Под знаком четырёх

Иногда тайна обнаруживается из-за какой-нибудь характерной, колоритной и опять же наглядной подробности, которую в романе можно спрятать. Так, судья в фильме С. Говорухина «Десять негритят» говорит слишком судейским тоном, а в глазах его сверкает такой зловещий огонь отмщения, что зритель угадывает в нем таинственного владельца замка, решившего покарать своих гостей. Да и в облике возлежащего на смертном одре судьи, облаченного в пурпурную мантию, в четырехугольной судейской шляпе есть некая искусственность. Слишком нарочита эта красочная торжественность, чтобы поверить в то, что судья действительно мертв.

Маргарет Резерфорд в роли мисс Марпл в фильме «Эй, наверху»

Нельзя сказать, однако, что сделанный на Одесской киностудии фильм «Десять негритят» неудачен. Постановщик прекрасно передал безумный, иррациональный страх, в котором живут гости, обреченные хозяином замка на смерть и роковую неотвратимость возмездия. Но характерно (и так оно в романе Кристи), — в этом возмездии есть чудовищная, изощренная бесчеловечность, так как вершителю справедливости, судье-маньяку, неведомо чувство жалости. Когда-то он не позволил присяжным проявить милосердие к обвиняемому, и тому был вынесен смертный приговор. Судья тогда убедил себя, что обвиняемый, безусловно, виноват и заслуживает казни. Правда, убив человека с помощью закона, он и себя казнит самоубийством, но лишь после того, как отправил на тот свет еще девять человек, и его собственная смерть не искупает эти девять смертей и того безумного, мучительного страха, который испытали несчастные «визитеры».

Каковы бы ни были субъективные воззрения самой Кристи, считавшей смертную казнь актом справедливости, роман «Десять негритят» позволяет предположить, что и законное, справедливое лишение человека жизни неэтично. И наш фильм «Десять негритят» подчеркнул именно эту нравственную посылку в полной гармонии с логикой романа.

Если роман Кристи почему-либо не попадал на киноэкран, то можно было с уверенностью ожидать его сценического воплощения. Надо сказать, что и самой Агате Кристи очень нравилось адаптировать свои романы для театра: «Я обнаружила, что писать пьесы гораздо увлекательнее, чем книги… не надо заботиться о длинных описаниях местности и персонажей и надо писать быстро, чтобы уловить настроение минуты и непрерывно следить за тем, чтобы диалог звучал естественно». Среди ее адаптаций особенно популярны «Десять маленьких индейцев» (1943). Почему не «негритят»? А потому, что слово «nigger» (хотя именно оно употребляется в невинной считалке) стало уже восприниматься как оскорбление. В адаптированный для сцены вариант Кристи внесла и мелодраматическую нотку: двум «индейцам» все-таки удалось избежать общей трагической участи.

Кристи написала также пьесы по романам «Смерть на Ниле» (1945), «В направлении к нулю» (1946), радиопьесу «Мышеловка» (1952), пьесу «Свидетель обвинения» (1953, по одноименному рассказу, фильм вышел позднее), «Паутина» (1954), «Приговор» (1958). Последняя пьеса провалилась, публика ожидала, как всегда, таинственного убийства и захватывающего раскрытия тайны, однако, хотя «убийство было, но расследования не было», — резюмировала Кристи, — отсюда и неудача. Она «исправилась», и следующая пьеса «Неожиданный гость» (1958) выдержала 604 представления. Однако не только увлекательность самого процесса заставляла Кристи переделывать свои романы для сцены. Она совершенно не выносила, как известно, вольного обращения с текстом или сюжетом, но прежде всего с образом Пуаро.

После двойного разочарования — пьеса и фильм «Алиби» — она предпочитала скорее совсем изъять Пуаро из сюжета, чем видеть, как на подмостках изменяют его внешность и саму личность. Так она убрала его из пьесы «Смерть на Ниле»: «Слишком трудно будет представить его удовлетворительно», а также из пьесы «Вернулся, чтобы убить» (по роману «Пять поросят»).

В 1930 году была опубликована (и поставлена) ее пьеса «Черный кофе» — об ученом, вычислившем формулу вещества аморита, способного уничтожить сотни тысяч людей (предвидение атомной угрозы?). В пьесе «полно штампов», — скажет она со свойственной ей объективностью, — «и все же она не так уж плоха». То же думал и зритель, который облегченно вздыхал, когда находили убийцу, выкравшего формулу. Пьеса не только была пронизана напряжением детективной загадки, но и передавала ощущение опасности миру, сгущающейся в обществе.

