Подарок охотника (рассказы)

— Правда, — подтвердил Сеня.

Прибежал уставший, весь выпачканный в земле Полкан и, растянувшись около ребят, положил свою большую голову на передние лапы.

— Что, Полканчик, не догнал, да? — Митяй погладил его по голове. — А в земле зачем вывозился? Кротов опять выкапывал, а? — Пес виновато вильнул хвостом и закрыл глаза.

Долго еще в ту ночь я говорил с ребятами: и картошку с ними пек, и чай в ведерке кипятил, а рассвета все не было. Наконец на востоке появилась тонкая, с розовато-алой каемкой внизу, светлая полоска. Она все ширилась, росла и постепенно расплывалась по небу. Небо бледнело и из темно-синего медленно превращалось в светло-голубое. Звезды заметно тускнели, меркли и гасли одна за другой. За холмом, первыми вестниками наступающего дня, вспыхнули красновато-оранжевые блики солнца.

— А ружье у вас заряжено?

— Заряжено, Митяй, заряжено... — солгал я ему для успокоения. — Ты бы прикорнул немного, а мы с Сеней покараулим.

— Нельзя... овцы... Пра-а-а-вда, Сеня?

Сеня ничего ему не ответил, только, сняв свою телогрейку, набросил ее на Митяя и придвинулся ближе к огню.

Вдруг Полкан приподнял голову и, вскочив на ноги, грозно зарычал. Я, инстинктивно схватив «тулку», обернулся: по траве к кустам шиповника, прихрамывая, бежало какое-то небольшое приземистое животное.

— Он! Он самый! — испуганно закричал Митяй.

Быстро переломив ружье и вогнав в патронник заряд картечи, я, однако, с выстрелом не торопился.

Полкан оказался расторопнее. В несколько прыжков пес настиг зверя и вцепился ему в горло. Мы всей гурьбой бросились к рычащему, хрипящему и катающемуся по земле клубку.

С большим трудом нам удалось отогнать разъяренную собаку от полупридушенного зверя.

Нижняя часть шеи, брюхо и лапы зверя были черные, с постепенным переходом на плечах в серый цвет, Спина и бока серые с рыжим оттенком. А по белой головке от щек через глаза и уши проходили две черные полосы.

— А клыки-то какие! Клыки! — опасливо посматривая на раскрытую пасть, удивлялся Митяй. — Как цапнет — будь здоров! Правда, Сеня!

— Да-а, большущие... — подтвердил Сеня.

— А как называется эта зверюга? — спросил Митяй.

— Барсук, — ответил я.

— Барсук? — удивились ребята.

— Сколько я про них слышал, даже норы где барсучьи, знаю, а ни разу не видел. Барсуки ведь только ночью выходят, а почему этот днем бродил? — спросил Сеня.

— Вероятно, была у него какая-то причина... — пожал я плечами.

— А когтищи-то!.. Что у медведя. — Осмелевший Митяй потрогал барсука за лапу. — О! Смотрите, одна лапа толще другой!

Я нагнулся. Действительно, подошва левой передней лапы по сравнению с правой была толще и сильно раздулась. Щупая мягкую вспухшую подошву, я наткнулся пальцем на какой-то твердый бугорок.

— Вроде заноза... — сказал я ребятам неуверенно и достал складной нож. — Ну-ка, Сеня, сними с Митяя телогрейку н набрось ее барсуку на голову. Да покрепче держи, а то как бы не цапнул. Видишь? Он уже шевелиться начинает, скоро совсем очухается...

На землю вместе с гноем выскочил здоровенный обломок иглы акации.

— Вот так зано-о-о-зища! — ахнули ребята.

— Как же ему было больно... — рассматривая крепкую, как кость, длинную колючку, с чувством проговорил Митяй: — Правда, Сеня?

— Надо думать... — стаскивая с барсучьей головы телогрейку, пробасил Сеня.

— Поэтому он и бегал за нами, хотел, наверно, чтоб Мы занозу помогли ему вытащить, а мы-то, дураки, его боялись, — заулыбался Митяй.

Станица Бесленеевская, 1962

НА ОСТРОВЕ СТАРОЙ ИВЫ

ЗЕЛЕНЫЕ ВОРОВКИ

В нижнем течении Волге помогает нести светлые воды к Каспию Ахтуба. Бесчисленные протоки, соединяя между собой эти два потока, образовали множество островов, испещренных заливами, заливчиками, озерами и озерками.

В начале августа к берегу одного такого острова причалили две большие резиновые лодки. Из лодок сошли на берег мой брат Михаил, я и наши семьи. Под старой тенистой ивой мы быстро натянули брезентовые палатки, натаскали сушняка, развели костер и зажили неторопливой спокойной жизнью.

