Подарок наблюдающим диковинки городов и чудеса путешествий
Шрифт:
В дни обоих праздников после послеполуденной молитвы государь садится на ал-банби. Приходят оруженосцы с прекрасным оружием — золотыми и серебряными колчанами, выложенными золотом мечами в золотых ножнах, золотыми и серебряными копьями и хрустальными палицами. Около государя стоят четыре эмира, отгоняющие мух; в их руках серебряные украшения, похожие на стремена у седла. Ал-фарарийя, кади и хатиб усаживаются, как требует того обычай. Приходит переводчик дуга со своими четырьмя женами и с невольницами, а последних около ста; на всех них красивые одеяния, на головах золотые и серебряные повязки, а в повязках золотые и серебряные яблоки. Для дуги ставят кресло, на которое он садится; он ударяет по инструменту, который (сделан) из тростника, а нижняя часть — из маленьких тыкв. Дуга поет стихи, в коих восхваляет султана и говорит о его походах и подвигах. Жены и невольницы поют вместе с ним, играя луками. Вместе с ними (там находятся) около 30 юношей-рабов дуги, на которых (надеты) рубахи из красной ткани, а на головах — белые шапочки. На шее каждого из них висит барабан, по коему он бьет. Затем идут помощники дуги из числа детей, они играют и крутятся в воздухе вроде того как делают жители Синда. В этом у них есть ловкость и удивительная легкость. Они играют мечами в прекраснейшую игру. Дуга (также) играет мечом удивительную игру; а государь в это
Рассказ о смешных обстоятельствах при декламации поэтами стихов государю. Когда бывает день праздника и дуга заканчивает свою игру, приходят поэты (а они называются “ал-джула”… единственное число от него — “дьяли” [309] ). Каждый из них входит, (находясь) внутри изображения, сделанного из перьев и похожего на шишак; к личине приделана голова из дерева, а на ней — красный клюв, как будто это голова известной птицы. Поэты становятся пред султаном в этом смешном виде и произносят свои стихи. Мне сообщали, что их стихи — нечто вроде увещевания, в нем они-де говорят государю: “Вот это — ал-банби, на коем ты пребываешь. На нем сидел такой-то из царей, а из его благородных деяний (было) то-то, некий (царь), совершивший такие-то дела. Делай же ты (тоже) такое добро, которое бы вспомнили после тебя!” Затем старший из поэтов поднимается на ступени ал-банби и кладет свою голову на грудь султану, потом он всходит на верх ал-банби, кладет голову свою на правое плечо государя, затем на левое, говоря что-то на их языке, потом спускается. Мне рассказали, что это дело не прекращается у них с давних пор, ранее ислама, и что они в нем постоянны…
309
Дьяли — точнее, “дьели”, мандингское обозначение касты гриотов (см. выше, примеч. 21).
Однажды в пятницу я присутствовал на проповеди, как вдруг один купец из числа ученых-месуфа, коего звали Абу Хафс, поднялся и сказал: “О присутствующие в мечети, призываю вас в свидетели моей жалобы на мансу Сулеймана, (обращенной) к посланнику Аллаха…” Когда он это сказал, из-за загородки государя вышли несколько человек и сказали купцу: “Кто твой обидчик? Кто у тебя что взял?” Он ответил: “Мансадьон Айвалатена, то есть его правитель, [310] взял у меня ценностей на 600 мискалей, а взамен хочет мне заплатить всего 100 мискалей!” Государь сразу же послал за тем, правитель через несколько дней приехал, и султан отправил их обоих к кади. Последний подтвердил правоту купца и взятие у него (ценностей). После этого государь сместил правителя с должности его…
310
Мансадьон — букв, “царский раб” на языке мандинго; наместник Валаты происходил скорее всего из царских вольноотпущенников, которых правители из династии Кейта обычно назначали на важнейшие административные посты.
Случилось, что в дни моего пребывания в Малли государь разгневался на свою главную жену, дочь дяди своего по отцу, называемую Каса (а на их языке “Каса” означает “царица”). По обычаю черных, она соправительница султана (в делах) царской власти и имя ее упоминают на мимбаре вместе с именем даря. [311] Государь ее заточил в тюрьму у одного из ал-фарарийя, а вместо нее поставил другую свою жену — Бандью; но та не принадлежала к числу царских дочерей. Люди много о том говорили и порицали поступок Сулеймана. Дочери его дяди по отцу явились к Бандью поздравить ее с царским достоинством и посыпали прахом свои предплечья, но не посыпали прахом головы свои.
