Под знаком четырёх

Своим детективом-мелодрамой он еще раз подтвердил притягательность этих жанров. Да, его «мегрэ» — компромисс с общепринятостью, стереотипностью вкусов, на который, по его же словам, никогда не шли Эдгар По и Верлен, а из художников Ван Гог или Гоген, избравшие нищету, но отказавшиеся подлаживаться к требованиям массовости и общепринятости. Но… «я никогда не был уверен в значительности своего искусства», — скажет Сименон, словно в оправдание. Была, однако, еще одна причина для компромисса, и он тоже говорил об этом откровенно: как писатель, он сознательно не позволял себе более глубокие проникновения в жизнь, ведь это процесс достаточно болезненный и для писателя, и для читателя, который прежде всего хочет, чтобы его утешили и развлекли, а вовсе не растревожили: «… боязнь огорчить, унизить или шокировать — одно из основных правил, которым я руководствуюсь уже долгие годы». По этой причине и Агата Кристи никогда не позволяла себе подробной психологической характеристики жертвы преступления, по условиям ее игры ей не надо было настраивать читателя на сочувствие, тем более что жертва почти обязательно окажется потом в чем-то морально уязвимой. Сименон, напротив, очень подробно и сочувственно воссоздает психологический портрет жертвы, например Луизы Лабуан, но при этом его сочувствие будет лишь способствовать утверждению человечности главного действующего лица, все понимающего и всех жалеющего Мегрэ. Трагично, что Луизу убили на пороге новой жизни, богатой и обеспеченной, но позвольте, — как бы говорит Сименон, — деньги-то она должна была унаследовать от отца-шулера! А чем можно помочь Лоньону, если он от природы такой невезучий и так сроднился со своей невезучестью, что она стала его судьбой.

В тридцатые годы, когда детективы Кристи и Сименона приобретали все большую популярность, создавал свои детективные пьесы английский писатель Джон Бойнтон Пристли. У них тоже детективный сюжет, но при том и глубокая психологическая разработка характеров: «Опасный поворот» (1932), «Ракитовая аллея» (1933), «Время и семья Конвей» (1937). Авторский «голос за сценой» словно предупреждает, что каждый день может стать опасным поворотом в судьбе человека, что люди желаемое принимают за действительное, что зеленые аллеи юности могут привести в никуда, ибо время безжалостно к планам, надеждам и таланту. Мы помним, что это ощущение опасности мира есть в романах Кристи. Именно оно, очевидно, заставляло и Сименона обращаться от «мегрэ» к «трудным» романам. Ведь и он прекрасно понимал, что сохранять свое и читательское душевное равновесие и одновременно познавать истину — невозможно. И не в том ли кроется одна из причин внезапного отказа Сименона от сочинения романов, его писательской и человеческой усталости?

Все труднее было писателю перевоплощаться в своего героя — и не только в привычного ему Мегрэ. О романе «Исчезновение Одиль» (1971) критика писала, что «исчез сам Сименон, и поэтому, мсье, обретите себя вновь или перестаньте сочинять».

Процесс сочинения всегда был труден ему своей интенсивностью; мы помним, что говорил Сименон Карвеллу Коллинзу: его хватает самое большее на одиннадцать дней работы, потом наступает изнеможение, — вот почему его «мегрэ» так коротки. Но писателя больше не радовало само присутствие Мегрэ в его жизни.

Что еще очень важно, Сименон (и, разумеется, Мегрэ) совершенно не признавал никаких научно-технических усовершенствований в полицейской службе, использования новейших методов слежки и расследования — таких, например, как компьютерная техника, и прочие новшества. Мегрэ действовал по старинке и уже, очевидно, не смог бы работать в современной полиции единоличным методом, — заявил, например, Марсель Леклерк, комиссар парижской полиции, шеф департамента по уголовным дезам, так сказать, преемник Мегрэ на этом посту в самой действительности. Способ действий Мегрэ слишком уж индивидуален, — говорил Леклерк. Все делает один Мегрэ, другие лишь марионетки в его руках, ему достаточно дергать за веревочки по одному ему ведомой схеме расследования, — «а под моим началом, — свидетельствовал Леклерк, — состоит команда в 110 человек». Команда Мегрэ, как мы знаем, состояла всего из четырех «мушкетеров».

