Под знаком змеи.Клеопатра

Царица поднялась.

— А теперь позаботься лучше о себе и о своей Ирас. По случаю твоего возвращения я предоставила ей два свободных дня.

Ирас ждала меня у моей палатки и беседовала с Салмо. Мы поцеловали друг друга в щеку, и она сказала шутя:

— Твой слуга Салмо понимает, что женщина заслуживает внимания, и знает, как нужно себя с ней вести. Сразу видно, что иудеи были культурным народом уже в те времена, когда греки еще были троглодитами и охотились на диких свиней.

Я усмехнулся:

— Это тебе Салмо нашептал — не сама же ты придумала.

Салмо невозмутимо посмотрел на нас:

— Вам, наверное, хочется побыть вдвоем… — и поспешно удалился.

Я охотно согласился с этим — у меня не было ни малейшего желания вести долгие разговоры. Во мне еще совсем свежа была память о войне, и я знал, как ненадежна земля под ногами человека, которому постоянно угрожают несчастья, болезни или смерть, — профессия врача располагает к подобным размышлениям.

— Говорят, Николай из Дамаска ухаживает за тобой — это правда?

Она кокетливо поправила темные волосы, и ее черные глаза вызывающе сверкнули.

— Может быть — мне-то что? За мной ухаживают многие, но редко кто думает при этом обо мне, а не о царице.

Говоря это, она играла с золотой фигуркой Бастет, которая висела у нее на шее. Я заметил это, но от волнения не придал этому никакого значения.

— Ирас, я хочу знать правду. Значит ли Николай для тебя что-то? Исполняешь ли ты все, что он хотел или хочет?

— Ох, а что же он хочет? Я это знаю? Во всяком случае, в моей постели его не было — если ты это имеешь в виду.

— Но ты могла быть и в его…

— Гиппо, Гиппо, не разыгрывай из себя ревнивца! Николай — ты увидишь его вскоре, — Николай, конечно, симпатичный мужчина, но это кабинетный ученый, который говорит так напыщенно, что его с трудом можно понять. Он скорее подошел бы Шармион…

— Ах, Ирас, я так рад, что этот поход закончился. Не проходило и дня, чтобы я не скучал о тебе.

— Ты лжешь, как все мужчины!

— Теперь наконец я могу не заботиться о том, чтобы выжить… Женщина не может себе представить, каково это, когда голод, жажда и изнеможение набрасываются на тебя, подобно диким зверям, и ты не знаешь, что будет дальше, и сопротивляешься из последних сил, а потом происходит что-нибудь еще…

Она обняла меня своими сильными руками и поцеловала.

— Бедняга… Обещай мне, что никогда больше не позволишь втянуть себя в такое рискованное дело. Если Антоний потребует тебя, обратись ко мне. Я не отстану от царицы, пока она не выполнит моей просьбы.

Пока она говорила это, руки ее забрались мне под хитон и начали игру, которая закончилась тем, что мы оба сорвали друг с друга одежду и я приник к сладостному телу моей возлюбленной, повторяя: «Я люблю тебя — я желаю тебя — я хочу тебя — тебя и никого другого!»

Потом мы, тяжело дыша, лежали рядом, и Ирас тихо попросила:

— В следующий раз ты ведь не будешь так торопиться? Царица освободила меня не на два часа, а на два дня. Не выпускай все стрелы сразу, прошу тебя.

Я засмеялся.

— У меня еще кое-что осталось. А куда мне было их выпускать? У парфян нас ждали повсюду только пустые деревни, засады, голод, лишения и смерть. При нашем приближении все женщины от восьми до восьмидесяти лет спешили спрятаться. Так что наших возлюбленных звали «пика» и «катапульта» — можешь мне поверить.

Она засмеялась.

— К пике и катапульте я не буду ревновать, и все же мне больше понравится, если ты не будешь иметь с ними дела.

— Мне тоже, Ирас, мне тоже!

Спустя два или три дня я познакомился с Николаем и полностью согласился с тем, как его оценила моя возлюбленная. Это действительно был педантичный кабинетный ученый средних лет, очень умный и уверенный в своих знаниях и заслугах. Как и Алекс, он был прирожденным придворным, правда, не обладал гибкостью последнего. Он любил щегольнуть своими познаниями и был упрям, но сразу же отступал, если кто-нибудь вышестоящий настаивал на своем мнении.

Правда, некоторые из этих его черт я заметил только с течением времени. Очевидно, учителем он был все же неплохим и пользовался авторитетом у Птолемея Цезари-она — сына Цезаря. Высокий худой юноша был похож на своего отца только фигурой, а черты лица он взял у матери, и в них сквозило еще что-то детское — это было еще заметнее, оттого что Цезарион придавал такое большое значение своей только что пробившейся бородке.

Теперь это был сын Юлия Цезаря, который, будучи Птолемеем XV, делил трон со своей матерью, не принимая ни малейшего участия в управлении страной — даже позже, когда он стал взрослым, все оставалось так же. На монетах Египта и многих других восточных государств была отчеканена голова Клеопатры — вместе с Антонием, — а ее соправитель был обойден. Позднейшие историки и вовсе не узнали бы о его существовании, если бы не обнаружили на важных документах рядом с печатью его матери и его царскую печать.

Этой весной я, как никогда прежде, тосковал по моему родному городу с его библиотеками, мусейоном, роскошными садами, храмами и дворцами. Я соскучился по моей врачебной практике, мне надоело лечить раны. Я заметил за собой и еще одну странность. В походе я быстро свыкся с различными неудобствами в отношении чистоты и гигиены. Все мы воняли, как козлы, и иногда бывали в таком состоянии, что могли обратить в бегство даже стадо свиней.

Теперь, когда все это было позади, меня вдруг стали раздражать отхожие места на берегу, отсутствие бани и ужасная теснота в этом разрастающемся день ото дня палаточном городке.

Однако Клеопатра хотела подождать, пока не будут получены деньги, которые она обещала для выплаты премии легионерам. Насколько я знаю, премия составляла около ста сорока сестерциев для простого легковооруженного солдата и более тысячи сестерциев для офицеров. Сам я получил две тысячи, Салмо — восемьсот.

Весной вернулись также солдаты, остававшиеся на зиму в Армении. Вместе с ними войско оказалось настолько многочисленным, что денег Клеопатры не хватило.

Марк Антоний был полководцем, который чувствовал себя отцом своих солдат. Он скорее умер бы, чем нарушил свое обещание, и он не успокоился до тех пор, пока последний солдат не получил свои сто сорок сестерциев.