311
Речь идет о весьма распространенном во всей субсахарской Африкепорядке замещения высших постов в том или ином государственном образовании двумя правителями — мужчиной и женщиной. При этом обычно последняя должна была быть сестрой царя, действительной или классификационной. Другой вариант этого же обычая — формально равноправное с царем положение матери правителя; известны и случаи сочетания обоих вариантов.
Позднее государь освободил Касу из-под ареста, и его двоюродные сестры пришли к ней, поздравляя ее с освобождением, и осыпали себя пылью, согласно обычаю. Но Бандью пожаловалась на то государю, он разгневался на дочерей дяди своего, те его убоялись и нашли убежище в соборной мечети. Но Сулейман их простил и призвал их к себе.
Каса же каждый день выезжала верхом со своими невольницами и рабами, головы их были посыпаны пылью. Она останавливалась перед помещением совета, лицо ее было закрыто покрывалом и не видно. Эмиры много говорили о ее деле. Государь собрал их в помещении совета, и дуга от имени султана сказал им: “Вот вы много говорите по поводу Касы; но ведь она совершила великий грех!” Затем привели одну из ее невольниц со связанными ногами и с колодкой на шее и сказали ей: “Говори, что у тебя!” И та рассказала, будто Каса послала ее к Дьяте, сыну дяди государя по отцу, бежавшему от государя в Канбури; что призывала Каса Дьяту свергнуть султана с его царства и говорила ему — я — де и все войска покорны приказу твоему.
Когда эмиры это услышали, они сказали: “Это великое преступление, и она за него заслуживает смерти!” Каса этого испугалась и укрылась в доме хатиба: обычай черных таков, что они ищут убежища в мечети, а если это невозможно, то в доме хатиба…
Рассказ о том, что я одобрил из поступков черных, и о том, что мне из них не понравилось. К числу добрых их поступков относятся: малое число несправедливостей — они самый далекий от несправедливости народ, ее их государь не прощает никому. Сюда относится (также) полная безопасность в их стране: ни путешествующий, ни оседлый житель в ней не боятся ни вора, ни притеснителя. К достоинствам их принадлежит и то, что они воздерживаются от захвата имущества того из белых, кто умирает в их стране, даже если бы это были огромные суммы. Они только оставляют это имущество в руках надежных людей из белых, пока не заберет его тот, кто на него имеет право. Из числа их достоинств — упорство их в молитвах и преданность им в собраниях; они по этому поводу бьют (за небрежение) своих детей. Когда наступает пятница, человек, не пришедший
рано утром в мечеть, не находит (позднее места), где помолиться, из-за множества толп: их обычай таков, чтобы посылать в мечеть своего раба с циновками из ветвей дерева, похожего на финиковую пальму, но не дающего плодов. Достоинством их служат яих одежды, какие они надевают по пятницам, белые и красивые; даже если у какого-нибудь из них была лишь поношенная рубаха, он мыл ее и чистил и появлялся в ней в пятницу. Наконец, достоинство их — это рвение в заучивании наизусть великого Корана. Они надевают детям своим путы, когда обнаруживают небрежение в его заучивании, и не снимают эти путы, пока дети его не выучат…К числу же дурных их поступков относится то, что прислужницы, рабыни и маленькие девочки предстают перед людьми нагие, с открытыми срамными частями… Дурно и то, что женщины входят к государю нагие, без покрывала на лице; и “его дочери (тоже) ходят обнаженными. Вечером 27 рамадана видел я около 100 невольниц, выносивших из его дворца еду нагишом, и были среди них две дочери Сулеймана — полногрудые, без покрывал на них. К плохому принадлежит и то, что в знак хорошего тона возлагают они прах и золу на головы свои; и то из шутовства при декламации (стихов) поэтами, о чем рассказывал я; и то, что многие из них едят мертвечину, собачину и ослятину…
… Мы остановились в большом селении, над которым стоит правитель из черных, достойный и совершивший хадж, по имени Фарба Мага… Он принадлежит к тем, кто был в хадже вместе с государем мансой Мусой, когда тот совершал хадж. [312]
Рассказ. Фарба Мага рассказал мне, что, когда манса Муса дошел до этого рукава (реки), с ним вместе был кади из белых, с куньей Абу-л-Аббас, прозванный ал-Дуккали. Султан пожаловал ему на его расходы 4 тысячи мискалей (золота). Но когда они прибыли в Мему, [313] кади пожаловался государю, что 4 тысячи мискалей были у него украдены из его дома. Султан призвал эмира Мемы и пригрозил ему смертной казнью, ежели эмир не доставит (ему) того, кто эту сумму украл. Эмир искал укравшего, но не нашел никого, ибо в этой стране нет ни единого вора. Он явился в дом кади, сурово допросил его слуг и застращивал их. И одна из невольниц кади сказала эмиру: “Ничего у него не пропало, просто он собственной рукою зарыл эту сумму в таком-то месте!” — и показала место эмиру. Эмир извлек золото, принес его султану и сообщил государю всю историю. Султан разгневался на кади и изгнал его в страну неверующих, которые поедают людей. Кади пробыл у них четыре года, потом государь вернул егов страну свою. А черные не съели кади лишь из-за белого цвета его кожи, ибо они говорят, будто поедание белого вредно, так как он не созрел, черный же, по ихмнению, созревший…
312
Манса Муса I предпринял хадж в 1324 г. Он привлек большое внимание своим размахом, особенно в Египте.
