Подлинные имена бесконечно малых величин
Шрифт:
В ее мире Анну ждал новый сосед по имени Раду. Его появление невозможно было не заметить, как и его машину. Огромный синий внедорожник, который он парковал прямо под окнами своей квартиры, перегородив узкий двор и единственную дорожку, подходящую для колясок и детских велосипедов.
Впрочем, это было лишь начало интервенции. В ходе затеянного новым соседом ремонта двор лишился еще части территории, которую, в отличие от джипа, передвинуть не было никакой возможности. Купив жилье на втором этаже, прямо под квартирой Анны, Раду быстро провернул еще одну сделку. Приобрел пустовавшую после смерти пенсионера Платоныча двушку на первом этаже, в которой он, недолго думая, затеял грандиозную реконструкцию. К балкону на месте теперь уже бывшего палисадника был пристроен еще один балкон, размером с большую комнату, который, если судить снаружи – а внутрь
Сомнений не было: последуй Анна в тюрьму вслед за супругом, на ее квартиру быстро найдется новый владелец – сосед со второго, а теперь и с первого этажа. Способов Раду изобрел бы массу. От банальной покупки до сфальсифицированной дарственной или, того лучше, включенного в приговор пункта о полной конфискации имущества.
И все же обвинить соседа в безудержном эгоизме было бы не совсем справедливо. Весь творимый им беспредел и хамство были не только его прихотью. Раду был женат, и его супруга, крупная женщина с большим, но мало привлекательным бюстом, дважды в день удостаивала двор своим посещением, выгуливая лабрадора и сея тихую панику среди детей и старушек. Остальные ненавидели ее за кучи собачих фекалий, которые огромная псина оставляла в любом месте, свободном от джипа и стихийной застройки ее хозяев. Ни с кем из соседей Раду и его жена не общались и даже смотрели будто сквозь них. Иногда Анне казалось, что даже в постели Раду и его жена продолжают молчать, глядя друг на друга исподлобья.
Потом Анна поняла: ее Дмитрий был не просто противоположностью Раду. Он был ее заговором, ее бессознательной порчей, насылаемой на наглого соседа. Даже внешне они были полными антиподами: высокий и широкоплечий красавец Дмитрий и толстощекий Раду, с его звериным взглядом и складками на бритом затылке. От Дмитрия шел свет, теплый и яркий, такой, что Анне никак не удавалось, даже закрыв глаза, увидеть четкие линии его лица. В глаза ей бросался лишь его кадык – он выпирал так сильно, что на нем могло удержаться обручальное кольцо.
Кадык она рассмотрела хорошо и видела его каждый день. На шее Виталия Боршевича.
8. Нику
Вика, Викуля, Виктория. Кого же из них звали Викой? Была ли среди них хоть одна Вика?
У ворот частной клиники Нику не на шутку разволновался, спасаясь нелепым занятием. Вспоминал, как часто ему в жизни встречались все эти Вики, Викули, Виктории – женщины, которых принято считать счастливыми обладательницами имен, символизирующих победу. Его собственное имя почему-то никто никогда не связывал с Никой, тоже богиней победы, то ли римской, то ли греческой.
Реклама «Фон Клиник», частной больницы, открытой в Кишиневе лет десять назад какими-то немцами – то ли медиками, то ли просто бизнесменами, – поначалу не сходила с телеэкранов. Подозрения Нику о том, что дела в клинике далеки от первоначальных фантазий, рассеялись на первых же шагах по ее территории. Это был какой-то другой Кишинев, о существовании которого он и не подозревал. Какой-то другой город в какой-нибудь Австрии или Швейцарии, где Нику тоже вряд ли когда-нибудь побывает. Зеркально-белый – неужто из слоновьей кости? – ангелок у подножья фонтана, прохладный даже на вид портик, похожий на гигантский гриб посреди сочно-зеленого травяного ковра с вкраплениями желтых, фиолетовых и красных цветов – среди всего этого великолепия сразу забывалось о том, что в калитку Нику шагнул прямо с разбитого асфальта.
На прием он записался заранее, позвонив в регистратуру по номеру, который узнал от Машиной одноклассницы. Долго общаться с Нику она не стала, даже не поинтересовалась его проблемой.
– Запись на консультацию в регистратуре, – сказала Виктория, дав понять, что каждое слово из ее уст имеет цену, и цену немалую.
