Подноготная любви

В период жениховства всё было похоже: цветы, подарки, объяснения, из которых следовало, что жених рядом с невестой чувствовал себя недостойным. Он ей объяснялся в любви и объяснял своё чувство неким родовым влечением. Заметьте! «Похоже», — записал в дневнике писатель, тот самый, который ещё лет десять назад в одном из своих произведений сказал, что чем более «похожи» проявления каких-либо чувств, тем более они ложны. Но вряд ли бы в те недели и даже в ближайшие годы Лев Николаевич смог бы поверить, что, спустя 48 лет, он тайком от жены ночью с верными людьми выберется из своего родового имения, а через несколько дней умрёт на станции Астапово. Но вот такую смерть описать художественно он, видимо, смог бы во всех деталях уже тогда, в августе-сентябре 1862 года.

Но в доме Берсов была ещё дружба со свояченицей, то есть с сестрой невесты, тогда ещё пятнадцатилетней Таней. Здесь царило взаимопонимание: он повышал настроение ей, она — повышала настроение ему. Дружба, лишь отчасти сохранённая для нас временем в их оживлённой переписке, продолжалась на протяжении последующих пяти лет до замужества Тани. Он был для неё всем: учителем, другом, советчиком и даже врачом. Да, это может показаться странным, но Лев Николаевич, который во всех своих произведениях утверждал, что в болезни люди выздоравливают не благодаря врачам, но вопреки им, для Тани, для милой своей свояченицы, был ещё и врачом. Её исцеляло уже само его присутствие. Это заметил и описал отец Тани, сам по профессии медик (письмо от 25 января 1867 года):

«Беда только та, что с ней очень трудно ладить. Она верит только одному доктору в мире: это — Л. Н. Толстому, который совершенно её избаловал, а сам, бедный, измучился со своим романом».

Да, действительно, в это время Лев Николаевич работал над «Войной и миром». Многие из домашних Толстого узнавали в персонажах себя, и это вызывало у них оживление. При первом чтении выяснилось, что любимейший герой Толстого — Пьер (а в сущности, он — если не сам Лев Николаевич, то его о себе мечта, ведь невозможно же писателю не отождествлять душу лучшего из своих героев со своей) не понравился никому, в том числе и Соне, а понравился одной только Тане. «Люблю таких», — записала она.

Угадать с первых страниц романа большую душу Пьера — тоже надо иметь сердце, ведь вначале поступки Пьера целиком и полностью определялись вожделениями тех подлецов, которые обладали достаточной силы некрополем, чтобы подавить критическое мышление Пьера. Угадать удалось одной Тане.

А теперь — любимейшая героиня. Лев Николаевич начал писать «Войну и мир» вскоре после свадьбы, ещё в те времена, когда на логическом уровне его жило убеждение, что жизнь его семейная удалась, а сцены, которые жена устраивать ему начала уже с первой недели их супружеской жизни, он терпеть ещё мог. Казалось бы, счастливейший из смертных, новобрачный, который, правда, себя считал своей невесты недостойным и полагал, что овладел ей именно он, счастливец, — а счастливец потому, что молодая жена говорит ему слова о любви и целует ему руки, его же убеждение в том, что он любит именно её, как будто калёным гвоздём вбито в основание черепа, — казалось бы, подобный счастливец не может не воспевать в главной своей героине — супругу Сонечку, Соню, Софью Андреевну.

Однако главной героиней становится не она, Соня, а её сестра Таня. Воспевается как лучшая из женщин почему-то не жена, а свояченица. Как это можно совместить с его собственной супруге объяснениями в любви и лишь братским общением с Таней?

«Всё что разумно, то бессильно; всё, что безумно, то творчески производительно», — сказал Толстой как раз в период ласкового созерцания образа Наташи. Позднее, 26 марта 1870 года, он записал эту фразу в дневник и далее пояснил: «Это значит — другими словами, что то, что есть сама сущность жизни, непостижимо разумом».

Следует уточнить: его, Льва Николаевича, разумом непостижимо. И не потому, что глуповат, а потому, что поддался искушению поселить рядом носителя злой воли.

