Под звездным дождем

— Да.

Проклятье! У нее так сильно дрожат руки, что она не может попасть пуговицей в петельку.

— Вы сейчас живете на родине?

— Да.

— В Афинах?

Она почувствовала, что он наклонился к ней. Протянул руку. Начал застегивать ей блузку.

— Я живу на собственном острове неподалеку от Санторини.

Шанталь казалось, что вынести обследование было тяжело. Но еще хуже оказалось равнодушие, с каким он застегивал ее пуговицы. Глаза принцессы невольно снова наполнились слезами. Пальцы сами собой сжались в кулаки.

— В чем дело? — ворчливо спросил он.

Она молча покачала головой, боясь заговорить. Господи, что с ней происходит? Почему ей кажется, что она умирает?

Оглушительно грянул гром, и немедленно ослепительные щупальца молнии разорвали темное небо.

— Иди сюда, — хрипло проговорил Деметрис и притянул Шанталь к себе.

В кольце его рук она почувствовала, как сливаются две реки — страха и желания.

Обними меня.

Отпусти.

Возьми меня.

Не прикасайся ко мне.

Он протянул руки и запрокинул ей голову. Его взгляд проник ей в душу.

— Принцессам не разрешается плакать, — сердито сказал он, и Шанталь попыталась улыбнуться.

— Я знаю. Правило номер один.

— А какое правило номер два? — Деметрис держал Шанталь перед собой, погрузив пальцы в ее волосы. Ей нет спасения от его голоса, глаз, тела.

— Не делать ничего публично, что могло бы нанести вред репутации королевской семьи.

— Это предупреждение?

— Нет. Просто правило.

— Где здесь публика?

Они находятся на маленьком пустынном острове посреди океана, ее свита далеко за лесом, у места катастрофы.

— Я уже ничего не знаю…

— Здесь никого нет, — сказал Деметрис, и его голос был нежен и одновременно резок, как шелк и наждак. — Только мы. Океан. Небо.

— И гроза, — добавила она, когда раздался очередной раскат грома.

Деметрис поднял ее руку и посмотрел на стиснутые в кулак пальцы.

— И твой страх.

— И мой страх, — эхом откликнулась Шанталь, у которой глухо и тревожно забилось сердце.

— Почему ты боишься?

Она попыталась облизнуть губы; во рту у нее внезапно пересохло, тысячи иголок покалывали кожу. Ей действительно страшно. Она испытывает безумный страх. И безумное возбуждение.

— Я не делаю… того, что хочу.

— Почему же? — Деметрис пристально посмотрел на нее.

Ее сердце билось так часто, что ей стало трудно дышать.

— Не разрешается.

Деметрис стиснул зубы. Затем он наклонил голову и поцеловал Шанталь.

Она замерла. Не было ни мыслей, ни чувств. Время для нее остановилось. Она почувствовала теплое дыхание Деметриса и его твердые прохладные губы. Деметрис целовал ее так медленно, что она даже не была уверена, целуются ли они; она лишь чувствовала, как дрожат ее губы. На глаза навернулись жгучие слезы, дыхание сделалось поверхностным и прерывистым. Разве когда-нибудь поцелуй вызывал у нее такую реакцию? Разве она испытывала прежде такой страх?

Нельзя разрешать Деметрису вторгаться в ее жизнь, но как остановить его? Ей кажется, что его поцелуй — это сама жизнь. Гром грохотал и гремел, оглушая их, жаркий и влажный воздух вызывал желание сбросить одежду и прижаться к мужчине обнаженным телом.

— Что я делаю? — попыталась проговорить Шанталь. — Я не знаю, что делать…

— Тсс. Я знаю. — Подняв Шанталь на руки, Деметрис уложил ее на мягкий теплый песок.

Прошло много времени с тех пор, как он был с женщиной вот так. Это не значит, что после смерти жены он вел целомудренную жизнь, но он так долго ничего не испытывал, что нынешнее чувство ошеломило его.

Они смотрели смерти в лицо и были готовы к тому, что может произойти; от возвращения к жизни захватывало дух.

Деметрис почувствовал, как вздымается грудь Шанталь, как приподнимаются навстречу к нему ее бедра, и, наклонив голову, снова завладел ее губами.

Он целовал Шанталь с жадностью, не поддающейся описанию. Кто не побывал там, где он, не видел того, что повидал он, не знает того, что известно ему, тот никогда не сможет представить ту отчаянную потребность слиться с другим существом, найти освобождение и забвение, быть может, даже час покоя.

Покоя, подумал он, упиваясь теплой свежестью ее рта. Покоя, которого у него нет уже много лет.

Ничего у него нет.

Он потерял семью, жену, друзей.

Он утратил все это, когда понял, что не может продолжать традиции Мантеакисов, что принадлежность к семье, к их клану убивает его так же, как убило его жену.

Чем-то нужно было пожертвовать.

Поэтому он пожертвовал прошлым, будущим, своей душой. Но здесь, сейчас, наедине с принцессой, он почувствовал, что снова живет.

За последние несколько лет он занимался сексом бесчисленное количество раз, но он ни разу не занимался любовью.

И почему-то ему хочется заняться любовью именно с принцессой, которая кажется такой же одинокой, как он.

Поддерживая на руках свой вес, он прижался к Шанталь бедрами и почувствовал, как принимает его податливое женское тело, ощутил болезненное нетерпение собственной плоти, прижатой к ее юбке, задравшейся высоко на бедрах.

Она ухватилась за рубашку Деметриса, пытаясь сдернуть ее. Он резко вздохнул, когда пальцы Шанталь заскользили по его груди, и завладел ее языком. Она воспламеняет его. Она пробуждает в нем желание. Она заставляет его снова почувствовать себя юношей, впервые познающим любовь. Но это не любовь. Это страх. Это ликование. Это благодарность за еще один день жизни.

С ее помощью он снял рубашку. За ней последовали брюки. Исчезло нижнее белье, и, когда он снова лег на нее, они были полностью обнажены; кожа к коже, тело к телу — это было так правильно, так хорошо.

Деметрис почувствовал, как у принцессы вырвался резкий вздох, когда он принялся ласкать ее бедра, наслаждаясь округлыми формами. Подчинившись стремлению своего тела, он искал ее тепла, ее мягкости и женственности.

Это безумие. Никогда прежде ничего подобного не случалось с ним, но он не мог остановиться. Не сейчас. Не сегодня. Не в тот миг, когда над ними разразилась буря и лишь их слившиеся тела позволяют им сохранить рассудок.