Консультация стоила семьдесят евро, включая, заметил голос регистраторши, предварительное обследование. Что включало предварительно обследования, ему обещали объяснить уже в клинике, а для этого нужно было явиться лично и оплатить консультацию. Порочный круг и заоблачные цены не испугали Нику: буквально накануне у него выдался щедрый рабочий день – недвусмысленый
намек на то, что в клинике все будет не менее удачно, чем в чужих квартирах.А он взял их целых три – и это в один день. Из первых двух он ушел с двенадцатью тысячью леев наличными, спортивными часами «Сейко», совсем новой переносной установкой вай-фай и шкатулкой, которую ему не удалось вскрыть, но которую он, не раздумывая, захватил с собой. Крышка шкатулки была сделана из толстого рефленого стекла, что, впрочем, не могло скрыть от него ее содержимого: два десятка колец, три пары сережек и две цепочки. Последние, судя по видимой тяжести и массивным крестам, принадлежали мужчине.
Зато в третьей квартире его ждал сюрприз. Фотография, которую он сразу узнал – и рамку, и изображение под стеклом. Он ее хорошо помнил, и это обрамление, и этих людей – лысоватого мужчину и улыбающуюся блондинку, прижавшихся друг к другу щеками. Он видел их и даже мог точно сказать где – в квартире на улице Матея Басараба, в пятиэтажке за сороковой школой. В квартире, которую он взял лет восемь назад.
Они совсем не изменились – на фотографии уж точно, и он подумал, что их переезд мог стать последствием его первого визита к ним. Нику воспринял это как знак. Фотография подфартила ему в первый раз, не должна была она изменить ему и сейчас. Это был явно его день: три конверта, наивно рассованные в карманы мужского пиджака, висящего прямо в прихожей, Нику счел расплатой за мучительное безденежье. Должно же было наконец повезти, думал он и уже дома сообразил, что семь тысяч евро и четыре тысячи долларов оказались в пиджаке не случайно, и непростительная безалаберность хозяев тут, скорее всего, ни при чем. Нику взволнованно гулял по квартире, бормотал и ухмылялся себе под нос, подолгу задумывался и никак не мог припомнить, чтобы кому-нибудь когда-нибудь удалось унести уже заготовленные для дачи взятки конверты. Подарок ли небес, шанс ли на миллион – одно из двух уж точно выпало на его долю.
О связанном с ним проклятии людей с фотографии он не думал. Во дворе «Фон Клиник» вообще не думалось о плохом, даже о том, что через считанные шаги окажешься в полном распоряжении людей в халатах.
Нику задрал голову. Здание клиники, высотой в семь этажей, походило скорее на центральный музей в европейской столице. Высоченные колонны, утопленные между рядами окон, мускулистые атланты во врачебных халатах и колпаках, придерживающих козырек над главным входом, причудливые перила на площадке на крыше, где так к месту пришелся бы бассейн под небом, где врачи, сбросив с себя намокшие на операции костюмы, устало рассекают лазурную гладь, не спеша потягивают радужные коктейли и нежатся под солнцем на полосатых лежаках.
Доктора Вику звали Викторией Скрипченко, и когда Нику оказался перед триста седьмым кабинетом с табличкой «Репродуктивная психология и психоаналитическая сексология», он на мгновение задумался. Вспомнив, что бумажка с номером кабинета и фамилией врача является, помимо прочего, свидетельством оплаты за консультацию, он решил, что семьдесят евро – сумма достаточная, чтобы покорно сносить все, что ожидает его за этой дверью.
А пока его ожидало сомнение в правдивости Машиных слов. Вика, Викуля, Виктория, она же доктор Скрипченко оказалась довольно крупной женщиной под шестьдесят, носила очки и выглядела скорее не одноклассницей, а старшей сестрой Маши. Конечно той, прежней Маши, о схожести с которой пьяной женщины в слабо освещенном такси свидетельствовал лишь огненно-рыжий оттенок волос.
Приказав ему раздеться и заметив, как Нику вертится в поисках ширмы, Виктория Скрипченко указала ему на кровать в углу с толстым, накрытым кремовой простыней матрасом.
– Догола и ложитесь на кровать. Крючки и вешалки для одежды на стене.
Виктория на что-то нажала, и Нику увидел шторку, которую до этого и не приметил. Она чуть слышно заскрипела, проползая почти от изголовья кровати по едва заметной тонкой нити, почти сливающейся с потолком, пока не распрямилась, оказавшись вертикальными жалюзами, загораживающими кровать от остального кабинета. За исключением другой кровати, прямо напротив кушетки с Нику. Над этой второй кроватью, показавшейся голому Нику не вполне уместной в его положении, вдруг зажегся свет. Вернее, целая иллюминация, мягкая и не ослепляющая. Свет шел из небольшой люстры в потолке с похожими на бутоны тюльпана плафонами, а еще из-под синего абажура, пристроенного на тумбочке у самого изголовья. В целом, нельзя было не признать, что кровать напротив выглядела намного более уютной.