Под русским флагом

Зюйд-вест долго держал нашу бухту свободной ото льда, но затем, наконец, в течение нескольких дней задул норд-норд-ост, и бухта начала покрываться льдом. К борту принесло старую большую льдину в пять-шесть мер, и мы хорошо привязали ее к нашему судну с помощью якорей и тросов. Мы считали, что лучше пришвартоваться к такой старой льдине, поскольку молодой лед не очень-то приятно иметь у себя под боком. На нем невозможно построить собачьи будки, кузницу или другие сооружения. В нем нет плавучести, на его поверхности всегда собирается вода, причем соленая, поэтому-то она и замерзает с трудом. Я видел соленые льдины, которые выперло наружу и с которых капала вода даже при 40 градусах мороза.

С русских судов в бухте Таймыр мы ежедневно получали телеграммы. Они постоянно дрейфовали, как правило, на северо-восток. У них был ветер той же направленности, что и у нас, но не настолько сильный. Барометр находился у них на более низкой отметке. В те дни, когда дул норд-ост, русских отнесло на юго-запад на 11 километров, при самом сильном зюйд-весте случалось, что они дрейфовали километр в час. Однако много времени им приходилось стоять на месте.

В последние дни сентября у нас были стабильные температуры, восемь-десять градусов мороза. Мы думали, что зима уже установилась, и начали строить кузницу и помещение для собак. Но 4 октября погода сменилась – сильный южный ветер с дождем и повышение температуры до +2°. Оттепель длилась неделю, и наши ледяные постройки подтаяли и некрасиво съежились. Когда вновь начались морозы, нам пришлось все строить заново, используя колья в качестве балок для крыш и кузницы, и собачьих будок.

Прямо к югу от судна находился кряж, который мы назвали «гора». Конечно, он не заслуживал такого имени, но мы как норвежцы считали, что у нас должно быть что-то «горное». В воскресенье 11 октября мы с доктором отправились «в горы». [33] Вершина этой горы была в 12–14 км от судна. Мы видели множество лисьих следов, а также следы леммингов, и решили, что здесь, видимо, хорошее место для охоты. Тогда было решено основать здесь одну из наших промысловых станций, а две другие – подальше на восток.

33

Описанные особенности присутствуют в «Лоции Карского моря» издания 1935 года.

Вскоре после того, как мы встали на зимовку, мы продули наши паровые котлы и начали разжигать отопительный котел, но оказалось, что дело это хлопотливое и невыгодное. Поэтому мы снова заполнили водой один из паровых котлов и использовали его для нужд отопления. Бак для воды мы переместили на верх парового котла, и всю зиму у нас был запас воды для питья и приготовления пищи, а также для мытья.

Как только установилась холодная погода, команде выделили дополнительную одежду – нижнее белье, меховые рукавицы и мальтизы, нашили и рукавиц такого же фасона, как оленьи рукавицы у лопарей – мехом внутрь.

14 октября мы закончили с тентом для судна, причем значительно припозднились. Погода так бушевала, что несколько раз нам приходилось откладывать работы, так как не удавалось натянуть тент достаточно крепко. У нас было два здоровых кола для марса и большой мачты, один в 72 фута, другой еще длиннее. Один конец этих кольев мы положили на ростры, другой – на ламповые шкафы по обе стороны судна. Вместо конькового бруса мы подняли один кол между мачтами, в качестве продольных брусьев с каждого борта, между коньковым и несущими кольями, мы подняли еще по одному колу, чтобы уменьшить напряжение тента. В кормовой части мы использовали вместо конька бизань-рею. Под все колья с нужными промежутками были установлены подпорки.

