Под сводами высокой лжи

Не помню, чтобы когда-либо меня так лихорадило от услышанных новостей. Продолжая держать трубку возле уха, я уже почти ничего не слышал. Голову мою законопатило мгновенно, окружающий мир будто отторгнулся от меня, провалился в иное измерение. Всё, что говорил Сергей Анатольевич дальше, звучало как инородный шум, я не понимал его слов, они были просто звуком, дребезжащим, неуместным, назойливым. Смысл содержался только в одном – Таня тяжело заболела, Таня давно без сознания, почти при смерти! Всё остальное не имело значения.

Меня вдруг пронзила убийственная мысль: а ведь я не почувствовал, что на Таню обрушилась страшная болезнь! Меня ничто не угнетало в последние дни, скорее, я был даже чересчур спокойным и расслабленным. Я вспомнил, как в Париже мне сделалось нехорошо в ту минуту, когда умирала Катя Кинжалова. Может, это было случайным совпадением, но я считал, что ощутил разрыв некой нити, невидимо соединявшей меня и Катерину, хотя мы не были близкими людьми. Сейчас же, когда речь шла о любимой женщине, ничто не подсказало мне, не нашептало о подкравшейся беде. Во мне не проснулась хотя бы самая крохотная, самая незначительная тревога…

Я положил трубку на рычаг и долго стоял не шевелясь. Вспомнилось измученное лицо Тани после возвращения из Индии, тот страшный и необъяснимый приступ, с которым нельзя было бороться и который можно было только перетерпеть.

– Опять ждать? – спросил я вслух. – Сидеть тут и тупо ждать?

Я принялся шагать по комнате взад и вперёд. В голове кружилось и мелькало, будто в ней внезапно пробудились тысячи крохотных автомобилей и начали носиться хаотично, стуча друг друга, скрежеча, переворачиваясь, ослепляя светом фар. Меня распирало от потребности немедленно действовать, но я не мог ничего придумать. Я метался по квартире, хватал иногда подвернувшиеся под руку предметы, бессмысленно вертел их и ставил обратно.

Наконец я остановился перед телефоном. Услышав голос в трубке, не сразу сообразил, чей номер набрал. Пришлось совершить над собой огромное усилие, чтобы сосредоточиться на собеседнике. Это был Миша Соколов.

– Мне нужно срочно в Москву! – выпалил я. Соколов спокойно ответил:

– Ты через две недели летишь.

– Миша, мне нужно сейчас. Сегодня же! Я улетаю!

– Во-первых, сегодня нет рейсов. Во-вторых, объясни толком.

– Жена попала в больницу. – Чья жена?

– Моя! – закричал я, не сдержав эмоций.

– Что ты чушь порешь? У тебя же нет жены.

– Я говорю про Татьяну Зарубину.

– И что? Ты так про кого угодно можешь сказать. Она тебе не жена.

– Формально не жена. А в действительности жена. По-человечески ты можешь понять? Просто по-человечески? Без всяких официальных бумажек?

– А как я буду объясняться со Стариком? Чем аргументировать твой внезапный отъезд? – возразил Соколов всё тем же спокойным голосом.

– Так и объясни! – Мне с трудом удавалось сдерживаться, хотелось швырнуть телефонный аппарат на пол и растоптать его в порошок, чтобы тем самым поставить точку в бессмысленном, как мне казалось, разговоре.

– Юр, выслушай меня, – донёсся голос Михаила. – Приезжай завтра поутру ко мне, поговорим обо всём спокойно.

– Завтра есть рейс на Москву? Я лечу завтра же!

– Тебя уволят за такое поведение.

– А что мне делать? Как быть?

– Ты зачем хочешь в Москву? – спросил Соколов. – Ты там можешь помочь чем-нибудь?

– Не знаю.

– Вот и не пори горячки. Просто не узнаю тебя.

– Сам не узнаю себя, – признался я. – У меня руки трясутся, Миша. Меня тошнит из-за того, что я разрываюсь в бессилии! По-настоящему тошнит!