313
Мема — район озер (Фагибин, Дебо и др.) к юго-западу от Томбукту.
Затем отправился я в город Мема… Мы остановились возле колодцев за пределами города. Потом из него мы направились в город Тунбукту… Между этим городом и Нилом 4 мили. [314] Большая часть его жителей — месуфа, носители лисама. Правителя города зовут Фарба Муса. Однажды я у него был, а он как раз поставил одного из месуфа эмиром над отрядом: он надел на того одеяние, тюрбан и штаны, все это — цветное, и посадил его на щит. А старейшины племени, из которого был” новый змир, подняли его над головами…
314
Тунбукту, Томбукту, — первое упоминание этого города, возникшего на рубеже XI–XII ее.
Из Тунбукту я поплыл по Нилу в маленьком суденышке, выдолбленном из одного дерева. Каждую ночь мы останавливались в селениях и покупали то, в чем нуждались из продовольствия и жира, за соль, пряности и стеклянные изделия…
Затем я выехал в город Каукау. Это большой город на Ниле, (один) из прекраснейших городов черных, из крупнейших и богатейших. В нем есть рис во множестве, молоко, куры и рыба. В нем встречается огурец ал-инани, коему нет равных. Средством платежа при продаже и покупке жителям служат раковины. [315] Так же поступают и жители Малли…
315
Речь идет о мелких раковинах-каури, впервые упоминаемых в качестве платежного средства у ал-Бекри в XI в. Впоследствии служили едва ли не главным видом монеты при розничной торговле в основных коммерческих центрах Западной Африки.
Потом из Каукау отправился я в сторону Такедды по суше, с большим караваном гадамесцев. Их проводником был совершивший хадж Вуджжин… значение этого имени на языках черных — “волк”…
Затем прибыли мы в область бардама. Это племя берберов; караваны идут только под их покровительством, и женщина в этом отношении имеет у них больший вес, нежели мужчина…. [316]
Дома Такедды построены из красного камня; вода их протекает по месторождению меди, и поэтому ее вкус и цвет изменяются. В Такедде нет посевов, кроме небольшого количества пшеницы, которую едят купцы и чужестранцы. Продается она по цене в 20 муддов (из их муддов) за мискаль золота; их мудд. составляет треть мудда нашей страны. [317] Дурра же у них продается по цене в 90 муддов за мискаль золота… У жителей Такедды нет иного занятия, кроме торговли. Каждый год они ездят в Египет и привозят все, что там есть из красивых одежд, и тому подобного. У жителей — большой достаток; они гордятся множеством рабов и слуг, (принадлежащих им). И точно-так же поступают жители Малли и Айвалатена. Лишь изредка и за большую цену продают они обученных рабынь из их числа.
316
Исключительно высокое общественное положение женщины в туарегском обществе в эпоху Ибн Баттуты сказывалось не только в вопросах охраны караванов.
317
Мудд — мера объема, равнявшаяся в Фесе примерно 4,32 л пшеницы (3,328 кг); позднее, к началу XVI в., мудд в Марокко составлял только — 3,62 л/2,786 кг пшеницы. Следовательно, в Такедде мудд в середине XIV в… мог быть равен 1,44 л, или 1,11 кг пшеницы.