Под открытым небом. Собрание сочинений в 4-х томах. Том 3

Общение с семьей Рожновых, если так можно назвать союз, который был между Алексеем и Зинаидой, давало ему, Касторгину, многое для последующих раздумий. Тогда он был счастлив, или, вернее, не думал о счастье, что иногда равнозначно, и всерьез не воспринимал рассуждения Алексея. Но теперь все чаще и чаще невольно перебирал те несуразности своего нового знакомого: «Размахай» – так он назвал его тогда в Джоррет де Мар.

– Кириллыч, ну помоги мне сбагрить куда-нибудь мою пантерочку, – лежа на спине, подставившись весь под утреннее солнце, говорил Размахай-Алексей. – Мне надо вечером посетить «Тройку». Возьми мою и свою и сгоняйте в Барселону. Хреново, что я со своей на корриду уже съездил, она второй раз не поедет. Вот что: я «прихворну», а ты предложи съездить в дом-музей Сальвадора Дали, вернее, театр-музей Дали в Фигейросе. Это недалеко. Она мне все уши дорогой еще прожужжала.

– Ну, а сама коррида-то как?

– Мне не понравилась, Зинаиде – да, очень понравилась, аж ножками сучила.

– С чего так – не понравилась?

– Понимаешь, там не бой, а сплошное убийство быков. Распланированное артистическое действо: примерно на каждой двадцатой минуте уставшего, измученного прежде пешими, я их насчитал до семи, человек, а потом еще двумя на лошадях, с бронированными попонами, быка забивал тореро. Причем, более половины было убито не с первого раза. Может, это специально, я не понял, чтобы пощекотать нервы. Но вот уж финальная сцена, когда добитого ножом быка за рога вязали веревкой и тройкой лошадей волочили с арены, конечно, жуткая. Только что на глазах было существо живое, дикое, красивое, безжалостно поставленное в условия, когда надо защищаться, и вдруг через двадцать минут – все! Труп. За три часа корриды убили шестерых быков. Мне один больше всех понравился, рыжий такой, небольшой. Он одного стервеца, ага, с плащом так здорово поддел, что тот упал, вскочил и спрятался за специальный барьерчик в нишу. Туда бык с его рогами просунуть голову не может. Все предусмотрено. Мясники.

– Но ведь, наверное, риск есть большой!

– Есть, и немалый. Но уж больно силы неравные, все обставлено для убийства, а не для поединка. Не столько быков жалко, сколько неловко за людей с оружием.

– В доме-музее Дали мы уже были.

– Когда успели? – удивился Алексей.

– За день как с вами познакомились.

– Ну и как?

– Не знаю, однозначно не могу определить. Он большой оригинал, может, например, мужскую голову изваять, поменяв ухо и нос местами.

– Хорошо еще, что только эти части меняет местами, – резюмировал Алексей.

– Моя Светлана долго стояла, – продолжил Касторгин, – около этой головы и поняла то, что я не понял, – почти серьезно рассказывал Кирилл Кириллович, – это гимн жизни, а вернее, ее красоте и целесообразности! Так она определила.

– Не понял, – признался Алексей.

– Что ж тут не понять. Великий Дали показал, как было бы гнусно, если бы многое поменялось местами, было не так, как сейчас. А если все на месте, дружище, все, как надо, так радуйся! Руки, ноги и все прочее…

– А-а-а, ну да, – согласился Алексей, – у меня тоже все на месте, отпустите меня в «Тройку», робяты!

– А «Тройка», это что? – спросил Касторгин, полуобернувшись со спины на правый бок и из-под ладони левой руки пытаясь отыскать глазами ушедших к воде женщин.

– Так ты несколько раз проходил мимо. Это русский ресторан со щами, пельменями. Наверху номера с девочками. Причем русскими.

– Ладно тебе… – неопределенно усмехнулся Кирилл Кириллович, подивившись то ли вездесущности Алексея, то ли простоте, с которой тот говорил о вещах, при разговоре о которых Кирилл внутренне чувствовал какое-то сопротивление и неприятие. И не знал: сопротивление это правильное или нет?

– Нечего ладить, девочки там ого-го!

– Неужели ты, – Касторгин, скосив через очки глаза, как слон на насекомое, глянул на Алексея, – неужели ты запросто пойдешь к проституткам?

– А почему нет? – Алексей, не меняя позы, лениво и размеренно брал в горсть мелко дробленные камни, которыми был засыпан вместо песка весь пляж, и, растопырив пальцы, просеивал себе на волосатый живот. – Может, черненькая попадется! Или мулаточка. Мечта поэта! Слушай, а почему у них вместо песка эта вот дробленка? – Он помолчал и подчеркнуто поучительно продолжил: – Теснились, перли друг на друга, напирая, тысячелетия. Войны, эпидемии убивали целые континенты. Проходили целые народы. Приходили и уходили великие завоеватели, хромые и не хромые, всякие. Все было не вечно. Но проституция была, есть и будет.

У Касторгина, что называется, вытянулось лицо и… поглупело… так можно сказать.

– Ты что, читаешь где-нибудь лекции об этом? Больно как-то основательно?.. А всего-то лишь избыток гормонов голову кружит.

– Нет, – черпанув почти из-под Кирилла (мало ему вокруг) следующую порцию дроблёнки, лениво сказал Алексей, – я, видишь ли, врач, и – циник, надо сказать, думающий притом.

– А-а, – протянул Кирилл Кириллович, – циником прикидываешься, так проще?

– Может быть. Но я оказался в таких осях координат, где – верность – неверность, норма – разврат, приличие – наплевать на все. Приходится анатомировать, анализировать. И самого себя, в том числе. Помнишь, ведь давно уже сказано, кем – забыл:

Человек приятен и красив бывает,Но внутри него кишки – они воняют.

Касторгин изумлялся своим собеседником все больше и больше. В начале их знакомства он показался Кириллу увальнем, флегматичным малым, эдакой спокойной рыхлой массой с крупным неинтересным лицом, с двумя пронзительными, как у гориллы, глазами. Они-то тогда еще обратили на себя внимание Кирилла Кирилловича. А вот жена его, подвижная живая непоседа, она сразу вначале заполнила все пространство вокруг Касторгиных, везде опережая и все предугадывая. Он не знал, что с этим делать, ибо и после разговоров с Алексеем чувствовал, что она, Зинаида, незаурядна.

Конец ознакомительного фрагмента.