объяснить подобные предвоенные настроения совсем не симпатиями к Гитлеру или к политической доктрине национал-социализма. Скрытый ненавистник советской власти, например, упомянутый в сводке НКВД единоличник Буланов, или любой другой антисоветчик, с точки зрения Казанцева, «не верил и не верит ни одному слову советской пропаганды, не без основания считая, что она органически не способна сказать ни одного слова правды. Он читал казенную советскую печать (а другой никакой нет) наизнанку или справа налево: что поносит советская власть, то для него, наоборот, хорошо; что хвалит — плохо. Если ТАСС… что-либо опровергает (почти единственная форма сообщений из международной жизни), значит, это опровергаемое имело место уж обязательно. Каждый успех советского правительства в межгосударственных отношениях он привык считать своей личной неудачей, и наоборот. Каждый договор Запада с советским правительством рассматривал как предательство культурного свободного человечества по отношению к себе. Не зная остального, несоветского мира, не имея ни возможности общения с ним, ни права поездки за границу (попытка покинуть страну карается по закону 1934 г. расстрелом), ни права получать иностранные газеты, книги и журналы (все это монополизировано властью), фактически будучи лишенным далее права переписки с заграницей, он создал свой особый мир взаимоотношений, симпатий и антипатий, совсем не оправданный действительностью. Гитлер, пришедший к власти в 1933 году, был встречен в штыки советской пропагандой. Русский антибольшевизм, ничего не зная о национал-социализме и рассматривая Гитлера только как врага большевизма, сразу же зачислил его в число своих друзей и союзников. Годы 1933–1939 были годами травли Германии советской прессой и одновременно годами роста симпатий к ней».

Другой пример. В пути следования на финский фронт в январе 1940 в эшелоне 539-го стрелкового полка майора Соколова (на тот момент — 131-я стрелковая дивизия) сотрудниками Особого отдела НКВД были арестованы два младших командира 2-го батальона Борец и Целик, в разговоре с красноармейцами заявившие: «Гитлер лучше заботится [о своих солдатах и крестьянах. — К. А.], чем Сталин; у нас нет родины». На предварительном следствии выяснилось, что родители арестованных были раскулачены во время коллективизации.

Как я уже сказал, сама немецкая военная машина не была приспособлена для решения политических задач в оккупированных землях лишь своими средствами, и эта кажущаяся слабость на самом деле увеличивала силы оккупации и отдаляла столкновение их с населением. Германская армия была заинтересована только в одном — в сохранении спокойствия тыла. Организация оккупированных земель, управление ими и даже взыскание налогов, кроме случаев прямой военной необходимости, — все это интересовало армию лишь в минимальной степени и постольку, поскольку вызывалось прямой необходимостью. В связи с этим в землях России, занятых германской армией, но не получивших гражданского немецкого управления, создавалась обстановка некоторой свободы населения. Конечно, это был суррогат свободы, и воплощался он, главным образом, в том, что германская армия не интересовалась населением без особой нужды, но все-таки в этих условиях условной свободы могло проявиться стремление народа к устроению начальных форм общежития. И оно проявилось. Если в городах военные коменданты все-таки назначали каких-то лиц из среды русского населения для поддерживания порядка, то в селах и этого не делалось — население предоставлялось собственной инициативе.

Взгляды населения на имущественное право государства

Только условно это можно назвать «взглядом». На самом же деле, с первого дня прихода немцев в населении заговорил инстинкт возвращения имущества, отнятого государством у народа. Так как это было в первые дни оккупации, то этот инстинкт действовал вне влияния какой бы то ни было внешней обстановки, поскольку немцы не считали для себя нужным вмешиваться в то, что происходило.

На западе советское правительство концентрировало огромные запасы военного снабжения. Следует иметь в виду, что вся советская стратегия была стратегией наступления, а не обороны. Она получила свое законченное выражение в утверждении наркома Ворошилова, сказавшего на одном из съездов: «Мы врага будем бить на его собственной территории». Эта стратегия воплотилась не только в характере подготовки армии, но и в географии распределения военных запасов страны. Именно на западе, во всех больших и малых городах, а часто и в селах, были созданы огромные интендантские склады, которые и попали в руки немцев. В это время немецкая армия интересовалась, главным образом, складами военной амуниции, да и то для того лишь, чтобы уничтожить эту амуницию; продовольственными же и вещевыми базами интересовалась мало.