Величайшие произведения создаются отнюдь не сознанием, а подсознанием, — эта мысль уже привычна в современной культуре, понимал это и Лев Толстой. Иными словами, сознанием и чувствами пользуются для того, чтобы написать не имеющие ценности литературные поделки и чтобы вступать в торгашеский брак (тип «игра»), а подсознанием — чтобы написать такие произведения, как «Война и мир», или вступить с женщиной во взаимоотношения совсем иного рода. Поэтому нет ничего удивительного в том, что Пьер (Толстой), влюблённый в Наташу (Таню), женится на подавляющей личности Элен (Софье), мучается от отсутствия чего бы то ни было с ней общего и, наконец, после смерти Элен и «обновления нравственной физиономии» всё-таки с Наташей соединяется. Пьер умнее Толстого, во всяком случае, в том отношении, что 15 лет своей жене в любви не объясняется и находит в себе мужество признаться, что это была ошибка, глупость, соблазн, несчастье, которое есть следствие дурного состояния души. Толстой стал прозревать (на логическом уровне) приблизительно на 15-м году семейной жизни. Но только спустя 22 года, в 1884 году, Лев Николаевич впервые собрал мешок и вышел в сторону Тулы. До Тулы 10 вёрст, и с полдороги Толстой повернул назад.

Обращаясь к своему сознанию и, как он того ждал, к обретённым чувствам, Толстой «узнаёт», что до безумия любит ту, от которой не он первый сходит с ума. Уединяясь же с пером в руках и входя в особое творческое (изменённое) состояние, он узнавал, что биофил, подобный Пьеру, достоин на своём жизненном пути соединиться с биофилкой, подобной Наташе, а некрофилке (Элен) лучше всего умереть. Но это только в особом, изменённом, творческом состоянии… (Не зря впоследствии Соня не позволяла ему закрывать дверь в кабинете: интуитивно она понимала, что ей это не на пользу! Лучше сказать, он молился, потому что писание — был его способ приобщения к истине.)

Впрочем, это ещё вопрос, которое из состояний сознания следует считать изменённым, — то, в котором мы находимся постоянно и не можем верно оценить происходящее вокруг, или то особенное, творческое, в котором создаются «выдуманные» произведения, подобные «Войне и миру», и передвигаются, если на то есть воля Божья, горы. То, в котором ищущий в состоянии максимально близко приблизиться к пониманию, что же с ним происходит реально, и какая из женщин на самом деле его.

Однако Пьер в результате психоэнергетической нахлобучки оказался, с благословения жреца госрелигии, повенчанным с Элен, избавиться от которой можно было только с её смертью, в чём ей, смерти, Лев Толстой и не препятствовал. В своей эволюции к смерти Элен проходит стадию обращения в для неё ещё более истинную и государственную, чем православие, религию — католическую, и, наконец, умирает от неопасной болезни, кажется, инфлюэнцы. Наташа также оказывается после смерти князя Андрея свободной и, наконец, обретает своё счастье под гостеприимной крышей биофила Пьера, который в противоположном от Элен движении проходит через стадию чисто понятого сектантства в форме масонства, которое он, естественно, тоже перерастает. (И это всё до религиозных исканий самого Толстого!)

Так что же прототип Наташи? Какова её судьба? И в какой степени её судьба совпадает с судьбой Наташи?

Да, Анатолий был, фамилия его была Шостак, он был русский, но звали его Анатолем, то есть именем подчёркнуто нерусским, что указывает на отсутствие самобытности, поскольку подражающий формам чужой культуры не может быть самобытным, а следовательно, и высоконравственным. Анатоль Курагин был таким же. Но если в судьбе Наташи Анатоль был высшей точкой череды болезненных зависимостей, после которой она обрела «обновлённую нравственную физиономию», то не так было у Тани.

Замуж-таки Таня вышла, но в возрасте 20 лет, то есть в возрасте, для девушки, по понятиям того времени, для вступления в брак достаточно почтенном. Вышла она после нескольких бурных романов, за своего двоюродного брата Сашу Кузминского, который был Таниной «первой любовью» (правда, романтично, как в бульварном романе?). Вышла, как уверяла, не из расчёта, а потому что былое чувство «стало оживать». Из этих слов очевидно, что Таня во всех своих несчастьях отдавалась чувствам одного и того же рода и, отдаваясь тем же чувствам, которые и прежде составили несчастье её жизни, вышла замуж, жила с мужем, рожала детей, некоторых схоронила, схоронила наконец и своего мужа, а потом умерла и сама. Но всё это было после. Прежде была надежда, были возможности, свобода и «непохожие» взаимоотношения между ней и Львом Николаевичем.