Слева от палаток сквозь редкие просветы листьев виднелась Волга. Справа, заигрывая с солнцем, плескалась Ахтуба, а впереди, за прибрежными кустами, по всему берегу острова ровным слоем лежал промытый до белизны речной песок. В этот просторный естественный пляж врезался светлый залив протоки. Острый клин его почти вплотную подступал к торчащим около ивы кустам, и мы прямо из палаток могли свободно наблюдать за обитателями песчаного дна залива. За протокой кудрявой шапкой вздымался соседний остров.

Выбором места все остались довольны, особенно дети: там, где кончалась мель и начиналась глубина, Михаил навтыкал веток, и ребятишкам было одно удовольствие целыми днями резвиться на мелководье.

В центре острова, лениво изгибаясь, тянулось длинное, заросшее камышом и затянутое ряской заболоченное озеро. В камыше и между кочек нашли себе приют тысячные стаи уток, косяки гусей, лысухи, болотные курочки, кулички, серые и белые цапли.

Но охотились мы очень мало: при таком обилии непуганой птицы добыть дичь для котла не составляло никаких трудностей, а лишнее все равно бы пропало. Зато рыбалка была интересной: главное, не знаешь, что клюнет — колючий судак, ротастый сом, полосатый окунь или зубастая щука? А зачастую вместо ожидаемой здоровенной рыбины цеплялась за крючок мелкая, лупоглазая таранка. Раз попались полупудовый сазан и широченный лещище, но для такой благородной рыбы нужны были черви, а на острове их почти не было, и мы в основном ловили хищную рыбу.

Рыбалкой увлекались все, даже жены и дети не отставали от нас с Михаилом. Но чтобы изловить хотя бы бёршика — нужен малек, или живец, как называют мелкую рыбешку, и мы заготавливали ее так. После весеннего паводка на острове оставалось много озерушек, которые повысыхали от жары и превратились в небольшие, поросшие осокой, камышом и остролистом лужи. Почти каждая такая лужа кишмя кишела разнокалиберной рыбешкой. После обеда, чтобы не упустить на следующий день утренней зорьки, мы брали с собой ведра и всей гурьбой черпали задыхающуюся мелюзгу фуражками, банками, панамами или просто ловили руками. У залива сортировали: величиной больше мизинца — пускали в залив, меньше — в найденную ребятами почерневшую от времени вершу. Обычно из принесенных двух-трех ведер рыбешки пригодной для ловли набиралось с полкотелка, не больше. За неимением мелкоячейного садка нам пришлось пользоваться ребячьей находкой. В эту простую и мудрую рыболовную спасть, сплетенную из прутьев если попадет рыба, то назад ни за что не выберется. Но, несмотря на такое надежное хранилище, мы первое время оставались без живцов: за ночь они все как один исчезали из верши. Долго выясняли мы причину, но так и не могли выяснить. В конце концов стали подозревать чаек, которые ютились на песке у залива. На следующий день, когда дети еще крепко спали, мы с Михаилом наловили мальков и оставили их в верше на день, а сами залезли в палатку и стали наблюдать. Легкий утренний ветерок доносил с озера кряканье, гогот, свист и бульканье проснувшихся пернатых обитателей и ласково перебирал зеленовато-белесые листочки ивы. А сверкающий диск солнца, высунувшийся из-за кудрявых верб соседнего острова, огромной, начищенной до блеска латунной тарелкой отразился в заливе и неудержимо покатился по мелкой ряби реки вниз, к Каспию.

Долго ждать не пришлось. Вскоре после нашего ухода белой бабочкой над вершой повисла чайка. Увидев за прутьями мечущихся мальков, удивленно и радостно вскрикнула. К ней подлетела другая и тоже не замедлила поделиться со всем чаечьим миром вестью о лакомой находке. Через какую-нибудь минуту слетелась вся колония и так раскричалась, хоть уши затыкай.

Заглядевшись на чаек, мы не сразу заметили, как у самой воды, словно из песка, зелеными кочками выросли здоровенные лягушки. Они молча сидели на берегу и тупо таращили выпуклые глаза на раскричавшихся чаек. Но вот одна из лягушек повернулась к своей соседке и, как бы посоветовавшись о чем-то с ней, неожиданно подпрыгнула и плюхнулась в воду. Резко отталкиваясь длинными задними ногами, с растопыренными перепончатыми лапками, она подплыла к верше и, свободно миновав входное отверстие, оказалась внутри ее. Мальки стайкой метнулись в противоположный конец верши, но лягушка все же успела сцапать одного самого крупного малька. Немного понадобилось ей усилий, чтобы через то же входное отверстие с мальком во рту выбраться наружу. Всплыв на поверхность, лягушка проглотила трепещущую рыбешку и, раздув пузыри, радостно заквакала. Ее пучеглазая соседка, казалось, только и ждала этого сигнала. Она тут же подпрыгнула, проделав такую же операцию, как и первая, Раздула пузыри. В воду плюхнулась третья...