Население на западе, как и во всей стране, во все предвоенные годы испытывало большие продовольственные затруднения. Сахар, жиры, мясо получались населением в очень ограниченном размере, хотя [обычно] торговля была свободная и без карточек. Магазины стояли перманентно пустыми, и достать килограмм сахара считалось за счастье. Когда немцы заняли города, в которых были продовольственные базы армии, население ринулось к этим базам, открыло запасы, и их обилие и разнообразие поразило изголодавшихся. Законом поведения населения в первые дни оккупации стал известный лозунг Ленина «грабь награбленное», бывший до этого полузабытым, а теперь зазвучавший в смысле, противоположном тому, какой ему придавал Ленин в 1917 году. В народе очень сильно было развито сознание, что государство Сталина — грабительское государство, что оно живет за счет грабежа народа. Это порождало сознание права народа вернуть себе награбленное государством. Понятие «государственная собственность» в сознании населения перевоплотилось в понятие «награбленная государством собственность», которая должна вернуться к народу.

В условиях первых дней войны и речи не могло быть о том, чтобы решить этот вопрос о государственном имуществе по справедливости. Поступали так, как в этот момент подсказывал инстинкт, а он вел к возвращению народу отнятого у него государством имущества только одним путем — путем грабежа народом государственного имущества. Если вначале этот инстинкт сдерживался страхом перед немцами, которые могли бы наказать [за] ограбление военных складов, брошенных советской армией, то потом этот страх исчез, так как немцы всем своим поведением показывали, что это их не интересует. Иногда они сами давали населению приказ разобрать по домам то, что оказывалось на базах советской армии.

Все это привело к тому, что население оккупированных немцами областей в первые дни оккупации осуществило путем грабежа свой взгляд на имущественное право сталинского государства и в уродливых формах отняло у него то, что было им, по мнению населения, [отнято] у народа.

Пуховичи

Это небольшой городок у железной дороги Бобруйск — Минск. Население — около 10 тыс. человек. До войны стоял здесь гарнизон из двух полков. У города [были] созданы огромные базы продовольственного снабжения Красной армии. По данным интендантства, к началу войны на этих базах имелось:

Сахара — 3 тыс. т

Жиров в бочках — 2,5 тыс. т

Мясных консервов — 4 тыс. банок

Круп различных — 1,2 тыс. т

Муки — 900 т

Растительного масла — 500 т

Рыбы в бочках по 100 кг — 1,5 тыс. бочек

Пакетов НЗ (неприкосновенного запаса; 5-дневный рацион солдата) — 10 тыс. штук

Данные приводятся по ведомостям, оставшимся в городской управе Пуховичей. Цифры округлены.

Немцы вошли в городок 2 июля, т. е. через десять дней после начала советско-германской войны. Первыми вошли танковые части, принадлежащие к 3-й танковой армии. Население вначале боялось выходить из домов. Городок был занят в полночь, население появилось на улицах только с рассветом, часов в пять. Первыми вышли старики и старухи. Немецкие войска проходили через город. Постепенно у уцелевшей церкви собралась большая толпа. Неизвестно, как родилась идея приветствовать немцев, но толпа двинулась к дороге. Предводительствовали толпу двое — старик рабочий и бывший начальник городского коммунального хозяйства, коммунист. Жандарм, регулировавший движение войск, понял, что от него хотят жители, и приказал ждать. Вскоре появился командир немецкой части с переводчиком.

Командир выслушал население, поблагодарил за приветствие и просил соблюдать спокойствие и не допускать актов саботажа. На вопрос, что делать с военными складами, командир ответил, что армия не заинтересована в них и население может поступить с ними [так], как найдет нужным.

Это был сигнал к началу грабежа. Население ринулось к складам, взломало их, начало растаскивать сахар и другие продукты по домам. Тащили на плечах, так как транспорта в городе не было, тот, который был, был взят отступающими войсками. На складе происходила давка, женщин затаптывали насмерть, несколько детей тоже было затоптано. Склад заполнялся рассыпанным сахаром, крупой, мукой, все это смешивалось в кучки, и в этом месиве люди барахтались, пытаясь вытащить со склада продовольствие. Если человек не мог поднять на плечи мешок с сахаром, он взрезал его и половину высыпал на пол, чтобы другую половину утащить домой. Очень скоро появились крестьяне из окрестных деревень. Они приехали с подводами и стали нагружать [их]. Городские жители стали избивать крестьян, у складов начались драки. Это продолжалось до тех пор, пока немецкий командир части не прислал наряд солдат для наведения порядка. Солдаты установили очередь, и ограбление склада приняло организованный характер.

В тот же день наполовину склады были пусты. Если считать, что в их ограблении приняли участие три тысячи городских семей и три тысячи крестьян, то и тогда в среднем на каждую семью пришлось немало продовольствия. На короткое время ограбление склада было приостановлено немцами, которые выставили охрану у того отделения, которое содержало половину всех запасов продовольствия (это продовольствие было передано городу позже), так что всего в первый день населением была занята половина продовольственных запасов. Но и это означает, что на каждую семью, принявшую участие в ограблении складов, в среднем пришлось больше 200 кг сахара, около 200 кг жиров, около 35 кг круп, не считая рыбы, индивидуальных пакетов НЗ и растительного масла, которое по большей части погибло. Такого богатства жители города давно уже не видели.