Подкидыш

–Это если владелец земель захочет их тебе продать, – предостерег своего приятеля Лука. – Только, по-моему, мы все еще находимся во владениях дона Лукретили. Возможно, он и сам тут золото мыть захочет.

–А я выкуплю у него этот участок, но про золото ничего ему не скажу, – возбужденно заявил Фрейзе. – Я объясню, что давно мечтал жить на берегу такого ручья, что у меня, может, призвание такое – как у этой бедной девочки, его сестры. Я скажу, что сам Господь повелел мне стать отшельником, жить на берегу этого озера и целыми днями молиться.

Лука рассмеялся, представив себе, сколь велика склонность Фрейзе к отшельничеству и молитвам, но тот вдруг предупреждающим жестом поднял руку, призывая его к молчанию.

–Тише, кто-то идет. Давай-ка спрячемся неподалеку и посмотрим.

–А с какой стати нам прятаться? Мы же ничего плохого не делаем.

–Кто его знает, – прошептал Фрейзе. – Мне что-то не хочется, чтобы меня на берегу золотоносного ручья обнаружили.

Они быстро увели коней поглубже в лес и подальше от тропы и стали ждать. Лука даже плащ на голову своему коню набросил, чтобы тот не заржал случайно, а Фрейзе, прижавшись губами к уху своей лошадки, шепнул ей какое-то словечко, та кивнула, словно отлично его поняла, и притихла. Притаившись за деревьями, они увидели, что к ручью по скользкой грязи гуськом пробираются полдюжины монахинь в темно-коричневых рабочих одеяниях. Фрейзе на всякий случай все же нежно прикрыл рукой нос своей лошадке, чтобы та не вздумала их приветствовать.

Последние две монахини вели в поводу ослика, нагруженного тюками грязных шерстяных оческов. Фрейзе и Лука продолжали наблюдать, а монахини тем временем разложили очески в воде по течению ручья, чтобы хорошенько промыть, закрепили их и, развернув осла, отправились в обратный путь. Покорные данному обету, они работали молча, но на обратном пути все же затянули псалом «Господь – Пастырь мой, я ни в чем не буду нуждаться…» [8] .

–«Ни в чем не буду нуждаться!» – пробормотал Фрейзе, когда они выбрались из укрытия. – Да пропади они пропадом, я, например, все время нуждаюсь! И очень хочу забыть о нужде! И никогда не перестану мечтать о богатстве. Я всегда буду в чем-нибудь нуждаться! И никогда не перестану мечтать. Так, видно, и буду вечно мечтать да вечно разочарование терпеть, раз уж судьба у меня такая.

8

Псалтирь, псалом Давида (22/23):

Господь – Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться. Он покоит меня на злачных пажитях И водит меня к водам тихим. Подкрепляет душу мою; Направляет меня на стези правды Ради имени Своего. Если я пойду и долиною смертной тени, Не убоюсь зла, Потому что Ты со мной; Твой жезл и Твой посох – Они успокаивают меня.

–Почему ты так говоришь? – удивился Лука. – Они же просто принесли к ручью очески, чтобы их промыть. Ты по-прежнему можешь купить себе землю вместе с этим ручьем и преспокойно мыть здесь золото.

–Да они совсем не за этим сюда притащились! – возразил ему Фрейзе. – Ох уж эти хитрые лисички! И никакие очески они не моют. С какой стати они потащатся бог знает куда только для того, чтобы овечью шерсть промыть? Ведь между этим ручьем и аббатством еще по крайней мере с полдюжины других ручьев! Нет, мой дорогой, они тут на золото охотятся. Это очень старый способ. Видел, как они разложили принесенные очески по всему течению ручья, чтобы сквозь них протекало как можно больше воды? Крупинки золота оседают в спутанной шерсти, очески улавливают даже мельчайшую золотую пыль, которую несет вода. А через недельку можно снова прийти сюда и попросту собрать «урожай»: в мокрых оческах будет полно золотых крупинок. Очески они отнесут в аббатство, высушат их, а потом вычешут из них золото. И вот вам пожалуйста – целое состояние на полу! Маленькие воровки!

–Сколько же золота смогут удержать шерстяные очески? – спросил Лука. – И много ли они сумеют за него выручить?

Но Фрейзе ему не ответил: его волновало другое.

