Под солнцем Сатаны. Дневник сельского священника. Новая история Мушетты. (сборник)
Шрифт:
И он действительно высказал свои мысли, совершенно не заботясь о том, чтобы прикрыть их безобразную наготу, буквально захлебываясь отвращением к себе. Тонкие черты застыли в скотской отупелости, зубы ощерились в угрюмо-злобной усмешке, старое лицо оцепенело, сведенное жуткой судорогой порока. Гамбийе исподлобья наблюдал за ним, злорадно склабясь. Преподобный отец попятился. Выражение отчаяния на его лице смягчило бы самого барона Сатюрна, вызванного к жизни пером бессмертного Вилье.
— ...Полно... что вы, маэстро... — лепетал несчастный, — вера, обряды которой я отправляю, дарит нас бесценными сокровищами терпимости... милосердия... Сомнение в догмате веры... может...
Доводы беспорядочно теснились в его помутившемся мозгу; ему хотелось выложить их все сразу, мысли скакали от одного к другому, как ошалевшая стрелка компаса.
Но могучий старик приступил к нему, заслонив его широкими плечами:
— Будущая жизнь? Учение церкви? — вскричал он, сверля Сабиру светлыми глазами. — Вы в это верите? Отвечайте прямо, без уверток: верите? Ну?.. Да или нет?..
(В голосе его, видимо, было что-то еще, кроме оскорбительного вызова...) Но разве припрешь к стене такого вот Сабиру? Ни разу он не усумнился в справедливости проповедуемых им истин по той простой причине, что ни разу не усумнился в себе, в непогрешимости своих суждений. Все же он колеблется, лихорадочно роется в уме в поисках подходящего ответа, какого-нибудь удачного возражения... Но грозный противник совсем притиснул его, взял за глотку... Сабиру умоляюще поднимает руку. «Поймите же меня...» — начинает он обмирающим голосом.
Сен-Марен жжет его взглядом, где пылает нескрываемая ненависть, отворачивается. Тщетно пытается вымолвить что-то злосчастный кюре: слова застревают у него в горле, и слезы кипят на глазах — слезы позора.
Господин Гамбийе так никогда и не понял, каким образом мирно начавшийся разговор, становясь постепенно все громче и раздраженнее, достиг такой запальчивости и озлобления, что на миг почудилось, будто здесь, в свете керосиновой лампы, сошлись лицом к лицу три заклятых врага. Причина же заключалась в том, что все трое оказались в таких обстоятельствах, когда слова и внутреннее состояние перестают соответствовать, когда участники разговора препираются, не слушая друг друга, когда каждый говорит, отвечая своим мыслям, и негодуя, как ему кажется, против собеседника, в действительности сердится на самого себя, на свое недовольство собой, подобно некоей диковинной кошке, ловящей собственную тень.
В наступившей тишине, где зрела новая гроза, они услышали вдруг скрип наружной двери, потом потрескивание лестничных ступеней под медленными грузными шагами. Они были настолько взвинчены, что переглянулись с каким-то благоговейным ужасом. Сабиру первым облегченно перевел дух, увидев спокойное лицо Марты.
— Ох-хо-хо, чистое наказание! — бормотала запыхавшаяся старуха.
Добравшись до последней ступени, она окинула мужчин быстрым взглядом, легонько охлопывая передник, чтобы разгладить набежавшие морщины.
— Ладислас ждет вас, господа!
В молчании они послушно сошли за ней к садовой калитке. Небо было усыпано звездами.
— Видать, он вперед пошел, — молвила служанка, указывая на светлое пятно, которое плыло, покачиваясь, вдоль дорожки темного кладбища. — Это его шаги. Ступайте, церковь будет отперта.
Она придержала священника за рукав и, привстав на носках обутых в кожаные галоши ног, зашептала ему на ухо:
— Хоть бы вы его уговорили — ведь маковой росинки во рту не было со вчерашнего
вечера! Уморит он себя!Она пошла прочь, не дожидаясь ответа. Своих спутников Сабиру нагнал уже у церковных сеней. Поразительно светлая, резко очерченная стрела храма возносилась в ночное небо. Изнутри доносилось шарканье кованых башмаков служки по каменным плитам.
— Итак, мы продолжаем вместе наши похождения, — любезно проговорил Сен-Марен, обращаясь к бывшему профессору, в которого улыбка великого писателя словно вдохнула жизнь. — Я и думать не могу об ужине, прежде чем вы отыщете вашего неуловимого святого. Согласитесь, это вмешательство свыше пришлось как нельзя более кстати — иначе мы и теперь еще препирались бы и злились друг на друга.
Послегрозовая свежесть развеяла его дурное настроение. Нищая лачуга святого и заколдованный круг света на стене казались ему теперь дурным сном.
— Давайте войдем, — немногословно пригласил Сабиру (но какой благодарностью светились его глаза!).
Ладислас тотчас поспешил им навстречу. Будущий каноник бодро спросил:
— Ну, что новенького, Ладислас? (Лицо доброго крестьянина тотчас выразило крайнее недоумение.)
— Нет нигде нашего батюшки!
— Вот те на! — вскричал Сабиру, и отголоски долго гудели под старинными сводами.
Люзарнский пастырь негодующе скрестил руки на груди:
— Довольно шуток!.. Вы совершенно уверены, что...?
— Все осмотрел, каждый закуток облазил... Думал, он в часовне Ангелов — он туда каждый день после обеда ходит и прячется в одном месте, так что не всякий сыщет... Только нет его там, нигде нет... Я уж и под кафедру лазил! Просто ума не приложу!..
— Но должен же он где-то быть? — вмешался Гамбийе. — Человек не иголка, как вы думаете?
Будущий каноник кивнул, давая понять, что он того же мнения.
— Может, господин кюре вышел через ризницу, — отвечал Ладислас, — и пошел по Вернейской дороге до Рою, где крест поставлен? Он любит ходить туда поздним вечером, читая по пути молитвы.
— Ох-хо-хо! — шумно вздохнул шавраншский врач.
— Да вы погодите, — продолжал служка. — Только об эту пору — осталось-то всего двадцать минут до благословения святого причастия — он давно бы уж воротился, давно... Я все думал... Сегодня вечером он был такой слабый, бледный... Ведь со вчерашнего вечера ничего не ел... Может, худо ему стало, вот что я думаю!..
— Боюсь, это вполне могло случиться, — заметил Сабиру.
Некоторое время он раздумывал, по-прежнему держа руки скрещенными на груди и надувая щеки, более важный, чем когда бы то ни было. Внезапно он решился:
— Весьма сожалею, уважаемый маэстро... о том, что... волею обстоятельств причиняю вам столько беспокойства...
— Никакого беспокойства, решительно никакого! — любезно возразил уважаемый маэстро, окончательно сменивший гнев на милость. — Я сказал бы даже, что это приключение начинает меня забавлять, если бы не разделял вашего беспокойства... Но я, пожалуй, дальше не пойду — куда мне угнаться за вами на моих старых ногах! Я лучше подожду вас здесь...
— Надеюсь, вам недолго придется ждать,— отвечал бывший профессор. — Он наверное там: некуда ему больше деваться!.. Я полагаю, господин Гамбийе не откажется сопровождать меня: его помощь понадобится мне более, чем когда-либо. Идемте с нами, Ладислас, — сказал он, обращаясь к служке, — да захватите по пути сына кузнеца — вдруг понадобится нести нашего несчастного друга...
Его голос постепенно затих в отдалении, дверь захлопнулась, маститый романист остался один и улыбнулся.