Подарок судьбы

Надежда Васильевна Панаева, вдова надворного советника Ивана Ивановича Панаева, жила, что называется, открытым домом, радушно принимая у себя не только людей одного с ней круга, но и выходцев из других сословий, для коих пропуском служили литературные или музыкальные таланты и достойное поведение. К сему шагу подвигло Надежду Васильевну многочисленное и одаренное потомство, ею же на свет и произведенное.

В этот теплый июньский вечер на открытой сцене летнего театра Панаевых ценители высокого жанра собрались лицезреть постановку нового детища местного пиита и драматурга Саввы Москотильникова трагедию «Остан». Страсти на сцене бушевали нешуточные, но публика с не меньшим интересом наблюдала и за маленькими пасторальными этюдами, что разыгрывали для них князь Болховской и адмиральская дочка Анна Косливцева.

Вы обратили внимание, господа, как он на нее смотрит? Будто кот на сметану. А ручку время от времени жмет? А ногой ножки касается? И думает, что проделывает это весьма ловко и незаметно. А она-то как веером поигрывает, ой, смотрите, к сердцу поднесла и томно так ресницы опустила, что сие значит на веерном языке наших бабушек? Ах да: «Я питаю к вам нежные чувства». Какой конфуз! Какова бесстыдница! Недаром говорят, что в тихом омуте черти водятся. Кто такое мог ожидать? Да и князюшка-вертопрах не успел невесту похоронить, а уж на другую нацелился.

— Аннета, перестань выдергивать у меня свою руку, — шептал в это время Болховской, так близко склонившись к Анне, что от его дыхания подрагивали короткие каштановые локоны, едва прикрывавшие ей шею, — иначе все решат, что ты не принимаешь мои ухаживания.

Разрумянившаяся Анна, поежась, чуть отстранилась и несколько неуверенно взглянула в почти черные глаза Бориса. В их глубине что-то дрогнуло и, словно в ответ, внутри ее дрогнула и завибрировала неизвестная ей самой до сего времени струна.

— А тебе не кажется, что ты уж слишком стараешься? — чуть испуганно спросила она, смущенная неведомыми доселе ощущениями, что преследовали ее с самого начала спектакля, с той самой минуты, когда Болховской устроился рядом и посмотрел на нее пылкими веселыми глазами.

— Что, труса празднуешь? Можно и отказаться от нашего плана, — быстро предложил Борис.

— Ни за что! — горячо отозвалась Анна. — Просто мне кажется, что ты заигрываешься. Общество может счесть твои намерения более серьезными, чем они есть на самом деле.

— Кто может судить о моих намерениях, когда я сам в них разобраться не в силах, — пробормотал Борис себе под нос, потом игриво приподнял темную бровь. — А может, тебе неприятны мои ухаживания? Неужели они оставляют тебя равнодушной?

— Ты что вздумал на мне натуралистические опыты ставить? Или впечатлений набираешься, чтобы на старости лет было что в мемуарах отразить? Под названием «Похождения неугомонного князя из рода Болховских с перечислением его ратных и амурных подвигов им самим написанные».

— Глава о тебе, моя прелесть, будет называться «Непоколебимая Анна». Неужели мое хваленое, тобою же заметь, обаяние совсем на тебя не действует?

— Нет, — отрезала Анна, сосредоточенно глядя на сцену, где главный герой произносил прочувствованный монолог о своей нелегкой планиде. — И хватит об этом.

— Ты меня растоптала. Уничтожила. Низвергла в пучину позора. После слов твоих никогда я более не стану прежним. О жестокая, сердце твое, как камень, — уныло и пафосно произнес Борис, умело подражая интонациям, доносившимся с подмостков.

Анна не выдержала и улыбнулась:

— Успокойся, Казанова. Я пошутила.

— Значит, действует?

— Ты как о микстуре какой-то говоришь.

— Ты не ответила.

— Действует, действует, господин лекарь. Позволь все же досмотреть финал пьесы.

— Уф, — с облегчением выдохнул Болховской. — Слава тебе Господи, а то я уж начал переживать, что теряю навык или того хуже — старею.

Когда утихли шумные восторги публики и занавес упал, было уже поздно. В саду большими светляками вспыхнули китайские фонарики, их свет создавал трепещущую грань между освещенными дорожками и таинственной тьмой сада. Зрители разбрелись по группкам. Одни горячо обсуждали спектакль, другие — несомненный интерес князя Болховского к адмиральской дочке, третьи расположились вокруг поэтессы Анны Александровны Наумовой, которая издавна будоражила казанское благородное общество как своими стихами, так и экстравагантными нарядами. Держа бокал шампанского в руке и слегка покачивая им, она увлеченно декламировала свои новые вирши:

Не хочу в ключе забвенья Вод целительных я пить. Все на свете сновиденье, Лучше попросту любить.

Вечный оппонент госпожи Наумовой, одетый с иголочки и как бы слегка подсушенный, князь Асанов досадливо поморщился от этого «попросту» и, не желая говорить ни хорошо, ни плохо об услышанном, обратился к Болховскому:

— А каково ваше мнение, Борис Сергеевич, о спектакле?

— Я искренне наслаждался сегодня всем увиденным и услышанным, — бодро отозвался тот и почему-то перевел взгляд на Анну.

Анна вспыхнула, когда глаза присутствующих обратились к ней. Все они смотрели на нее по-разному, но, может быть, впервые за всю свою жизнь она прочла в них вопрос: «Почему мы никогда тебя раньше не замечали?» — и жгучий интерес к своей особе. Под обстрелом этих глаз она чуть расправила плечи и нашла силы мило улыбнуться, в душе дав себе слово оторвать, нет, откусить Борису голову за такую вызывающую демонстрацию.

— Вы правы, князь, увиденное выше всяких похвал, — подтвердил князь Асанов.

— Мы подошли попрощаться с вами, дамы и господа, — еле сдерживая себя, прервала этот странный двусмысленный диалог Анна.

После церемонии прощания с гостями и добрейшей Надеждой Васильевной, когда Анна села в коляску и повернула разгневанное лицо к Болховскому, тот в испуге поднял вверх руки и поспешно произнес:

— Прости, прости, великодушно прости. Увлекся, заигрался. Хочешь, руби мою буйну голову.

— Вообще-то я тебе ее хотела откусить, — пробормотала Анна, обезоруженная его покаянным видом.

— Я бы тоже хотел откусывать от тебя кусочек за кусочком. Ты так прелестна сегодня.

В этот момент кучер остановил экипаж у ворот усадьбы Косливцевых, что находилась всего в квартале от сада Панаевых, и последние слова Бориса гулко прозвучали в ночном воздухе. Хорошо, что было темно, и он не заметил, как ярко вспыхнули ее щеки. За эти дни Анне, пожалуй, пришлось краснеть больше, чем за всю жизнь.

— Вы правы, князь, увиденное вами выше всяких похвал, — передразнила она князя Асанова. — Мне ли не знать. Я убила кучу времени и сил. Четыре часа! Четыре! Мне помогал целый эскадрон во главе с графиней Эрнестиной. Две модистки, куафер, ее горничные, мои горничные!