Подари себе рай

Лiтa орел, лiта сизий Попiд небесами; Гуля Максим, гуля батько Степами, лiсами. Ой лiтае орел сизий, А за ним орлята; Гуля Максим, гуля батько, А за ним хлоп'ята…

— Это и про меня, — улыбнулся Андрей Малышко. — Я за столом самый младший. От молодого поколения зрелому и мудрому — наш почет и любовь.

Он подошел к Рыльскому, они обнялись, расцеловались.

В разгар пиршества появились Довженко и Корнейчук. Заздравные тосты мэтров были встречены громкими, восторженными кликами.

— Могу по секрету поведать вам, други, — Корнейчук взглянул на Довженко, тот согласно кивнул, — к нам едет новый первый секретарь ЦК партии.

И хотя все были уже изрядно взбудоражены горилкой и за столом стоял непрерывный веселый гул голосов, мгновенно воцарилась тишина.

— Кто? — вырвалось у Сосюры и Рыльского одновременно. Александр Евдокимович выдержал начальственную паузу и, медленно выпив рюмку, торжественно объявил:

— Никита Сергеевич Хрущев.

Молчание длилось долго. Его нарушил Довженко:

— Станислав Викторович Косиор едет в Москву первым замом председателя Совнаркома СССР Молотова.

— Москали меняют сатрапа-ляха на сатрапа-кацапа, — прошептал Сосюра, но было так тихо, что все расслышали крамольную фразу.

— Я встречался с Хрущевым — и не раз, — поспешно заявил Корнейчук. — Да и многие из вас должны его знать. Он же долгие годы и в Донбассе, и в Киеве работал. Мужик толковый.

— Но взбалмошный, — резко сказал Довженко. Помолчав, добавил: — Семь пятниц на неделе. И начальство блюдет лихо.

— Рекомендуют его Политбюро и лично товарищ Сталин.

Закрыв, как он решил, на этом опасную дискуссию, Корнейчук руководяще помахал рукой: «Всем общий привет!» — и быстро удалился.

— Саша, — обратился Рыльский к Довженко, — ты давно на горе Тараса был?

— Вчера.

— Один?

— Один. Но там были хлопцы из нашего университета. Стихи его читали.

— Хотите, угадаю, что это были за стихи? — Малышко встал на стул, голос его зазвучал звонко, хлестко:

Мы цепь неволи разорвем. Огонь и кровь мы на расправу В жилища вражьи принесем. И наши вопли, наши стоны С их алчной яростью умрут, И наши вольные законы В степях широких оживут…

Когда Берия доложил Сталину — красноречиво и с пикантными подробностями — о мартовском застолье в Ирпене (кто и сколько раз возлиял, кто с какими красотками в ту ночь переспал), вождь долго ходил по кабинету, курил, несколько раз пробежал глазами по списку участников юбилея Рыльского. Подошел к недавно назначенному наркому («Новая метла чисто метет!»), сказал по-грузински с кривой усмешкой:

— Ты думаешь, когда Табидзе, Андроникашвили, Хорава, Абашидзе и их приятели собираются на чей-либо день рождения, они только о великих заслугах юбиляра перед благодарным человечеством и говорят? Ну еще о женщинах? Нет! — Это последнее короткое слово упало как топор на плаху. — Таких, как эти, хлебом не корми — дай о свободе, — Сталин раскинул руки, — о свободе от Москвы поговорить. Поговорить — они ведь не замышляют всерьез отделяться от России. Если их всех ликвидировать — в Киеве и Минске, Тбилиси и Баку, Ашхабаде и Фрунзе, Кишиневе и Алма-Ате — мы останемся без писателей и поэтов, без актеров и художников, без инженеров, педагогов, врачей. Они болтуны. Дай им высказаться, выговориться — и делу конец. Ты когда-нибудь видел, что бывает с аэростатом, когда из него выходит воздух? Он просто падает на землю. Я видел это однажды на маневрах. Был опасный разведчик — и нет его. Так и ты — тебе надо научиться инспирировать выпуск пара. И не рубить головы, а держать эти головы в постоянном страхе. Страх есть у каждого — за свою жизнь, за любимую женщину, ребенка, родителей, карьеру. Ты должен научиться в государственном масштабе командовать этим страхом.

«Мудро, — думал Берия, стоя навытяжку перед вождем и поедая его взглядом преданным и восторженным. — Только как бы эта необычная откровенность не вышла мне потом боком».

— Ягода, Ежов — умственно ущербные мясники. — Сталин презрительно прищурился. — Наша цель — общество интеллигентов — не важно, от станка или от сохи. Созидание такого общества — труд тяжкий, неблагодарный, замешенный на поте и крови. — И, внезапно переходя на русский: — Кстати, Хрущев уже в Киеве?

— Прибыл позавчера, товарищ Сталин.

Вызвав Поскребышева, коротко приказал: «Соедините с Хрущевым».

— Товарищ Хрущев, как доехали? Осваиваетесь? Хорошо. У меня пока один вопрос. Поэта Рыльского вы знаете? Ну, время будет. Так вот, у него недавно был день рождения. Отмечал он его в Доме творчества в Ирпене. Прошу вас распорядиться, чтобы нарком внутренних дел Успенский не предпринимал никаких мер по информации об этой встрече. Политбюро в курсе, и на этот счет имеется соответствующее мнение. А вы лично обратите особое внимание на работу с творческой интеллигенцией. Между прочим, автор пьесы «Дни Турбиных» родился и какое-то время жил в Киеве. Желаю успехов. И вот товарищ Берия — он сейчас рядом — присоединяется.

«Он теперь всегда рядом, — неприязненно подумал Никита, положив трубку. — Ворон ворону глаз не выклюет». И, тут же ужаснувшись этой своей мысли, воровато оглянулся, словно кто-то мог ее подслушать. Пятидесятиламповая люстра не была зажжена, горела лишь настольная лампа под зеленым абажуром, и в полумраке в углах царственного кабинета первого секретаря ЦК КП(б)У, казалось, притаились чьи-то зловещие тени. Никита судорожно нажал звонок вызова дежурного помощника. Тот появился мгновенно и бесшумно, как привидение.

— Немедленно вызовите Успенского.

— Сейчас без пяти полночь, Никита Сергеевич, — бесстрастно констатировал помощник.

— Ну и что?! — задыхаясь от ярости, прошептал Хрущев и взорвался криком: — Не-мед-лен-но!!!

Когда через пятнадцать минут явился запыхавшийся нарком внутренних дел Украины, кабинет был залит светом. Во главе двадцатиметрового конференц-стола, широко расставив ноги, стоял Хрущев. Рубаха с украинской вышивкой расстегнута, одна рука в кармане брюк, в другой несколько листов бумаги.

— Извините, Никита Сергеевич, — начал Успенский, — я был на допросах в Левобережье и…

— Что вы сделали по этому рапорту о вечеринке Рыльского? — перебил его Хрущев, встряхнув в воздухе листы бумаги.

— Вечеринка Рыльского. — Успенский вздернул плечами, явно не понимая, о чем речь. — Вечеринка Рыльского… Ах, это… — Он облегченно вздохнул. — Сегодня ночью будем брать всех. То есть кроме двух.

— Кроме тех, кто состряпал эту… этот «документ». — Никита брезгливо поморщился, еще раз взглянул на подписи на последней странице. — В общем, так. — Он сел в свое рабочее кресло и крепко обхватил руками подлокотники. — Вы сейчас же дадите отбой всей операции, а об этом «документе» забудете.