Подменыш. Духовидец. Кошмары. Одержимые. Пражский студент (сборник)

– Девушке, которая свистит, и курочке, которая кричит петухом, надо свернуть шею.

Она выглянула из конюшни. У колодца приплясывала бабушкина камеристка. Стройная и расторопная, как всегда! С ней вот ничего не случилось! Как это она, черноокая Фанни, ухитрилась не получить ребёнка? Вот она и бегает тут, насвистывая выученную у Бартеля тирольскую песенку…

Эндри топнула ногой. Схватила за руку Юппа и прошипела:

– Ну так сверни шею этой девке!

Старый кучер изумлённо взглянул на неё.

– Сделай это сама, Приблудная Птичка, если тебе это доставит удовольствие! – сказал он.

Дальше так продолжаться не может! Она должна искать чьей-либо помощи. И она выбрала самое худшее, что могла выискать в Войланде. Выбрала Гриетт, эту старую высохшую деву, неспособную отличить кота от кошки. Когда Эндри ей призналась и сказала, что ждёт ребёнка, Гриетт даже не спросила, от кого. Она закрыла лицо передником и завыла. Это и был её единственный ответ. У неё нашёлся только один совет: надо сказать бабушке. Эндри сначала противилась, но была в таком отчаянии, столь беспомощна, что крикнула наконец старухе:

– Скажи ей это ты!

Гриетт тотчас же заковыляла к графине.

* * *

Эндри сидела у себя в комнате и ждала. Только через два часа к ней постучались. Вошла Фанни, принесла приказ придти к графине. Именно Фанни должна была это сделать!

Бабушка сидела в спальне на большой готической кровати. Она казалась спокойной и сдержанной. Около неё стояла плачущая и всхлипывающая Гриетт.

– Правда ли то, что говорит старуха?

Эндри подтвердила.

– Когда это случилось?

– В конце июня, – призналась она.

– Скажи правду, – настаивала графиня.

Эндри хорошо заметила, как дрожал её голос. Она поняла смысл вопроса: если это случилось раньше, в марте или в апреле, причиной мог быть Ян.

Она отрицательно покачала головой и сказала безучастно:

– Это – правда. Случилось в конце июня.

Бабушка вздохнула, тяжело и глубоко, словно похоронила последнюю надежду. Помолчала несколько минут и сказала ровным голосом:

– Ещё одни вопрос – и ты можешь идти. Кто это был?

Эндри знала, что она спросит её об этом. Она подготовилась рассказать все, что случилось, ничего не скрывая. А теперь вдруг точно язык у неё отнялся: не могла произнести ни одного слова.

Бабушка поняла её состояние. Дала ей время. Через несколько минут снова спросила:

– Это был кто-нибудь из Клёве?

Эндри отрицательно покачала головой.

– Кто-нибудь из служащих в Войланде?

Графиня поднялась, и голос её звучал угрожающе:

– Кто же это был?

Эндри все молчала. Тогда бабушка подошла к ней совсем близко:

– Я хочу это знать и буду знать! Кто это?

– Я не могу этого сказать, – прошептала Эндри.

Графиня засмеялась.

– Принеси мою плеть, – крикнула она Гриетт. – И крепкую верёвку.

Затем она снова обернулась к внучке:

– У тебя есть ещё время, пока она вернётся, подумай хорошенько.

Эндри не сдвинулась с места. Наконец она произнесла:

– Я напишу.

Бабушка с горячностью согласилась:

– Сделай это!

Эндри подошла к ночному столику, взяла карандаш.

Старуха вернулась.

– Написала?

– Нет, – ответила Эндри.

– И ты не хочешь сказать? – крикнула графиня.

Снова безнадёжное:

– Нет!

Последовал приказ:

– Раздевайся!

Эндри повиновалась. Медленно, вещь за вещью, она сняла с себя все. Её не торопили. Шли минуты за минутами. Она должна была сказать только одно словечко: «Бартель!» – и была бы избавлена от позора.

Но её губы оставались немыми.

Бабушка взяла бельевую верёвку и привязала девушку к колонкам кровати. Сзади неё послышались всхлипывания старой Гриетт.

– Выйди! – приказала бабушка.

Когда дверь закрылась, бабушка взяла в руки плеть.

– Скажи, кто это был?

Но в её голосе на этот раз слышался уже не приказ, а горячая, молящая просьба.

Никакого ответа. Графиня со стоном упала на постель.

– Скажи, Эндри, прошу тебя, скажи! – шептала она.

Ни слова, ни слова…

Тогда она вскочила, плеть свистнула по воздуху и выжгла пылающую полосу на голой спине от плеча до бёдер. Эндри закричала.

Графиня остановилась, занесла плеть над её лицом.

– Ты уже кричишь? – озлобленно крикнула она, – плётка откроет тебе рот!

Снова голос её упал, прозвучал мягко и моляще:

– Скажи же, Эндри, избавь и меня, и себя!

Эндри тяжело вздохнула, борясь с собой. Но не могла сказать. Легче откусить себе язык, чем выговорить это позорное слово: Бартель.

И графиня начала её стегать, удар за ударом, без жалости.

Эндри съёжилась, вертелась, сопротивлялась. Плеть шипела по воздуху, жгла и резала её тело, всюду, куда попадала, от икр и до шеи. Все чаще и чаще, скорее и скорее. Но она уже не кричала – прикусила себе губы, чтобы не сказать ни слова.

Графиня была вне себя. Это сопротивление безмерно возбуждало её – она должна была его сломить! Она уже стегала изо всей силы, не разбирая, без цели, куда попало – по грудям, даже по лицу.

Эндри стонала и всхлипывала, а затем просто кричала без удержу.

– Только покричи, – говорила ей бабушка. – Созови всю прислугу, чтобы та во дворе слушала твой концерт. Вой, музыкант, я буду отбивать такт.

И, как сумасшедшая, хлестала её плетью.

Эндри уже не кричала, а только стонала. Она упала на колени, вдоль столбов кровати висели её руки. В голове пело – как жаворонок. Высоко в воздух поднялись милые птички, а она – она бросила на них соколов. Хищники летали, били жаворонков острыми когтями. И относили их назад: мёртвые и разорванные птички лежали у неё на руке. Ещё совсем тёплые.

Графиня остановилась, наклонилась к ней.

– Скажешь? – прошептала она. – Кто?

– Поющие, скачущие львиные жолудки! – шептали безумные губы Эндри.

Бабушка отбросила плеть и тяжело опустилась в кресло. Затем снова вскочила:

– Гриетт! – закричала она. – Гриетт!

И вышла из комнаты тяжёлым, волочащимся шагом.

* * *

Много дней Эндри пролежала в постели. Старая Гриетт ухаживала за ней, шлёпала, прихрамывая, вокруг неё. Кроме Гриетт, никто к ней не заходил.