Подменный князь
Шрифт:
Любава шла рядом с ним, опустив голову и не глядя по сторонам. Боже, как сжалось мое сердце при виде ее – моей желанной и такой милой!
– Вот она! – возбужденно крикнул я Блуду, толкнул его локтем. – Боярин, надо вызволить мою девушку.
– Да? – отозвался Блуд, не оборачиваясь. – А как?
Вот на борт струга взошел Вяргис с лицом чернее тучи, за ним следующие несколько человек, помогшие забраться Ждану, а потом и Канателень принялся подсаживать мою Любаву…
А что я мог сделать? Кинуться туда и попытаться пробиться сквозь строй черниговских воинов? А затем смешаться с толпой озлобленных
– Не вздумай, – словно прочитав мои мысли, буркнул Блуд и для верности схватил меня за рукав кафтана. Он выразительно глянул на своих слуг, стоявших рядом, и они, точно поняв своего господина, тотчас сомкнулись вокруг меня.
– Если Любаву увезут, – сказал я твердо, – то я ни на что не согласен. Вообще, я тогда за себя не отвечаю. Мне нужна эта девушка!
Боярин промолчал и отвернулся.
Как же так? Неужели сейчас прямо у меня на глазах увезут мою Сероглазку? Неужели мы больше никогда не увидимся?
В отчаянии я принялся озираться и вскоре заметил в толпе стоящих и наблюдающих за зрелищем киевлян воеводу Свенельда. Если Блуд выглядел просто задумчивым и отстраненным, то на лице Свенельда были написаны все чувства, владевшие им. Гнев, обида, стыд.
Обида за то, что его – киевского воеводу – даже не поставили в известность о готовящемся. Гнев на князя Владимира, совершившего вероломное предательство по отношению к своим прежним товарищам, которым он был на самом деле всем обязан. И стыд за себя, который не смог предотвратить такой позор…
Впрочем, до моральных терзаний Свенельда мне в ту минуту не было дела. Наши взгляды встретились, и я указал ему глазами на Любаву, уже взобравшуюся на струг. Не сомневаюсь, что воевода меня прекрасно понял. Но в ответ лишь покачал головой и отвернулся. Он тоже ничем не мог помочь.
– Слишком поздно, – уже потом пояснил мне Блуд, как бы оправдываясь за свое бездействие. – Ты привлек бы к себе внимание дружинников князя, если бы вмешался. Тебя схватили бы… Кто знает, чем бы все это закончилось. Для тебя самого и для всего нашего замысла. Просто чудо, что только я увидел, насколько ты схож с Владимиром. Но ведь глаза есть не у меня одного. Нет, тебе нельзя было туда соваться.
Все уже погрузились на корабли и смотрели оттуда на толпу киевлян и на дружинников, оставшихся на пристани. Со стругов были сняты паруса и весла, так что суда были неуправляемыми.
Только сейчас, спустившись по косогору на своей белой кобыле, на пристани появился князь Владимир. Строй дружинников отделял его от сидевших в стругах. Копыта лошади простучали по бревнам настила пристани, и, въехав повыше, Владимир громко произнес короткую речь.
– Плывите на юг! – крикнул он. – Спускайтесь по Днепру и отправляйтесь в южные страны. Там добудете себе богатства, а сюда не возвращайтесь! Никогда!
Оставалось лишь удивляться нордическому лаконизму его речи, вдруг зазвучавшей мощно, как чеканная латынь. Оказывается, даже эта нелюдь, сделавшись князем, приобрела способность выражаться историческими фразами. А еще говорят, что не место делает человека…
Воины на пристани принялись длинными баграми выталкивать струги ближе к середине реки, на днепровское течение. Северяне в молчании продолжали сидеть у бортов своих кораблей, глядя на медленно
уплывающий берег. Берег предательства и вероломства, по их понятиям.Проплыли мимо меня три зловещие деревянные головы на носу хорошо знакомого судна: Масторава, Ведява и Вирява.
В последний момент Любава наконец меня увидела. Ее лицо исказилось, и она вскочила на ноги, будто намереваясь немедленно прыгнуть в воду. Ждан с Канателенем схватили ее за руки и удержали. Сероглазка смотрела на меня, и я тоже не мог оторвать от нее взгляд. Это была трагическая минута бессилия и отчаяния.
Когда спустя время мы с Любавой вспоминали то утро, она вдруг со смехом сказала, что, глядя на меня, стоящего на берегу, уже точно знала, что мы расстаемся не навсегда и что обязательно будем вместе. До сих пор я не верю в это, хоть Сероглазка и утверждает, что это именно так. Нет, я хорошо помню ее глаза в ту минуту: они были полны растерянности и тоски.
Кто из нас мог знать тогда, как сложится наша жизнь?
Струги один за другим тянулись по течению реки, унося прочь обретенную мною и почти тотчас потерянную любовь.
А что оставалось теперь делать мне? Лишь уныло плестись вслед за Блудом в его высокий терем.
Поздняя осень – время безрадостное. Ледяной ветер дует со стороны Днепра, обрывает остатки пожухлой листвы с деревьев и злобно воет, кружит по глухим киевским улицам. Из-за высоких заборов, из-за замкнутых ворот надсадно лают продрогшие собаки, и все ждут первого снега.
Тучи на небе с каждым днем все темнеют, затем чернеют, и когда наливаются последней сине-лиловой чернотой, взбухают, и редкий первый снежок мелкими хлопьями начинает кружить в воздухе, покрывая землю и дома тонким погребальным саваном – лето закончилось.
В такое время люди ходят друг к другу в гости: надо ведь чем-то веселить застывшее сердце.
Боярин Блуд устраивал большой пир для князя Владимира и его ближней дружины. Так полагалось: начиналась осень, и первый пир для князя и дружины устраивал ближний боярин. Затем – по старшинству. Воевода Свенельд, потом боярин Волк, поставлявший пищу для княжеского стола, а за ним боярин Стан, боярин Магнус, боярин Первуша…
К пиру Блуд готовился основательно. Основным блюдом была греческая каша с жареным луком, рубленым яйцом, заправленная греческим же оливковым маслом. Были и еще закуски – оленье мясо, томленное в горшках, сваренная с медом репа, квашеная капуста, но главным блюдом оставалась каша – к ней было самое пристальное внимание поваров. Собственно, понятие «большой пир» ведь так и называлось: большая каша.
С утра боярин вызвал меня из моего закутка наверх. Он лично осмотрел мою отросшую бороду и остался доволен – она стала густой и длинной.
– Надо поправить, – деловито заметил Блуд и вытащил из-под кафтана заткнутый за пояс широкий нож. Орудуя им, он подрезал мне бороду со всех сторон, а затем с сожалением покачал головой.
– Надо бы проредить, – сказал он, с сомнением глядя на мою бороду. – У нелюдя-то она редкая стала, повылезли волосы-то. Я вчера смотрел…
Представив себе, как боярин сейчас начнет прореживать мою бороду и какие способы для этого существуют в десятом веке, я отчаянно замотал головой. Но Блуду было не до этого.