Итак, Мегрэ устарел, Мегрэ был уже не в ладу с современностью, да и вообще, вынесла приговор суровая критика, — «Мегрэ больше не существует. Его убили изработавшийся Жорж Сименон и компьютеризированная полицейская система». Пример — последний роман «Мегрэ и господин Шарль» (1972): «Впечатление такое, что автор выбился из сил и что его герой удаляется в небытие». «Вот перед нами последний роман Сименона… полицейский роман настолько скверный, что невольно задумываешься, какова была бы его судьба, принадлежи он некоему неизвестному мистеру Смиту».

Сименон и сам понимал, что это конец «мегрэ» и Мегрэ. Как Пуаро у Кристи, Мегрэ под конец становится психологически чужд окружающий мир. Именно тогда Сименон и решил: пусть старина вкушает все прелести заслуженного отдыха на лоне природы со своей неизменной и заботливой спутницей.

Но было кончено и с «трудными» романами. Сименон начал новый, вывел заглавие — «Оскар». В другой раз, рассказывая о финале работы романиста, Сименон назвал имя «Виктор». Все было готово для обычного каждодневного труда: полдюжины хорошо заточенных цветных карандашей, конверт из желтой бумаги, на котором предстояло запечатлеть имена действующих лиц и план основных сюжетных ходов, — так повелось с романа «Питер Латыш», когда на барже он торопливо набросал имена и сюжет на подвернувшемся под руку желтом конверте. Но тогда он только успевал записывать, — так сильно было воображение. Теперь на листке сиротливо чернело заглавное имя: ни образов, ни намека на сюжет, ни даже первой ударной фразы для начала… И на третий день он сказал Терезе: «Больше романов я писать не буду». И о том же заявил прессе.

Итак, Сименон тоже дал себе окончательную отставку, но как романисту, а не как писателю. Он не хотел больше придумывать героев. Но так как он, по его словам, не смог молчать, то стал говорить от первого лица. С 1973 по 1981 год им была подготовлена двадцать одна книга воспоминаний, объединенных общим названием «Я диктую» (1975–1981). Книги он сначала наговорил на диктофон, а затем все наговоренное перепечатал на машинке секретарь. Тем же порядком были созданы «Интимные мемуары». Книги эти интересны и как мемуарные произведения, в которых отражены личность писателя, события его жизни, перипетии его творческого пути — и бытие современного Сименону общества. Чарльз Сноу недаром говорил, что Сименону известен гораздо более широкий круг людей, чем любому другому писателю XX века. «Я диктую» и «Интимные мемуары» — и социально-психологическое исследование, и анализ собственного «я», и «родословная» Мегрэ. Правда, мемуары и литературные автобиографии — жанр опасный. Об этом предупреждал еще Марк Твен, считавший, что пишущий всегда захочет казаться лучше и достойней, чем он есть на самом деле.

Но Марк Твен и помыслить не мог о том уровне откровенности, который станет возможным в XX веке, откровенности, которая высвечивает даже самые потаенные стороны личной жизни человека, чему пример «Я диктую» вкупе с «Интимными мемуарами»: «Я стараюсь быть как можно ближе к правде», — говорит Сименон, и ему веришь. В воспоминаниях предстает перед нами сложный, противоречивый, пристрастный человек, умный, добрый, умеющий любить (и ненавидеть), с особенной зоркостью и пониманием вглядывающийся в людей. И Сименон вершит суд, утверждая справедливость, разум и необходимость труда. «Отойти от работы, — но я никогда этого не сделаю, — вернее, надеюсь, что не сделаю, разве что меня принудит к этому какая-нибудь серьезная болезнь. Сознавая это, я все же время от времени ворчу один в своем углу, — совсем как Мегрэ, — и случается, мечтаю о том, чтобы жить, как он, в маленьком домике в Мен-сюр-Луар, мечтаю иметь свою клубнику, свой яблоневый сад, чтобы куры бродили по кучам навоза, а я сидел бы с удочкой и удил рыбу». Но это dolce far niente [28] не для Сименона. Да и не для Мегрэ. Подобно своему знаменитому предшественнику Холмсу, он настолько отождествился в сознании читателя с деятельным добром, что отказываться от Мегрэ не собираются и сейчас. В нашем представлении он по-прежнему живет, действует, защищает, понимает и не хочет покоя. Наш Мегрэ не желает отставки, и никто из почитателей не собирается пока его отставку принимать. Романы о Мегрэ по-прежнему зачитываются до ветхости (а ведь французскому читателю их известно свыше восьмидесяти). Умножаются кино- и теле-«мегрэ». Их успех неизменен и стоек.