–И ведь ни одна из них даже не упомянула о тех делишках, которыми они в своем монастыре занимаются! – возмущался он. – Интересно, знает ли об этом благородный дон, хозяин этих земель? Вот уж была бы шутка так шутка: он свою сестрицу в монастырь отправил, а она стала у него из-под носа его золото красть, причем с помощью тех самых монахинь, над которыми он же ее и поставил!

Лука растерянно посмотрел на Фрейзе.

–Ты что говоришь?

–Да ничего, я же просто шучу…

–Но это, вполне возможно, вовсе не шутка. Что, если она действительно обнаружила здесь золото, как это только что сделал ты, а потом заставила монахинь на себя работать? А потом представила дело так, словно ее монастырь наказан за какие-то грехи и приходить туда небезопасно, вот люди и перестали туда приходить, потому что нельзя верить молитвам обезумевших монахинь, а значит…

–А значит, за руку ее никто не схватит и вскоре, даже оставаясь настоятельницей монастыря, она снова сможет жить, как знатная дама, – закончил за него Фрейзе. – И будет счастлива, целыми днями купаясь в золотой пыли.

–Вот проклятье! – со злостью выругался Лука. Они с Фрейзе еще некоторое время постояли молча, глядя на разостланные в ручье шерстяные очески. Потом Лука, так и не сказав ни слова, вскочил на коня и, ударив его пятками в бока, пустил галопом, постепенно осознавая, насколько он потрясен увиденным и сколь серьезно преступление, совершаемое обитательницами женского монастыря во главе с госпожой аббатисой. Ее поведение он воспринимал как личную обиду – ведь он-то решил, что может хоть чем-то помочь ей! А ведь его искреннее обещание помочь для нее ровным счетом ничего не значило! Ей, собственно, от него ничего и не требовалось – только чтобы он полностью поверил в рассказанную ею трогательную историю. – Проклятье! – снова выругался он.

Говорить им было не о чем: Фрейзе только головой качал, сожалея о том, что воображаемое богатство от него ускользнуло, а Лука бесился, чувствуя себя последним дураком, которого обвели вокруг пальца. Когда впереди показался монастырь, Лука, натянув поводья, попридержал лошадь и, когда Фрейзе с ним поравнялся, спросил:

–Ты действительно думаешь, что это она все затеяла? Мне-то показалось, что она – самая несчастная женщина на свете. Она до сих пор оплакивает покойного отца – и это искреннее горе, я совершенно уверен. Но если она, глядя мне в глаза, лгала, если просто выдумала всю эту душещипательную историю… Неужели она способна на такую подлость? Неужели она была нечестна со мной? Как ты думаешь? Я, например, этого совершенно не почувствовал.

–А может, она ничего и не знает? – предположил Фрейзе. – Может, все это делается у нее за спиной? Хотя внезапно возникшее среди монахинь безумие – отличный способ всех держать от монастыря подальше. Но если предположить, что аббатисе ничего не известно о том, что именно вызвало это безумие… В общем, для начала надо бы выяснить, кому из торговцев они сбывают золотую пыль. А уж оттуда цепочка приведет и к тому, кто на этом себе состояние делает. А еще хорошо бы узнать, давно ли они этим занимаются. Может, все началось задолго до того, как тут новая аббатиса появилась.

Лука кивнул.

–Но ты пока брату Пьетро ничего не говори, – предупредил он.

–Вот еще, стану я этому шпиону докладывать! – весело заверил его Фрейзе.

–Сегодня ночью мы попробуем потихоньку пробраться в их кладовые и выяснить, нет ли там каких-нибудь свидетельств преступного промысла. Может, нам сушащиеся очески там найти удастся или даже какое-то количество золота.

–А что, и проберемся. Можно особенно не стараться: у меня и ключ от кладовых имеется.

–Где ж ты его раздобыл?

Но Фрейзе лишь хитро усмехнулся:

–А откуда, как по-твоему, у нас к обеду было такое великолепное вино?

Лука не стал допытываться, только головой покачал, глядя на своего слугу, и тихо сказал:

–Ладно, встретимся ночью, в два часа.

И они поехали дальше, а следом за ними бесшумно двинулась Ишрак; шаги ее полностью заглушал шелест листвы на ветру.

* * *

Изольда лежала в постели и, точно пленница, была привязана к четырем столбикам балдахина за ноги и за руки. Ишрак заботливо укрыла ее одеялом, аккуратно его разгладила и со всех сторон подоткнула.