Подход Кристаповича

Пора было ехать, он пошел греть мотор.

Сначала заехали к Нинке. Вполне успокоилась певица, была в своем панбархате - собиралась на работу. Мишку встретила ровно и по-деловому, без визга, дала паспорт на имя какой-то Резеды Нигматуллиной и справку о временной Мишкиной нетрудоспособности, составленную безотказной Дорой. Мишка, в свою очередь, отсчитал тысячу за паспорт - из своих, точнее; из Файкиных, - и еще двести для бедной Доры, Нинку поцеловал, пожалев про себя, что и на этот раз нету даже четверти часа, и спустился к ждавшим в машине Кольке с Файкой. Нинка на прощанье сказала: "Если не расстреляют приходи, я больше трех ночей ждать не буду..." Мишка засмеялся - если не расстреляют, придет обязательно...

Потом рванули на Тишинку. После рынка долго, часа два стояли в одном темном дворе на Брестской, Колька обживался в только что купленных полуботинках сухумского кустарного производства, бостоновых брюках, куртке-бобочке с клетчатой кокеткой и богатом габардине, наверняка принадлежавшем до этого какому-нибудь народному из Художественного театра. Обживаясь, Самохвалов весь передергивался, как от настриженных за шиворот волос, злобно щерясь, нес стильную одежду в Бога и в каждую пуговицу. Особую ненависть у него вызвала молния на ширинке не то еще лендлизовских, не то каким-нибудь борцом за мир завезенных из Стокгольма штанов.

Файка, внешне уже совершенно придя в себя, будто и не с нею было все, что случилось за прошедшие двое суток, примостившись на приборном щитке машине, мудрила чего-то с купленными в ближайшем писчебумажном чиночкой и ластиком - приближала внешность неведомой Резеды на фотке в паспорте к своей, обнаружив и к этому рукоделию большие способности: теперь с фотографии смотрело совершенно неопределенное существо, причем никаких следов подчистки не осталось. Покончив с новым документом, она принялась за то же дело с другой стороны: сняла в машине шубу, стянула через голову, не обращая внимания на Мишку и стукаясь о потолок руками, шелковую блузу с прошвой и, оставшись в сорочке с бретельками, перекрученными на круглых, без всякого намека на ключицы, плечах, в десять минут одними канцелярскими ножницами постриглась, срезала косу, уложенную обычно в корону вокруг лба, из газетных обрывков сварганила папильотки, сгоняла Кольку за бутылкой пива, которым аккуратно, но щедро смочила сооружаемую прическу, распустив по машине хлебный запах - и стала вылитая "я у мамы дурочка". "Комсомольская правда" с руками бы оторвала типаж для очередного фельетона.

Сам Мишка почти все это время пролежал на вытащенном из багажника артиллерийском чехле под машиной, вылез оттуда, каким-то чудом почти даже не замарав рук, и удовлетворенно похлопал "опель" по длинному островерхому капоту. Затем он долго, с большим количеством технических слов инструктировал Кольку, и тот в свою очередь полез под автомобиль, вылез почти сразу же и буркнул:

– Там и десяти минут много, я за пять все сделаю.

Потом поели в машине - по франзольке, по куску чайной и по бутылке портера на каждого, закурили...

– Мишк, - сказал Колька, не прибавив даже ничего из своих обычных вспомогательных слов, - Мишка, а ты помнишь, чего Немо подкинул колонистам?

– А то не помню, - сказал Мишка.
– Три ножа со многими лезвиями, два топора для дровосеков, десять мешков гвоздей...

– ...два пистонных ружья, - подхватил Колька, - два карабина с центральным боем, четыре абордажные сабли, принадлежности для фотографирования...

– ...две дюжины рубашек из какой-то особой ткани, с виду похожей на шерсть, но, несомненно, растительного происхождения...

Они доедали колбасу, допивали пиво и перечисляли припасы, подаренные таинственным капитаном людям Сайруса Смита, а рядом сидела красавица с ясными и спокойными синими глазами, а невдалеке у "Голубого Дуная" пели, и слова неслись в сырых сумерках: "М-моя любовь не струйка дыма..."

– Хватит херню языками молоть, - сказала Файка, - ехай, Мишка...

В зал "Метрополя" они вошли ровно в девять, оркестр отдыхал, высокий скрипач, известный своим чудным именем и дивным исполнением танца "дойна", который, как известно, как две капли воды похож на "фрейлехс", сидел за роялем и, тихонько тыкая в клавиши, играл что-то из польских довоенных пластинок. По залу плыл дорогой дым и официантские негромкие переговоры. Сами официанты в засыпанных перхотью и мелким зеленым луком полуфраках спешили разнести заказы, пока не мешают танцующие. Мэтр с проваленными, будто чахоточными, горящими щеками, в отличной паре из стального "метро", не меняя брезгливого выражения, взял тридцатку, отвел их к столику в углу, далекому от оркестра, почти не видимому за окружающим центр зала барьером. Заказали бутылку муската, кофе, "наполеонов", мороженого. Файка собралась в уборную.

