Подноготная любви

— Так… И с того момента и появились эти чёрные цилиндры? Которые так влияют на ваши с мужем взаимоотношения?

— Да.

— А он вас часто бьёт?

— Нет. Тот случай был единственный. Он меня любит. Прощение потом просил. Подарки дарил.

— Ощущение: от его просьб простить цилиндры уменьшились?

— Нет.

— Так. Ощущение: нужны вам эти цилиндры?

— Нет. У меня от них постоянно голова болит.

— А когда особенно?

— Когда он приближается. Даже с лаской. И я сразу ничего не хочу. И он не может получить от меня чего хотел бы…

«Та-а-ак… — подумал Ал, — не всё, оказывается, может Рустам-ака…»

— Так. Теперь давайте рассмотрим эти цилиндры повнимательней. Сколько их?

— Много. Сосчитать трудно. Снаружи головы, но некоторые проникают и внутрь.

— Так. Дальше.

— Одни толстые, — атаманша, не открывая глаз, показала какие, — другие совсем тоненькие. Но зато они длиннее.

— Так. Как вы будете от них избавляться? Выкинуть их? Или что?

— Не знаю.

— Знаете. Рассматривайте их внимательно, наблюдайте, как они исчезают.

Жена главаря некоторое время молчала. Потом с сожалением вздохнула.

— Нет, не исчезают. Остаются на месте.

— Так… Вы как сами скажете, ваш муж достоин прощения? За этот удар?

— Прощения? Я его простила.

Ал понимал: чтобы доказать ей обратное, понадобится много времени. Простить-то она мужа в определённом (логическом) смысле простила — иначе, согласитесь, уж совсем нестерпимо с мужчиной ложиться в постель. Но, если бы она его действительно простила, то искажающих её естество цилиндров не было бы. С женщиной Ал, по обыкновению, спорить не стал, а просто продолжил:

— Вы сказали, он вас любит… Опять-таки — не бьёт.

— Не бьёт. — Атаманша вздохнула.

— Врача до вас допустил. Уже за одно это он достоин прощения.

— Да, достоин, — опять вздохнула атаманша. — А вы знаете, цилиндры посветлели!

— Очень хорошо. Продолжайте наблюдать, как они исчезают.

— Всё, — чуть помедлив, сказала атаманша. И высокая её грудь колыхнулась от вздоха облегчения. — Исчезли.

— Прекрасно, — сказал Ал. — Что и должно было произойти. Какое ощущение в теле? Что изменилось в лучшую сторону?

— Легко стало. И свободно. Как будто даже легче стало дышать. И тепло. Тепло по всему телу. Особенно в ногах.

Ал посмотрел на её ноги, а потом не удержался — и на всё её томное и как будто приглашающее тело. Две верхние пуговицы на халате по-прежнему были расстёгнуты. Рядом никого не было.

— А отношение к мужу — ощущение — изменится?

— Да.

— А улыбаться вам хочется?

— Нет.

— Вспомните что-нибудь приятное. Вам где-нибудь когда-нибудь было очень хорошо?

— Да, — улыбнулась лежащая женщина. — В доме у отца.

— Всё. Открывайте глаза.

Жена главаря открыла глаза, медленно встала, ещё, видимо, не совсем веря, что с ней произошли какие-то изменения.

— Всё, — сказал Ал. — На сегодня всё.

Женщина вышла. Ал ждал, что произойдёт дальше. Было тихо. Прошло, наверное, с полчаса. Наконец, в проёме двери появился главарь.

— Вели-икий таби-иб!! — восхищённо сказал он. Лицо его лоснилось от удовольствия.

— Пустяки, — скромно сказал Ал. Сдержался, не добавил, что это всего лишь первое начальное упражнение психокатарсиса. Ну да для обрезанного и это праздник.

— Я сейчас тебе ещё одну женщину приведу, — с поклоном сказал главарь.

Другая женщина оказалась женой Джамшеда, человека с костистым лицом. В каком родстве она была к главарю, Ал так до конца и не понял — что-то вроде невестки.

— Ненавижу русских!.. — войдя, раздельно сказала она настолько прочувствованным тоном, что от него содрогнулся бы даже приговорённый к смерти. И опять, когда Ал предложил ей лечь, и спросил, что её беспокоит, она повторила: — Ненавижу русских!..

— Сколько вам лет? — спросил Ал.

— Двадцать девять…

Постепенно она разговорилась. Оказалось, что отец у неё, как и муж, чеченец — мусульманин, алкоголик и наркоман, а мать — русская, которая мужа своего ни в грош не ставила и могла, к примеру, совершенно неожиданно уехать на несколько месяцев к себе, в Рязанскую, кажется, губернию, уехать без разрешения мужа, что по местным понятиям было чем-то совершенно немыслимым.

— Мне всегда было отца жалко, — говорила невестка. — Сколько себя помню, я всегда хотела быть отцу женой…

— Женой?

— Да. А почему нет?

— А мать, получается, мешала? Занимала место, по праву принадлежащее не ей, а вам?

— Да.

— А вы внешне похожи на мать?

— Не-е-ет! — с омерзением содрогнулась невестка. — Хотя, конечно, как можно совсем не быть похожей на мать? Я маленького роста — а она ещё меньше.

— А нос, наверное, у неё острый? — Ал с усилием отвёл взгляд от острого кончика её носа. (Чтобы она не поняла источника его знаний.)

— Откуда вы знаете?! Да, острый…

— А губы тонкие, в ниточку?

— Поразительно! Вы и это знаете! Откуда?!

— Так. Расслабьтесь. Расслабьтесь-расслабьтесь! Так… Какой вам вспоминается случай, связанный с вашей главной проблемой?

Произошло это тринадцать лет назад, когда ей только исполнилось шестнадцать. В тот день надо было идти работать на огород, а мать накануне не только оттолкнула мужа, но и вообще отказалась работать в огороде. И тогда дочка решила доказать, что мамка — сука, доказать не только себе, но и, наконец, отцу, и для этого решила обработать весь огород одна. В результате переутомилась. Надорвалась. И на том ощущении зафиксировалась. И с тех пор у неё вот уже тринадцать лет апатия и плохо сгибается в локте левая рука. В геометрических же образах — на её локтевой сустав налипла тёмная вязкая жидкость и мешает руке двигаться.

— Ненавижу русских!.. — вибрирующим от ненависти голосом закончила она.

Работать с ней было намного труднее, чем с женой главаря. Невестка была напряжена, расслабиться не могла, и жидкость, которая лишала сустав подвижности вот уже тринадцать лет, стекать упорно не желала. Время шло, и уже дважды в дверь заглядывал муж, Джамшед. Во взгляде его не было и тени симпатии к Алу. И хотя Ал сидел в двух метрах от лежавшей на постели женщины и даже подчёркнуто на неё не смотрел, Джамшеду, похоже, мерещилось нечто невообразимое.