28

Сладкое безделье (ит.).

За 60 лет по романам Сименона о Мегрэ сняты десятки широкоэкранных и не менее полусотни телевизионных фильмов, по ним ставятся пьесы в театре и на телевидении, в том числе и у нас. Можно вспомнить телеспектакль режиссера Ю. Маклярского по роману Сименона «Мегрэ и человек на скамейке». В роли Мегрэ снимался артист М. Данилов, который, как заметила Л. Польская, «…сильно поубавил роденовской задумчивости в своем Мегрэ. Он превратил его в жовиального, не очень пожилого человека, который, то крутя ручку кофейной мельницы, то рьяно прочищая свою трубку… то заливаясь высоким «мелким» смехом, как будто походя решает свою головоломку», а «распутав преступление, сидит на диване, поглаживая кошечку».

Оригинальный Мегрэ, но вряд ли сименоновский. Впрочем, Сименон телеспектакля не видел, а если бы и видел, то, возможно, спокойно отнесся к подобной интерпретации: слишком прочно сименоновский Мегрэ укоренился в читательском восприятии, чтобы уступить новоявленному претенденту. Вот почему нам ближе Мегрэ Б. Тенина, каким мы видели его в давнем спектакле «Смерть Сесили» (режиссер В. Бровкин, инсценировка В. Надинского, 1970). Конечно, и Тенин интерпретировал образ по-своему, подчеркивая, например, тщеславие и самодовольство Мегрэ, и все же, на испытующий и придирчивый взгляд телезрителя, он более похож на нашего героя и внешне, и психологически. И между прочим, — не только на взгляд телезрителя, но и, судя по словам актрисы Аллы Демидовой, самого Сименона, у которого она взяла интервью в 1973 году, еще в Эпеланже. На ее вопрос: «Ваше мнение об экранизациях ваших произведений?» — Сименон ответил: «Из 55 экранизаций я видел всего три. И смотреть не люблю, по правде говоря, на экране — совсем другое, чем было в голове… Обидно и досадно, такое впечатление, будто родная дочь вернулась домой после пластической операции. Правда, я видел фото советского актера Тенина в роли Мегрэ, в телеспектакле — очень похож! Пожалуй, больше всех. Передайте это ему, если встретите. Другие режиссеры делают Мегрэ, каким вздумается. Конечно, это не может радовать автора».

Восприятие упрямая вещь. Оно консервативно, любит привычное, привязчиво к стереотипу. Наверное, этим объясняются своеобразные хождения по мукам американского сценариста Артура Уэйнгартена, который восемь лет убеждал американские телекомпании снять сериал о Мегрэ, но ему, как правило, отвечали: «А кто такой Мегрэ?» Так привычен американским режиссерам и зрителям собственный образ сыщика, сыщика типа Спейда (Д. Хэмметт) или Арчера (Р. Макдональд), который любит пускать в ход кулаки и сначала действует, а потом уж соображает. Но Уэйнгартен добился-таки своего, и телекомпания «Коламбия синдикейшн» решила начать съемки сериала, правда, в Англии. Роль Мегрэ исполняет актер Ричард Харрис. Однако интересно, найдет ли американский Мегрэ дорогу к сердцу американского телезрителя? Ведь Мегрэ действительно как все, и в то же время — особенный.