Под знаменем Врангеля: заметки бывшего военного прокурора

Ген. Бруссо, — донцы его звали «ген. Брусков», кубанцы — «ген. Бруссак», — сначала брал с тех, кто уезжал в Грецию, по 10 драхм за переезд, а потом, чтобы ускорить избавление французской казны от кормления излишних ртов, стал сам выдавать денежное пособие.

— Казаки! — писал он в одной широковещательной прокламации: — Франция, невзирая на истощение от мировой войны, оказала всем крымским беженцам материальную помощь, приняв вас на свое иждивение, и уже 8 месяцев кормит вас. Затраченные ею на ваше пропитание суммы только частично могут быть возмещены вывезенным из России казенным имуществом и пароходами. В силу необходимости, рано ли, поздно ли, Франция должна будет прекратить вам выдачу пайка. Я предпринимаю все меры к тому, чтобы обеспечить вам заработок, а вас заставляет долг чести подумать о том, чтобы поскорее начать зарабатывать себе хлеб своим трудом.

Казаки, даже самые покорные и робкие, теперь видели, что пора самим подумать о себе. Полагаться на начальство было бессмысленно. Оно, менее всего заботясь о благе подчиненных, стремилось продлить существование «армии», возможно дольше мариновать людей в лагерях, чтобы лишнюю пару месяцев пожить вольготной жизнью на получаемое от Врангеля содержание. Свое благополучие оно строило на казачьих горбах.

Утечка с острова в Грецию все продолжалась и продолжалась. Корпуса таяли. Начали уезжать даже младшие, «химические», офицеры. Угар распыления все более заражал лемносский воздух. Распыление стало единственной темой для разговоров и, конечно, для творчества лемносских поэтов. Так, в этот период появились такие частушки:

Ой, яблочко, Сбоку плоское! Ну и жизнь у нас пошла, Жизнь лемносская! Что ни день, день-деньской, Развлеченьице: На Цейлон, Мадагаскар Приглашеньице. Чайка в море плывет, Колыхается: Скоро запись на луну Ожидается.

После отправки казаков в Россию между русским начальником лагерей ген. Абрамовым и французским комендантом ген. Бруссо установились довольно рогатые отношения. Но до открытого разрыва дело не доходило. Так или иначе французы являлись здесь хозяевами и кормили остатки корпусов. Всячески противодействуя распылению, ген. Абрамов и другие военные начальники должны были волей-неволей соблюдать decorum приличия в своих сношениях с французскими властями.

Зато информаторы и лагерные поэты беспощадно издевались над ними. Всякое новое французское предложение об отправке в ту или иную страну сейчас же бралось на зубок и разделывалось под орех, иногда не без основания. В стенных газетах то и дело мелькали шаржи и карикатуры на французов. В «Вестнике Донского Штаба» один раз появилось стихотворение под заглавием «Кунсткамера»:

Для вас коллекция моя Открыта целый день, друзья. Смотрите: номер первый тут, Его Бразилией зовут. Ну, что за дивная страна! Богатством славится она. Там нет художеств и наук, Зато есть кофе и бамбук. Растет и рис, растет табак, Работу там отыщет всяк. Жара там — семьдесят в тени. Бывают даже жарче дни. Рабочий каждый там холоп И лихорадки гонят в гроб. Извольте, вот Мадагаскар… Не правда-ль, славный экземпляр? Чудесный остров, лучше всех; Отказываться — просто грех. Народ там беспросветно дик, Зато свинцовый есть рудник, В котором двести человек Работать могут весь свой век. Вот Аргентина, — что за край! Там не житье, а прямо рай. Какие степи, — что твой Дон! Селись, кто пахарем рожден. Налог пустяшный там берут: Тебе полпуда, власти пуд. Что? не угодно? Milles pardons…. Вот Тонга, Фиджи, вот Цейлон, Извольте, вот вам Занзибар. Ужель не нравится товар? Борнео, Ява, — просто шик, Ну, не угодно-ль Мартиник? Извольте остров вам любой, Скорее только с плеч долой.

Из других перлов лемносской сатиры на французов вообще, и в частности на главного распылителя армии Врангеля ген. Пелле, следует упомянуть несколько неуклюжую басню «Звери», которая вошла в рукописный «Лемносский сборник», составленный стараниями уполномоченного Земского союза на острове М. П. Шаповаленко:

На матушке Руси весенним ярким днем В лесу случился бой звериный. Таков уж век, в который мы живем: Везде погром, Деревня будь, хоть остров, город будь старинный. Два волка и медведь повоевали всласть. Немало мелюзги попа лося им в пасть. Но сила вражья их одолевает И неудачников лишь бег спасает, Чтоб не достаться злобному врагу. Из лесу выбежав, в деревню своротили И к мужику Ростовщику Во двор зашли, приюта попросили. Мужик тот Пантелей, Хоть испугался этаких гостей, Но и смекнул (он парень был неглупый), Что ежели гостей во хлев замкнуть Да силушки лишить их как-нибудь, Так можно спекульнуть: На всех на трех прекрасные тулупы… Добро пожаловать! — сказал им нараспев И запер в хлев. Прошла неделя, вот идет вторая. Дает гостям мужик все хуже корм, Держася норм, И граммами их пойло измеряя. Томятся гости в тягостном плену. Тоска им сердце гложет, Работы нет в хлеву и быть ее не может. Добро бы снова на войну, — Так нет же! Пантелей их не пускает. Зачем вам воевать, — он рассуждает, — Еще меня вы втянете в беду, Л воевать я нынче не пойду. Еще неделя. Корм все хуже, хуже, И брюхо у зверей все делается уже. Смекнув, что звери, отощав И усмирив свой буйный нрав, Ему не страшны боле, Мужик тот Пантелей О вешнем о Николе Дарит такою милостью гостей: — А ну-ка, милые, снимай тулупы с туши, Чтоб возместить убыток мой! Довольно вам сидеть и бить баклуши. Подняли звери вой. Помилуй, говорят, да чем мы виноваты, Что без труда сидим в хлеву? Во сне и на яву Мы помним, что не только мы солдаты, Но и рабочий люд. Вот волк — Не только в бой водить умеет полк, Кузнец искусный он к тому же. Ну, а медведь? Хоть чином генерал, Косить умеет он тебя не хуже, Тебя, бродяга и нахал. В плену нас держишь да корить дерзаешь, Да в дармоедстве укоряешь, Ну, а попробуй дверь открыть: Тебе свою покажем прыть. Не правда-ль, на Лемносе мы имеем Знакомство с этаким же Пантелеем.

Французов очень мало трогало это зубоскальство. Рассматривая врангелевское начальство лишь как полицию, необходимую для водворения порядка в лагерях, они продолжали свое дело.

Ген. Врангель знал, что каждый, кто уходил из армейской организации, потерянный человек для белого стана.

Физический труд, который ждал казаков на воле, — лучший агитатор за власть советов. Свободная жизнь избавляла казака от начальнического влияния и заставляла позабыть о «войне до победы», а работа напоминала ему о том, что он такой же сын трудового народа, как и все русское крестьянство.

Глава южно-русской контр-революции более всего боялся пробуждения этого голоса в казаке. Нахождение под его знаменами казаков давало ему основание заявлять, что русский земледельческий класс тяготеет к белому стану. Поэтому надо было всячески мешать осознанию казаками ошибочности того пути, по которому вели его атаманы, осознанию своей общности с тем трудовым русским крестьянством, которое в это время созидало совместно с рабочим классом новый порядок на развалинах низвергнутого помещичье-капиталистического строя.

Об удержании казаков на Лемносе не могло быть речи. Приходилось думать о предоставлении казакам такой работы в чужих странах, чтобы не нарушалась войсковая организация.

Ген. Шатилов, орудуя в Сербии, наконец, договорился с Пашичем, который дал согласие на въезд в эту страну 5000 бывших врангелевцев, в организованном виде, для работы на шоссейных дорогах, и тысячи человек для службы в качестве солдат пограничной стражи.

Чтобы поднять настроение лемносских пленников, был пущен слух о том, что Сербия принимает всю армию Врангеля, которая будет существовать там в скрытом виде. Ген. Абрамов даже издал секретную инструкцию, где указывались те меры, какие надо принимать на работах для сохранения целости армии и связи между ее частями.

Так как, за избытком в «русской» армии офицеров, в Сербии не всякий мог рассчитывать на командную должность, избавляющую от физического труда, то от офицеров во всех частях отобрали подписку в том, что они желают оставаться в армии, будут подчиняться распоряжениям начальства и согласны, в случае надобности, служить и за рядовых, т. е. простых рабочих. Всех, кто не соглашался дать такую подписку, предписывалось переводить на беженское положение.

«Беженский баталион» существовал на о. Лемносе, играя роль дисциплинарной части. Всякий, кто пытался открыто протестовать против вопиющих беззаконий начальства, немедленно исключался из «армии» и уплывал «к берегам беженских селений». Эти парии жили отдельно на кубанской стороне залива, не получали денежного «пособия», чистили отхожие места и т. д.

Ген. Абрамов воспретил им даже появляться в лагере, где квартировали войсковые части. Должность командира этого баталиона занимал старый выжига, полков. Араканцев, тянувший и обиравший беженцев. Однако все его художества по обыкновению покрывались генералом Абрамовым.

Грядущий крепостнический строй в Сербии очень окрылил верхи и удручающе подействовал на низы.

— Значит, мы там будем работать, а начальство заделается нашими старостами? Мы обливаться потом, а они папироски покуривать за наш счет… Работа кончилась, строем домой. Рабский труд? Работать на начальство? Не бывать тому… Только бы вывезли, а там все равно разбежимся. Станем работать сами, сами за себя будем наниматься, без офицерья!

Офицеры, которые предчувствовали, что в Сербии им не придется занимать командных должностей, а предстоит тяжелый физический труд наравне с простыми казаками, тоже волновались. В пограничную же стражу сербы принимали русских исключительно на должности простых рядовых, подчиняя их сербскому комсоставу.

Офицеров боевых, Кадровых, отличных, Превращают в рядовых Сербских пограничных, —

отозвался по этому поводу в своей стихотворной Лемносской летописи полк. Б. Жиров.