– Не ходи, Файка, - сказал Колька, он сидел на крае стула, оглядывался, как волк, всем телом, бобочка топорщилась на спине.
– Не ходи никуда одна, и вообще, не шастай. Свои не приштопают, так начальнику опять какому-нибудь на глаза попадешься...

– Начальники сюда не ходят, - усмехнулась Файка, - они на дачах Лещенко и Русланову слушают. И зовут меня теперь не Файка, а Резеда, а Файку мы с тобой утром в печи истопили, а наших здесь еще нет, они раньше десяти не приходят...

– Не ходи, - Мишка дождался, пока она высказалась, опровергать не стал - просто приказы. И она осталась. Принесли кофе, мороженое текло в мельхиоровых вазочках, и струйки варенья расплывались в белой жиже, как кровь в талом снегу. Оркестр заиграл для начала "Блондинку", потом "Мою красавицу" - причем, конечно, за половиной столиков при этом затянули "Фон пер Пшика", - а потом взялся за более новое: из "Судьбы солдата", из "Серенады". Между столиками уже танцевали, тряслись, положив руки друг другу на плечи, первые, но не самые отборные танцоры: ребята в как бы стильных, а на самом деле просто с чужого плеча пиджаках чуть не до колен, с блестящими от помады прилизанными висками, девочки с модной стрижкой веночком, но в давно ушедших английских жакетах с плечами и слишком коротких юбках стиля Марлен Дитрих - в общем, Измайлово, Каляевка, Сущевский вал, не ближе. Высокий скрипач вышел на край эстрады, повел мощным носом поверх усиков:

– А теперь дамы меняют кавалеров... одного на двух, многосемейных не предлагать!..

В зале привычно засмеялись.

– ...Танец с хлопками!
– закончил скрипач, оркестр сразу же врезал "Сан Луи" в невиданном темпе, и Файка, наклонившись к Михаилу, прокричала:

– Пришли! Вон они!

Кристапович оглянулся. Фред, все в том же коричневом пиджаке, танцевал с какой-то девушкой в широкой юбке до щиколоток - по последней моде.

– Пойди, отхлопай, - сказал Кристапович Файке. Чуть побледнев, она пошла к Фреду и его партнерше.
– Ты меня прикрывай внимательно, - сказал Михаил Кольке, - но только руками, не вздумай вытащить здесь пушку энкавэдэшную, что бы ни было, понял?

Колька мрачно наклонил голову, с первой минуты в ресторане он нервничал. Файка подошла к паре, демонстрирующей отличный стиль сцепленные ладони опущены прямо вниз, правая рука Фреда свободно лежит на копчике дамы, ноги, тесно прижатые друг к другу, подпрыгивают в идеально неизменяемом ритме - как метроном - словом, стиль! Файка похлопала, Фред недоуменно обернулся, Мишка увидел его лицо - да, следы есть, хотя пудры много - но молодец парень: даже не моргнул. Извиняется перед девицей, та обиженно идет к дверям - ага, значит, там, в скапливающейся с каждым очередным модным танцем у входа стильной толпе и вся Фредова компания - а он сам уже прижал Файку, уже трясется, нащупав ее задницу, как ни в чем не бывало... И Файка - железные нервы - чуть-чуть тянет, направляет, вот они уже обошли барьер, вот они уже возле столика...

– Может, присядешь?
– встав, Михаил точно оказался лицом к лицу с Фредом.
– Сядь, я тебе твои подотчетные принес.

Фред улыбнулся, глубоко справа блеснула железная фикса.

– Что принес - молодец, но беседовать здесь не будем, здесь люди танцуют, обжимаются, водку пьют... Я тебя в машине подожду.

Заехали за арку, за углом, встали в глухой подворотне. В малолитражке, считая с Фредом, было трое. Мишка поставил "опель" рядом, Колька, сидящий справа, открыл окно, Фред сделал то же.

– В общем, товарищ легавый, предисловий не будет, - Фред говорил тихо, не поворачивая головы, но внятно.
– Дело, которое ты предложил, народ одобрил, - сидящие сзади при этих словах чуть шевельнулись, Кристапович покосился на них. Даже в темноте было видно, что не стиляги, а обычные блатные: из-под коротких полупальтишек - белые кашне, восьмиклинки на самых макушках. Фред продолжал: - Но есть желание знать, зачем карающему мечу понадобилось наводить народ в законе на богатую хавиру, брать какого-то фраера на понтовый шмон - зачем? Вас двое и эта принцесса цирка - нам, конечно, страх небольшой, вы нас не поверстаете, но если за вашей лайбой другие шурики-мурики пойдут... Нехорошо, Миша.