Под звездами Фракии

«Бедняга, — думала я, глядя на его впалые щеки, которые при каждой затяжке превращались в черные ямы. — Ведь он, вернее всего, и не подозревает, ни на что не жалуется…» В том-то и состоит коварство данной болезни. Когда появятся первые симптомы, уже будет поздно.

Я похвалила квартиру и обстановку, сказала, что у меня отличное впечатление об их девчушке. Николай слушал меня внимательно (у него вообще была привычка смотреть собеседнику в глаза), и лицо его выражало отзывчивую заинтересованность.

— Что касается Николины, я принимаю похвалы, — сказал он глухим голосом. — Здесь есть и моя какая-то заслуга, хотя она больше похожа на маму. Но относительно всего этого… — широким жестом худой волосатой руки Николай указал на окружавшие его предметы, — то главная, если не сказать — вся, заслуга принадлежит Верочке. Я ни во что не вмешивался, оформление интерьера — ее творчество. Не веришь? — Он резко всем корпусом подался в мою сторону.

Это быстрое внезапное движение, по-своему приятное, вернуло меня к тому времени, когда Николай приходил в нашу комнатушку. Горло мое сжала спазма. Как бессмысленна и жестока наша жизнь! Только-то человек устроился, все у него как в сказке, и вдруг — бац! — падает гильотина. Недаром в народе говорят: «Слишком много счастья не к добру…»

— Ну, мне nopa! — сказала я, с трудом отрываясь от кресла, убрала в сумку сигареты и бросила быстрый взгляд на повестку, которую Верочка, принеся с террасы, положила на низенький шкафчик.

Николай, видно, проследил за моим взглядом, протянул руку и взял извещение.

— Что это?

— Повестка, вызывают на флюорографию, уже повторно, все не можешь собраться…

Николай повертел бланк в руках, потом вчитался и сказал равнодушно:

— Но это не мне. Тут написано — Никола Митев, а не Николай, — и, повернувшись ко мне, добавил: — Вечно нас путают. Это однофамильцы, живут на четвертом.

Я стояла посреди холла в полной растерянности; мне кажется, у меня аж челюсть отвисла. «Так, значит, это не его диагноз?! И все, что я передумала за последние два часа, — чистейший бред? Плод моей больной фантазии!..»

Я повернулась к Верочке. Она смотрела на своего мужа преданно и спокойно, а когда он взглянул на нее, чуть прикрыла глаза, как бы мысленно посылая ему поцелуй. «Нет, счастье ей не изменило. Видно, моя подружка в рубашке родилась!..»

Они проводили меня до дверей. Верочка на прощанье ласково меня обняла, я же только кивнула, вся какая-то деревянная. На улице было темно и прохладно, пахло лесом. «В Софии нет другого такого места, где был бы столь же чистый и свежий воздух, — подумала я. — Нет другой такой счастливой семьи».

Через три месяца я узнала, что Верочка умерла.

Сначала я не поверила — настолько это было нелепо, абсурдно. Но, позвонив нашей общей знакомой, убедилась, что правда: она умерла от лейкемии. Три года болела, ездила даже лечиться во Францию… «Значит, когда я была у них, она уже знала, что обречена!» Я вспомнила, какие мысли бродили тогда у меня в голове, и меня обдало горячей волной стыда; горький, соленый вкус ощутила я на своих губах.

Осенью, когда листья на деревьях начали желтеть, я тихим теплым вечером подошла к ее дому и, подняв голову, долго смотрела на террасу, где мы когда-то сидели. Сейчас там было темно и пусто…

Как и в прошлый раз, на меня пахнуло прохладой и запахом леса. Нигде в Софии нет такого чистого и свежего воздуха…

Эмил Калычев КОМСОМОЛЬСКОЕ ПОРУЧЕНИЕ

Я женился, в буквальном смысле слова, по комсомольскому поручению. Это на первый взгляд невероятно, но факт остается фактом. Его подлинность может подтвердить вам и моя жена — теперь уже не Петрова, а Христова. Перед тем как произойти этому замечательному событию, я представлял собой вполне законченного холостяка. А, по мнению досужих сплетниц, был достойным кандидатом в женихи. Я, конечно, понимал, что последнее не совсем отвечает действительности. Более того, самая мысль о женитьбе вызывала у меня головную боль. Не буду скрывать и того, что некоторые девушки пытались со мной заигрывать, но я не проявил к ним и тени интереса. Я бы сказал, в течение долгих лет мне удавалось таить в себе и страсть и сдержанность отшельника.

Но известно, что самые значительные события человеческой жизни случаются внезапно. Событие, изменившее мою судьбу, явилось ко мне в облике комсомольского секретаря, который однажды после обеда остановил меня у входа в тоннель. Остановил и спрашивает:

— Как ты относишься к вопросу о воспитании человека?

Я, не задумываясь, отвечаю:

— Положительно!

— Так… Что ж, выходит, ты и сам человек положительный.

Меня просто подкупает такая оценка, и я продолжаю с воодушевлением:

— За человека надо воевать, бороться за него…

— Вот именно, — отвечает он, — надо воевать и бороться.

И так хитро смотрит на меня:

— А не знаком ли ты случайно с Гинкой — той, что работает на помпе в смене у Данчо?

— С кем, с кем?

— С Гинкой Петровой. Знаешь, с нее и начнем. Займись-ка ею!

— Как то есть — займись? — недоумеваю я, и от дурного предчувствия у меня начинает ныть под ложечкой.

— Пойми ты — пропадает девчонка! Совсем от рук отбилась: выпивает, курит и вообще катится по наклонной плоскости.

— А-а, та самая!.. А что я-то общего с ней имею? Уж не думаешь ли ты?.. Я просто возмущен!

— Да нет, выслушай до конца! Ты, так сказать, человек авторитетный… Возьми на себя это дело. Надо воздействовать на нее положительным примером.

— Слушай, милый, я электротехник, а не нянька! А она, судя по всему, уже духовный инвалид. И не пытайся уговаривать!

Он хватает меня за лацканы:

— Да погоди ты! Ведь речь идет о чем? О воспитании человека!..

Одним словом, деваться мне некуда, я вынужден согласиться, хотя зол на него зверски. Как он ловко припер меня к стенке, этот хитрец! Я не успеваю даже остыть как следует, а уже пора отправляться в женское общежитие.

А там в сборе целая стая девиц. И Гинка. Лежит, растянувшись на кровати.

Я останавливаюсь прямо над ней:

— Слушай, согласно комсомольскому поручению, я буду тебя перевоспитывать!..

Она так и сверкнула в ответ зелеными глазищами:

— Что-о?!

— Поручение, — повторяю я и от волнения начинаю заикаться, — комсомольское поручение… выправить твое поведение…

— А-га, понятно.

Девчата зажимают рты ладонями.

— Раз так, — продолжает Гинка, — выправь сначала складки на одеяле. Не видишь, все измялось?

— Заноза! не выдерживаю я.

Девушки взрываются хохотом, а я, хлопнув дверью, вылетаю вон.

Вечером, войдя в столовую, я уже с порога ловлю на себе любопытные взгляды. Сидящие оборачиваются в мою сторону, и кто-то быстро произносит, но так, что и глухому слышно:

— «Поручение» идет!..

«Ага, уже знают». Самолюбие мое задето, и я, сжав зубы, говорю себе: «Ну, погодите же, я ее перевоспитаю все-таки… эту девчонку!»

И не успеваю так подумать — она тут как тут. Входит и направляется прямо к моему столику: на голове вызывающе нахлобучена бархатная кепка, руки — чуть ли не по локти засунуты в карманы брюк…