Огромный успех ей принесла пьеса «Мышеловка». В 1947 году к Агате Кристи обратился секретарь королевы Мэри: «Лучшим подарком к ее восьмидесятилетию королева почла бы новую пьесу любимого автора». Кристи написала пьесу для радио «Три слепые мышки», которую королева прослушала в торжественной юбилейной обстановке и осталась ею очень довольна. Затем Кристи предприняла обратный процесс — превратила произведение для сцены в повесть и опубликовала в Америке, но через некоторое время снова переработала в пьесу под названием «Мышеловка», тогда же ее поставили, и к 1958 году она была сыграна в театре «Эмбэссэдор» 2239 раз. Пьесу играют и сейчас, она стала своего рода обязательным зрелищем для туристов, таким же обязательным, как Вестминстер. Внук Кристи, Мэтью Причард, сын ее дочери Розалинды, которому она подарила авторское право на пьесу, стал миллионером. Поразительный успех «Мышеловки» Агата Кристи объяснила тем, что в пьесе «все и каждый находят нечто свое, она нравится людям разных возрастов и вкусов».

Но больше она любила другую свою пьесу — «Свидетель обвинения». Когда на премьере, при шумном одобрении зала, опустился занавес и труппа торжественно поклонилась автору, Кристи незаметно выскользнула из театра и дошла до остановки такси. Внезапно «я была окружена толпой дружески настроенных людей, совсем рядовых зрителей, узнавших меня, и теперь они хлопали меня по спине и говорили: «Это лучшее, что ты написала, дорогуша». В 1954 году, наряду с драмой Т. Уильямса «Кошка на раскаленной крыше», «Свидетель обвинения» была провозглашена в Америке лучшей пьесой года.

И романы, и пьесы Кристи весьма познавательны, в том числе и с общественно-политической стороны. «Английский (и не только английский) читатель и зритель узнавали из них о том, что происходит в стране, в большей степени, чем из газеты «Таймс», например, о продовольственных трудностях во время мировых войн и после них, о том, что очень богатые так и остались богатыми в обществе всеобщего благоденствия, а бедные — бедными, о приливах и отливах безработицы, о бунтарских настроениях молодежи после второй мировой войны, и все это без всякого черного юмора, когда он вошел в моду, без ужасающих сцен насилия и жестокости», — так писал один из довольно придирчивых английских знатоков творчества Кристи.

И действительно, щадя чувства своих, по выражению миссис Ариадны Оливер, старомодных чудаков, Агата Кристи ни разу, например, не сделала темой романа преступление на сексуальной почве. Она умела балансировать на грани дозволенного вкусом и чувством сострадания. Она отдавала себе отчет в том, что постоянная демонстрация жестокости и насилия сначала ужасает, а потом ведет к потере способности сочувствовать, к этической пассивности, или, как об этом говорил Чандлер: «Слишком сильный шок вызывает душевное онемение». И в этом они с Кристи совершенно солидарны. В «Автобиографии» она пишет: «Никто и помыслить не мог тогда (при начале ее литературного пути — М.Т.), что настанет время, когда будут читать криминальные романы потому, что в них смакуются сцены насилия, что они доставляют садистское удовольствие описанием зверства во имя зверства… Но теперь жестокость почти так же ежедневно употребительна, как хлеб с маслом. Я не понимаю, как такое возможно». В этом сопротивлении жестокости — еще одна из причин популярности Кристи.

Самые знаменитые «Пуаро» — Алберт Финни и Чарльз Лафтон

Любопытно отметить, что ей никогда не была свойственна и сентиментальность. Она скупа в описании чувства и словно пренебрегает той истиной, что мелодрама так же любима читателем, как детективный элемент. Нелюбовь к мелодраме проявилась у нее еще в детстве, когда ей читали «Лавку древностей» Диккенса: «Смерть малютки Нелл меня не трогала, меня даже слегка тошнило от приторности. …Но, конечно, во времена Диккенса целые семейства рыдали над этой патетической сценой». Ее собственная популярность, как правило, обходилась без дополнительного ресурса мелодрамы и патетики. Очень не любила она вводить в роман и любовную интригу — по ее словам, это равносильно тому, чтобы описывать любовные сцены в научно-исследовательском трактате. Она чувствовала, что напряженность действия, проистекающая из разрешения детективной загадки, и драматизм, вызванный любовной коллизией, — вещи разные и надо обладать по меньшей мере талантом Уилки Коллинза, чтобы умело соединять оба эти способа возбуждать читательский интерес, как то удалось Коллинзу в «Лунном камне».

Склад и характер таланта Кристи были таковы, что ей удавалось психологически настроить читателя прежде всего на увлекательную игру в раскрытие тайны. Она преуспела в этом настолько, что время между двумя мировыми войнами, когда она стала королевой детектива, нередко называется его золотым веком. Конечно, в нашей стране она не достигла того пика популярности, как в остальном мире (ее произведения переведены на 103 языка), — но, очевидно, учитывая возрастающие усилия издателей и переводчиков, у нас для нее многое впереди. Не исключаю и такого поворота событий, когда слава Шерлока Холмса несколько померкнет перед любезной настойчивостью вездесущего Эркюля Пуаро, помноженной на проницательность и философскую мудрость мисс Джейн Марпл. И все же уверена, что это будет временное отступление: слишком прочное место в нашем сердце занял Холме (а заодно и Уотсон). И кланяются, уступая им это почетное место, и доблестно почивший Пуаро, и продолжающая свой жизненный подвиг «наблюдения и сопоставления» мисс Джейн Марпл.