– Хватит! – рявкнула вдруг трубка. – Возьми себя в руки! Ты мужик или кто? Хочешь ехать – езжай!

– Ты разрешаешь? – не поверил я.

– А что прикажешь делать? Ты всё равно поедешь… Не говорить же, что ты сбежал, как безмозглый солдат в самоволку. Будем считать, что я отпустил тебя…

– Спасибо.

– Сейчас выясню насчёт билетов…

Утром Михаил заехал за мной. Он выглядел уставшим, но был, как всегда, подтянут.

– Ну что? – спросил он, остановившись в дверях. – Довёл бабу?

– Кого довёл? Ты про Татьяну? Почему довёл?

– Да ведь она из-за тебя слегла. Наверняка из-за тебя. Из-за твоих книг. Я слышал, что она всё время твоими делами занимается. Небось все нервы пожгла себя.

– У неё что-то с почками, – попытался возразить я. – Книги мои тут ни при чём.

– Так уж и ни при чём! – Соколов фыркнул. – Много ты понимаешь, писатель! Нервы бьют по слабым местам. Нервы – лишь повод… Эх, Юра, ни хрена ты не смыслишь в людях.

– Ты о чём?

– Женщина тебе свою жизнь отдала, целиком и полностью отдала, вся принадлежит тебе, без остатка. Я таких ещё не встречал. Были, конечно, жёны декабристов, но там всё-таки другое… Ну, ты собрался? Пора двигать.

– Миша, погоди. Ты серьёзно насчёт моей вины? – Меня сильно задели его слова.

– Абсолютно.

– То есть ты полагаешь, что всему виной переживания Татьяны из-за моих книг?

– Брось ты свою литературу. У тебя есть работа, она хорошо даётся тебе. Зачем тебе вообще книги писать? Человек должен заниматься чем-то одним. Ты – разведчик, хороший разведчик, качественный. Далеко не у всех получается работать с таким успехом. Вот хоть Старика возьми. Он до своего положения дорос, пройдя через столько провалов, что нам с тобой и не снилось. У него весь послужной список – череда неудач. А ты почти по накатанной поверхности идёшь, у тебя всё как по маслу. Ты рождён для этого дела! Таких – единицы. Ну так и отдайся работе весь без остатка! Брось ты писанину свою, оставь эту глупость. – Он похлопал меня по плечу. – Едем, уже пора. Вот твой билет…

Он довёз меня до аэропорта и обнял на прощанье, когда объявили регистрацию.

– Счастливого пути. Желаю удачи… Поразмысли над моими словами. И не забудь сразу зайти в отдел.

– Нет, в первую очередь в больницу, – я решительно покачал головой.

– А потом в отдел. Объясни начальству, что и как. Возьми отпуск за свой счёт. Не устраивай никакой отсебятины и на рожон не лезь… Я очень прошу тебя… Я договорюсь со Стариком, он свяжется с отделом и со своей стороны всё объяснит. Там тоже живые люди сидят, они поймут. Ты только не рви на себе рубаху, не угрожай, что рапорт подашь…

– Хорошо, – кивнул я.

Мыслями я был уже далеко от Барселоны.

* * *

Таня – чёрные глаза, золотые волосы. Такая не похожая на Монику. Такая нестерпимо родная. И такая неузнаваемая: бледная, опухшая, отсутствующая.

Она не видела, как я вошёл в палату, хотя глаза её были открыты. Она безучастно смотрела в потолок, дышала едва уловимо. Опухшие веки её то опускались, то поднимались, подрагивая. Возле кровати стояла капельница, из стеклянного пузыря медленно текла по гибкой пластиковой трубке прозрачная жидкость. Руку Тани покрывали тёмные синяки – свидетельства бесконечных внутривенных вливаний. Из-под кровати высовывалась металлическая «утка». На крохотном ночном столике теснились флакончики с таблетками.