С внешней стороны судна построили снежную стену в семь-восемь футов толщиной и такую высокую, что она доходила до кольев, лежавших на рострах, т. е. три-четыре фута над леерами. Поверх всей палатки положили снежный слой в один-два фута толщиной, на него – часть старых парусов, чтобы снег не спадал. Затем вниз, с лееров мы построили настоящий взвоз, примерно такой, как делают для амбаров, а на палубный вход на поставили дверь с настоящей дверной рамой. Таким образом, мы сделали всю конструкцию более или менее герметичной. Под тентом было так тепло, что можно было мыть палубу всю зиму, как минимум, раз в месяц.

Моторку и другие лодки подняли на лед, оттащили немного от судна и накрыли брезентом. Затем мы перенесли на лед провиант в количестве, достаточном для всех нас в течение четырех месяцев. Перенесли и корм для собак, большой ящик с боеприпасами и патронами и значительную часть керосина, а кроме того, часть снаряжения, оленьи шкуры, спальные мешки, примус и т. п. На борту мы оставили только 4000 патронов для маузеров и 2000 для винтовок.

Этот склад на льду мы сделали как резерв на случай, если судно пострадает в результате той или иной непредвиденной ситуации. Мы все тщательно упаковали в герметичные оцинкованные ящики и укрыли старым марсом.

В кормовой каюте было очень холодно. Судно не было предназначено для экспедиций с зимовками. Тогда мы закрыли световой люк доской вровень с нижним краем палубы, на него положили в два слоя оленьи шкуры и прибили их по краю рамы. Затем насыпали сверху большое количество опилок и прикрыли пустыми мешками. Дверцы в кормовые шкафчики законопатили, а сверху прибили слой оленьих шкур. Они шли от палубы, покрывали диван, спускаясь прямо до пола, на них положили диванные подушки. Тамбур и спуск в каюту также обили оленьими шкурами.

Когда мы это проделали, температура в каюте значительно изменилась. Раньше мы с трудом удерживали не более пяти-шести градусов тепла, а после работ температура повысилась до двадцати с лишним градусов. Кроме того, каюта теперь выглядела так уютно, что становилось теплее от одного взгляда на нее. Правда, стало очень душно, и для проветривания нам приходилось часто открывать вентиляционные люки. В коридоре тоже стало тепло, хотя у нас не было там радиаторов: двери в каюты штурмана и машиниста, как правило, оставались открытыми, и тепло шло оттуда.

В последнее время наш телеграфист слышал, как кто-то передает телеграммы по беспроводной связи, но никак не мог понять, кто это. Он не знал других языков, кроме русского. С русских судов в бухте Таймыр тоже рассказывали, что слышали иностранную станцию. Наш телеграфист начал записывать буквы, и, в конце концов, мы поняли, что слышали Инге [34] , а телеграммы посылались на Шпицберген. Телеграфист постепенно выучил норвежский, так что стал кое-что понимать из слышанного. По большей части это были служебные, а частью коммерческие сообщения. Такие послания не представляли для нас никакого интереса. Но после окончания рабочего дня случалось, что мы попадали на чей-то личный разговор, на разные новости, также и на новости с фронта. Военные телеграммы мы пересылали на русские суда. Мы, например, услышали, что большой немецкий вспомогательный крейсер под покровом ночи пробрался в Трондхейм-фьорд мимо укреплений и зашел в Трондхейм. Телеграмма заканчивалась словами: «Большой военный скандал». Нам было ужасно любопытно, в чем же суть большого военного скандала, но за все время нашей стоянки нам так об этом больше и не удалось ничего узнать.

34

Радиостанция на территории Норвегии.

У нас был хороший запас медной проволоки. Измерив ее, мы обнаружили, что можем расширить нашу радиосеть. Мы выстрогали высокий кол, 17 октября установили его, как мачту, перед судном и увеличили нашу сеть на 40 метров. Таким образом мы надеялись установить связь с Югорским Шаром. Мы часто слышали эту станцию и пробовали с ней говорить, но нам это до сих пор ни разу не удалось.

18 октября все матросы отправились на охоту, некоторые из них увидели стадо оленей примерно в 20 голов, но никому не удалось подстрелить хотя бы одного.